 |
Речь на утре памяти Короленко А.П. Ульяновой (27.01.1929)
Речь на утре памяти Вл. Гал. Короленко (27.01.1929 в зале университета) В далекие молодые годы мне пришлось видеть необычайно торжественные похороны, торжественные они были не официальностью, когда обыкновенно говорят "неудобно не пойти". Нет, напротив, администрация с удовольствием бы разогнала всех. И даже декабрьский морозный день не помешал собраться огромному количеству народа. Казалось все население столицы - Петербурга - решило отдать последний долг певцу народного горя, народных страданий - хоронили Николая Алексеевича Некрасова . На кладбище произносилось много речей и большею частью "преступного" характера, с точки зрения администрации. Наверное представители власти крепко сжимали рукояти сабель и револьверов, но было так тесно, что негде было бы и размахнуться. Вечером в разных собраниях, особенно в студенческих квартирах велись горячие речи, давались обещания вступить в ряды борцов с деспотизмом и угнетателями всякого вида. Много пелось некрасовских песен. А потом ... кому неизвестно, что в те годы под звуки некрасовских песен немало молодежи пошло по "Владимирке" за Урал.
Был на этих похоронах и Владимир Галактионович , но я его не знала. Прошло 44 года, в небольшом городе Полтаве в конце же декабря (1921 года) тоже необычайно торжественно провожают другого писателя - борца за правду и справедливость Владимира Галактионовича Короленко.
Этих похорон я не видела, но, судя по газетным известиям, в день его похорон Полтава остановила все свои дела: люди всех учреждений, учащиеся всех школ, рабочие и много-много народа в почтительном молчании, под звуки печального марша шли за гробом Короленко. Съехалось много людей с хуторов и близлежащих селений, значит и люди деревни, менее культурные, понимали, кого хоронят в лице этого писателя. Говорить настоящему собранию, почему создалась такая популярность этого человека - не приходится: все мы знаем, что Владимир Галактионович с молодых лет и до самой смерти стоял на славном посту - на службе обездоленных, загнанных, оклеветанных, и никакие личные дела и соображения не могли бы задержать его, когда требовалось его слово защиты для находящихся в беде. За время его жизни здесь, в Нижнем многие из присутствующих видели сами, как он горячо отзывался на всякое общественное, да и личное горе. Отдает месяцы на борьбу с голодом в Лукояновском уезде, где устраивает столовые для детей и взрослых, призывает общество принять активное участие в борьбе с этой народной бедой. Около этого времени в Вятской губернии происходит громкий процесс: по ложному оговору полиции судом приговорены семь человек крестьян-вотяков из села Мултаны , якобы принесших в жертву своим идолам живого человека, приговорены в каторжные работы на большие сроки. Короленко тщательно следил за этим процессом, и как глубокий писатель-психолог понял, что тут произошла судебная ошибка. Он оставляет все свои дела, даже больную жену в это время и ребенка, который без него и умирает и едет на место происшествия, где окончательно убеждается, что обвиняемые невиновны. Больших трудов стоило добиться пересмотра суда, но конец увенчал все хлопоты: семь человек вотяков были освобождены, так как выяснилось, что человек был убит с целью грабежа и в этом убийстве замешана полиция.
Впоследствии Владимир Галактионович защищает еврея Бейлиса , обвиненного в том, что якобы он убил православного мальчика для ритуальных надобностей. И много таких примеров найдется в жизни Короленко. В 1905 году, когда по воле деспотов, Россию охватила погромная война, Владимир Галактионович один, можно сказать, ограждает Полтаву от дикой расправы "черной сотни": он один выбегает навстречу дикой озверелой толпы погромщиков и своим благородным словом овладевает их вниманием, останавливает их, чем выигрывает моменты. А в это время подоспели вооруженные железнодорожные рабочие и разогнали подпоенных, подкупленных темных людей. В голодные годы, когда бушующим народам было не до литературы, Владимир Галактионович, чтобы помочь умирающим с голода, берется за более выгодное дело - починяет и шьет обувь. Сам больной, немощный, работает, чтобы помочь окружающим. А в последние месяцы, когда он потерял абсолютно слух, люди же всегда в нем нуждались, он принимал их с бумажкой и карандашом в руках, они спрашивают его письменно и он дает советы, утешения, и так до последнего дня (до 25.12.1921), где бы ни жил Короленко, его знали прежде всего бедняки.
В первый раз я встретила В.Г. Короленко в Сибири, в Томске , когда он возвращался из Якутской области. Там в улусе Амга он пробыл три года, а пред тем его мытарили по российским тюрьмам и диким местам севера. Возвращался Короленко по Иркутскому тракту. Великий железнодорожный путь еще не пролегал тогда на далекий восток, и все высылаемые партиями туда и возвращающиеся одиночки шли по Иркутскому тракту. Для тех и других Томск служил станцией: идущие на восток задерживались в Томской пересыльной тюрьме, а возвращающиеся, сравнительно свободные уже - отбывшие срок ссылки, останавливались у томских товарищей.
фото Рис. В.Г. Короленко. На пути из ссылки, остатки казацких
укреплений
Надо сказать, что Томская колония политических ссыльных тогда была достаточно многолюдная, около 50-ти человек. Университет только еще строился и администрация терпела пока эту вольнодумную компанию. Томичи встретили Короленко с большим интересом, хотя он тогда (1884 г.) литературного имени не имел еще. Но "слухами земля полнится", и за ним уже установилась прочная репутация прекрасного и стойкого товарища и очень талантливого начинающего писателя. Помню, собрались в большой комнате в доме молоканки, что над Томью. Около стола наставили стулья, на столе для желающих появился самовар.
Скоро подошел и жданный гость - Короленко. Он был хорошего среднего роста, стройный, довольно плотной комплекции - человек, о котором можно сказать, что и складно скроен и крепко сшит. Гордо посаженная, красивая голова, обильно покрытая темными вьющимися волосами, и прекрасные, лучистые вдумчивые глаза - глаза, каких редко встретишь. Усадили гостя в середину и посыпались вопросы. Прежде чисто внешнего характера - о впечатлениях дороги, о случайных встречах, и чем больше, тем дальше мысленно публика уходила на восток, в Якутскую область, в улус Амга , с которым недавно расстался. Короленко успевал отвечать на все вопросы, его речь вдумчивая, образная невольно порождала у слушателей картины того, о чем он говорил.
Помню, какое сильное впечатление на меня произвело его описание северного сияния. Слышала я о нем на школьной скамье, сама читала, но представлялось чем-то неопределенным, неярким. Но под его описание воображение нарисовало до жути величественную картину, и вполне стало понятным, почему суеверные якуты и животные, особенно собаки, так нервно переживают это явление. Ярко рисовался пред слушателями суровый климат Якутии с жестокими морозами, и невольно представлялось, как тяжело переносят его закинутые туда рукой самодержавия, как проводят долгую холодную ночь в юртах в полном одиночестве, часто без книг, без вестей с родины, с единственной надеждой, что может быть, там далеко на родине товарищи борцы пробьют своими головами стены самодержавия и освободят их. Ясно представлялось, как бушует вокруг ветхой юрты непогода или трещат 50-тиградусные морозы. И теплится жизнь только в топящемся камельке, да чуть-чуть брезжит свет из окна-дыры, в котором вместо стекла вставлена льдинка. Рассказывалось все таким задушевным голосом, что слушатели притихли, испытывая всю тяжесть положения заброшенных в дикий, холодный край.
С большим огорчением говорил Короленко о товарищах по ссылке, которые по слабости духа не могли вынести той жестокой жизни и постепенно тонули в тине якутской обывальщины. Между прочим, картинно обрисовал жизнь одного политического ссыльного, бывшего блестящего гвардейского офицера Т.
"До того объякутился, - говорил Владимир Галактионович, - что не нуждался ни в свободе, ни в иных условиях жизни: гарь и грязь юрты стали для него родной атмосферой. Женился на якутке и ревнует ее к каждому заходящему товарищу. А женщина такого звероподобного вида, что я не дерзнул бы остаться один на один с нею в юрте: точно чудище из старинной сказки. Да, гони природу в дверь - она войдет в окно," - закончил Короленко. Говорил Короленко и о коротком якутском лете. "Хорошие это были промежутки. Мы пахали и копали землю. Сеяли и садили, что могло взрастить якутское лето, и, конечно, очень огорчались, когда неожиданно, совсем не вовремя нагрянет мороз и погубит наши труды".
Много рассказывал о якутах, о их полудикой жизни, о том, как заседатели и прочее русское начальство вместе с кулаками из бывших уголовных спаивают и обирают беззащитное туземное население. "Якуту немного надо водки, чтобы опьянеть, а в пьяном состоянии он буквально за понюх табаку отдает шкуру любого зверя".
Томичи уже много слышали о Короленко от проезжавших раньше товарищей. Знали, что он, как физически крепкий, оптимист по настроению, никогда не падал духом, напротив, был поддержкой для других. Он всегда был за работой. Часто приходилось ему подправлять старенькую юрту, которую ему отвели для жилья. Рубить дрова для ненасытного камелька. Починять и шить обувь, особенно, когда приезжали товарищи из других улусов в драных сапогах. Еще будучи студентом в Петербурге он обучился сапожному мастерству на тот случай, если ему удастся пойти в народ для пропаганды социалистических идей, так сапожное мастерство в этом случае он находил самым подходящим. Затем, будучи в ссылке в Глазове в Вятской губернии он усовершенствовался в ремесле и вот на протяжении своей жизни в минуты трудные он и брался за него. Обучал он и ребятишек грамоте. Много отдавал времени на беседы с товарищами. Приходили к нему и якуты. "Около Лактионыча хорошо, а что он скажет - надо делать, это верно!, - говорили они. Знали томичи и о том, что в свободные от всех дел минуты, Владимир Галактионович, сидя пред топящимся камельком, создавал уже чудные скорбные образы в суровых рамках русской действительности - писал свои рассказы, которые только впоследствии увидели свет. Между прочим, он прочитал, тогда еще в рукописи "Сон Макара". Своей формой и содержанием рассказ этот вызвал много суждений. Надо сказать, что среди нашей томской публики были люди большого образования и знания литературы, как князь Кропоткин Александр Алексеевич , старший брат анархиста Петра Алексеевича , Волховский Ф.В. , писатель Станюкович и другие.
С удивительной скромностью принимал автор замечания публики насчет своего рассказа.
- Вы, Владимир Галактионович, возвращаетесь в Россию положительно Крезом! - говорит Феликс Владимирович Волховский , - очень интересно, в какой форме претворите вы все впечатления от Дальнего востока со всеми заброшенными туда рукой царизма? Цензура наша, черт бы ее побрал, - волнуется он.
- Насчет формы? Я не обладаю эзоповским языком. Вот если бы Михаил Евграфович, ? говорит Короленко, и помолчавши с улыбкой продолжает, - вывезу из тайги могучую сосну, сделаю из нее музыкальный инструмент и будет тот инструмент рассказывать о Сибири, ссыльных, о Якутской области, о тайнах тайги с бегущими каторжанами и многое еще о чем. Впрочем там видно будет, - закончил Короленко.
От всего Короленко, ровного спокойного состояния его, веяло твердостью, определенностью. Казалось, он точно определил, как будет жить по возвращении из ссылки. После мы узнали, что эта определенность стоила ему многих мучительных бессонных ночей, когда он в одиночестве, под стоны бушующей непогоды, под треск огонька в камельке определял свое место в жизни, когда после мучительных дум со всею добросовестностью решил, что и по возвращении он будет вести борьбу с деспотизмом и с угнетателями всякого вида, но не с бомбой в руках, а с устным и печатным словом. Всем нам известно, как прошел свой жизненный путь Владимир Галактионович Короленко. После встречи в Томске прошло семь лет, в 1891 году мы, Ульяновы поселились в Нижнем Новгороде , где и прожили пять лет почти шабрами с Короленко.
Ссылки: