 |
КИРЖНИЦ Д.А.: ТАММ И.Е.: ВЕХИ НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА
Член-корреспондент РАН Д.А. КИРЖНИЦ , ФИАН Научное наследие И.Е. Тамма, одного из наиболее выдающихся физиков- теоретиков нашей страны, количественно относительно невелико: это две монографии ( Рентгеновские лучи и знаменитый, многократно переизданный и послуживший многим поколениям студентов курс Основы теории электричества ) и более 70 журнальных статей. Последние (за вычетом обзорных работ и статей о выдающихся ученых - Фарадее, Эйнштейне, Боре, Мандельштаме, Ландсберге) можно условно разбить на четыре группы: макроскопическая теория, теория атомного ядра, теория фундаментальных частиц и их взаимодействий и прикладные исследования.
Среди статей первой группы нужно выделить прежде всего отмеченные Нобелевским комитетом работы 1937- 1944 годов (часть из них в соавторстве с И.М. Франком ), где была приведена теория эффекта Вавилова-Черенкова - нового явления, основанного на неожиданно простом и красивом механизме излучения света частицей, скорость которой выше скорости света в среде. Этот эффект стал основой целого ряда современных методов детектирования быстрых заряженных частиц, движущихся в атмосфере, в воде, во льду и т. п. Для самой излучающей частицы обсуждаемый эффект ведет к новому, коллективному механизму ее торможения в среде за счет взаимодействия частицы сразу со многими частицами среды. В работах Тамма и Франка был указан, по существу, первый пример коллективных потерь энергии (работа Сванна по эффекту плотности относится к 1938 году). Неудивительно, что результаты Тамма и Франка органически вписались в первую последовательную теорию торможения заряженной частицы (Э. Ферми, 1940 год), автор которой подчеркнул их методическое первородство. К той же группе относится работа Тамма 1930 года, содержащая последовательную теорию рассеяния света на кристаллах.
Осуществив квантование не только световых, но и упругих волн (акустические кванты позднее были названы фононами ), Игорь Евгеньевич, по существу, указал первый пример коллективного возбуждения, или квазичастицы. Это понятие, позволяя представить слабо возбужденное состояние системы взаимодействующих частиц в виде газа особых многочастичных объектов на фоне основного состояния, играет ключевую роль в современной теории конденсированных сред, плазмы, атомного ядра и т. д.
Наконец, нельзя не упомянуть работу Тамма 1932 года, где были открыты особые, локализованные вблизи поверхности кристаллического тела состояния электрона, называемые таммовскими состояниями (или уровнями Тамма). Они приобрели сегодня огромное значение в связи с бурным прогрессом микроэлектроники, физики поверхностных и контактных явлений и др. Работающие в этой области люди не забывают имени человека, стоявшего у ее истоков. Так, вышедшая несколько лет назад монография С. Дэвисона и М. Стеншлицкой по поверхностным состояниям открывается главой "Отцы- основатели" с портретом Игоря Евгеньевича и его кратким биографическим очерком.
К ядерно-физической группе относятся работы Тамма 1934 и 1936 годов, в которых природа ядерных сил связывается с b-распадом (теория которого незадолго до этого была предложена Э. Ферми ). Подобно тому как электромагнитные силы между заряженными частицами возникают за счет обмена фотонами, ядерные силы между нуклонами, по идее Тамма, обязаны своим появлением обмену продуктами ??-распада (стр 288) последних - электроном и нейтрино. Хотя буквально понимаемый такой механизм и ведет к слишком слабым силам, замечательная идея об обменной природе ядерных сил, по собственному признанию X. Юкавы , подсказала ему правильный путь решения проблемы: он поставил и решил обратную задачу о свойствах частицы, обмен которой ведет к ядерным силам нужной величины и радиуса действия, предсказав таким образом впоследствии открытый в космических лучах пион.
В эту же группу входит работа 1934 года (совместно с С.А. Альтшулером ), в которой на основании ядерных данных предсказывается знак и величина (несколько заниженная) магнитного момента нейтрона. Этот результат, свидетельствующий о большой научной смелости его авторов (частица-то нейтральная!), вызвал серьезную критику, в частности, со стороны Н. Бора. Лишь позднее было понято, что частица, проводящая часть времени в диссоциированном на заряженные фрагменты состоянии, не может не обладать магнитным моментом.
Обзор результатов, полученных Таммом в области фундаментальных взаимодействий, мы начнем с его работы 1931 года, в которой было дано решение уравнения Шредингера для электрона, находящегося в поле магнитного монополя, предсказанного незадолго до этого П. Дираком. В последние два десятилетия, когда монополь из красивой фантазии превратился в неизбежное следствие современной единой теории, результаты Тамма широко используются прямо или косвенно при описании взаимодействия монополя с веществом. В работе 1930 года Тамм провел первый последовательный квантово-электродинамический расчет, описав рассеяние света на релятивистском электроне и подтвердив правильность полученной ранее методом соответствия формулы Клейна-Нишины (называемой нередко формулой Клейна-Нишины-Тамма). Помимо всего прочего расчет Тамма показал, что даже в классическом пределе рассеяние света на электроне Дирака проходит через промежуточные состояния отрицательной энергии и что поэтому многочисленные попытки избавиться от таких состояний должны быть оставлены. Широко известный и многократно применявшийся в случае непригодности теории возмущений метод Тамма- Данкова был предложен Игорем Евгеньевичем в работе 1945 года (в 1950 году этот метод был переоткрыт американским физиком С. Данковым, а в 1953-м существенно усовершенствован Ф. Дайсоном). Суть метода заключается в разложении не по степеням константы связи, как в обычной теории возмущений, а по числу участвующих в описываемом процессе частиц. Несмотря на присущие методу внутренние трудности, связанные с перенормировками, с его помощью удалось вскрыть целый ряд качественных и даже количественных закономерностей сильного взаимодействия частиц.
В 1954 году Тамм совместно с Ю.А. Гольфандом , В.И. Ритусом и В.Я. Файнбергом предложил и развил полуфеноменологическую теорию рассеяния пиона на нуклоне и фоторождения пиона, основанную на введении изобарного состояния нуклона - (3,3)-резонанса, рассматриваемого как самостоятельная частица. Последнее обстоятельство вызвало серьезную критику, связанную с большой шириной резонансного состояния. И лишь впоследствии, в связи с успехами систематики частиц, возобладало мнение, совпадающее с точкой зрения Тамма. Окончательное решение этого вопроса пришло с пониманием того факта, что в недрах тяжелых пульсаров резонансы становятся вообще стабильными частицами из-за высокой границы Ферми продуктов их распада.
Последняя группа работ Тамма относится к прикладной тематике. Упомянем здесь широко известную совместную с Сахаровым деятельность, заложившую основы физики термоядерных реакторов с магнитным удержанием плазмы (1950-1953 годы). Многочисленные трудности, вставшие на этом пути практического использования энергии синтеза, сейчас представляются близкими к полному преодолению. Работы, о которых идет речь, были осуществлены на "объекте" - в закрытом научном центре Арзамас-16, где Тамм принимал участие в решении проблем по созданию советского водородного оружия .
Знакомство с работами И.Е. Тамма позволяет выявить характерные черты Тамма-ученого. Это прежде всего необычайная широта научных интересов - от изучения особенностей структуры воды до тончайших свойств пространства-времени. Это, далее, четко выраженное стремление заниматься лишь самыми актуальными в данное время проблемами, быть всегда на переднем крае науки. Это превосходное владение математическим аппаратом теории, которому, однако, отводится подчиненная, вспомогательная роль при решении главной задачи - определении физической сути описываемого явления. Это, наконец, научная смелость и независимость мышления.
Игорь Евгеньевич Тамм создал большую и славную научную школу. Его ученики, научные внуки и правнуки с успехом работают в самых различных областях теоретической физики, в самых разных городах страны, ближнего и дальнего зарубежья. И все они с благодарностью берегут то научное и нравственное наследие, которое они восприняли, прямо или через посредников, от главы своей школы.
Последний отрезок жизни был невеселым для Тамма-ученого (его работа шла вразрез с "генеральной линией" науки и не пользовалась признанием) и трагичным для Тамма-человека (вплотную надвинулась тяжелая неизлечимая болезнь, приковавшая его к дыхательной машине). В эти годы Игорю Евгеньевичу особенно понадобились такие его качества, как мужество, сила духа, преданность науке, независимость мысли. Именно они позволили ему сохранить себя во время болезни и как личность, и как действующего ученого.
Начало описываемого периода жизни Тамма можно условно совместить с вершиной международного признания его заслуг как ученого - вручением ему (вместе с П.А. Черенковым и И.М. Франком ) Нобелевской премии по физике за 1958 год. Конечно, это событие доставило ему много радости, источником которой был не только сам факт награждения, но и возможность получить совершенно необычные впечатления (участие в нобелевской церемонии, знакомство с коронованными особами и т. д.). Вместе с тем сюда примешивался и некоторый элемент разочарования: как признавался сам Игорь Евгеньевич, ему куда приятнее было бы получить награду за другой научный результат (обменную теорию ядерных сил), который был ему дороже теории эффекта Вавилова-Черенкова.
Вернувшись из Стокгольма, Игорь Евгеньевич принес в Теоретический отдел целый мешок сувениров для своих сотрудников. Мне достались зажигалка- пистолет с тремя коронами и напутствие:
"Желаю Вам подстрелить "новую теорию"..." По окончании нобелевских торжеств Тамм вернулся к своей повседневной деятельности.
Язык не поворачивается на звать ее "будничной" - настолько далекой от рутины и нестандартной для человека его положения и возраста она была. Это и участие в Пагуошском движении за мир и разоружение (помню, в частности, обсуждение возможности отличить подземный ядерный взрыв от естественного геологического катаклизма), и усилия по возрождению отечественной биологии (доклады о достижениях молекулярной генетики, борьба с Лысенко и его прихвостнями, участие в организации генетического центра в институте Курчатова ), и выступления против лженауки во всех других ее проявлениях (таких, как летающие блюдца, машина с КПД, большим единицы, превращение энергии во время и обратно).
Как-то я рассказал Игорю Евгеньевичу позорную историю о том, как начальство одного академического института обошлось с открытием своего аспиранта, синтезировавшего новый минерал. Возмущенный Тамм, проверив мою информацию, немедленно начал действовать, успев предотвратить публикацию статьи начальства в одной из центральных газет.
Командировка Тамма в Стокгольм для получения Нобелевской премии, хотя и не первая его поездка за границу в послевоенное время, открыла полосу его сравнительно частых визитов в научные учреждения Европы, Америки, Азии, где он получал свежую научную информацию и обсуждал свои результаты и работы своих сотрудников. Помнится, что из числа этих поездок Игорь Евгеньевич особенно выделял свое участие в конференции в Киото , приуроченной к тридцатилетию предсказания X. Юкавой особой элементарной частицы - мезона (1935 год).
Это предсказание, сыгравшее в физике микромира огромную роль, было сделано под непосредственным влиянием замечательной идеи Тамма об обменной природе ядерных сил. Неудивителен поэтому особый почет, которым его окружили участники конференции. Много радости Игорю Евгеньевичу доставили и встреча с физиками старшего поколения - друзьями его молодости, и возможность обсудить со специалистами его собственную работу, и, конечно, знакомство с японской экзотикой. Мы, сотрудники Тамма, каждый раз с нетерпением ждали его возвращения из очередной поездки, предвкушая не только получение горячей, "со сковородки", научной информации, но и захватывающий рассказ о стране, которую он посетил. Но конечно, все, о чем говорилось выше, - это были лишь побочные проявления жизненной активности Тамма, а главным для него была и оставалась его собственная научная работа.
Он не счел свои труды предшествующего периода достойными продолжения и начал мучительно искать новое поле приложения своих усилий. Не нужно забывать, что в те годы Тамму было около 65 лет - возраст для теоретика закритический, когда эпоха собственных крупных идей осталась далеко позади и когда нужно серьезно думать, на какую карту поставить оставшиеся силы и возможности. Игорь Евгеньевич не стеснялся советоваться об этом даже с нами, своими молодыми тогда сотрудниками.
Результат нашего обсуждения этой весьма нелегкой проблемы был таков: кому как не Тамму - одному из создателей знаменитой теории эффекта Вавилова-Черенкова - следует заняться ее углублением в свете тогдашнего прогресса теории конденсированных сред. Но Игорь Евгеньевич не принял этого предложения. Он был человеком переднего края науки и всегда стремился заниматься самыми горячими проблемами. А на рубеже 50-60-х годов физика элементарных частиц переживала глубокий кризис . Бурное развитие эксперимента в этой области привело к накоплению огромного массива неосмысленных фактов, а теория, призванная их объяснить, столкнулась с целым рядом серьезных трудностей, в большой мере парализовавших ее развитие. Поэтому у многих людей (в том числе и у ряда наиболее выдающихся ученых) назревало ожидание близости третьей революции в физике XX века, которая, изменив коренным образом наши фундаментальные представления о пространстве, времени, причинной связи явлений и т. п., хирургическим путем излечит теорию от ее болезней и откроет пути систематизации и объяснения экспериментальных фактов. Пожалуй, острее многих других это ощущал Игорь Евгеньевич, который был современником первых двух революций в физике - создания специальной теории относительности и квантовой теории, причем вторую он застал уже в зрелом возрасте. Он предполагал, что и в третий раз события будут развиваться по уже знакомому сценарию: относительно небольшое число фактов, находящихся в конфликте со старыми фундаментальными представлениями, приводит к радикальному изменению последних и, как результат, к новой картине мира, или, как говорили тогда, к <новой теории>. Причем преимущественно умозрительный характер революционных преобразований осуществлялся силой мысли одного или нескольких ученых.
Словосочетание <новая теория> было едва ли не самым ходовым в лексиконе Теоретического отдела ФИАНа долгие годы, хотя значительная часть его сотрудников занималась далекими от фундаментальной физики вопросами. Сам же Игорь Евгеньевич неоднократно говорил и писал о том, что он мечтает дожить до создания новой теории и быть еще в состоянии ее понять (последние слова отражали ожидание крайней непривычности новых представлений). В конце 50-х годов на роль новой теории стала претендовать единая нелинейная теория частиц , предложенная В. Гейзенбергом и разрабатывавшаяся им совместно с сотрудниками.
Центральная идея этой теории соответствовала духу старых атомистических представлений и состояла в том, что известные нам элементарные частицы представляют собой различные комбинации связанных друг с другом частиц особой первичной материи. Шуму (по крайней мере у нас в Союзе) теория Гейзенберга наделала много. Достаточно сказать, что ею увлекся такой критически мыслящий человек, как Л.Д. Ландау . Увлечения этой теорией не избежал и Игорь Евгеньевич, но оно длилось сравнительно недолго. Он охладел к теории Гейзенберга потому, что она, в полном соответствии с известным афоризмом Н. Бора, была "недостаточно сумасшедшей" (т. е. недостаточно радикально порывала с обычными фундаментальными представлениями). Кроме того, Тамма совершенно не удовлетворял способ, каким Гейзенберг боролся с возникающими бесконечными величинами, которые в его теории имели особенно зловредный характер.
Но вот в середине 50-х годов внимание Тамма привлекла теория квантованного пространства-времени , предложенная пятнадцатью годами раньше X. Снайдером . Согласно этой теории, пространство-время представляет собой не непрерывный континуум, а может быть уподоблено, грубо говоря, чему-то вроде кристаллической решетки с очень малым периодом. Соответственно, наблюдаемые значения какой-то из координат образуют не непрерывную, а дискретную последовательность. Такая необычная структура никак не проявляется в макроскопической области, но радикально сказывается на процессах в области высоких энергий и, в частности, на упомянутых выше бесконечных величинах, порожденных именно этой последней областью. Корни самой идеи дискретного пространства- времени уходят чуть ли не в античную философию, а в наше время к ней обращались многие теоретики. Теория Снайдера относилась к числу наиболее продвинутых реализаций этой идеи и в начале 60-х годов была объектом дальнейшего развития в работах Ю.А. Гольфанда (сотрудника Теоретического отдела) и В.Т. Кадышевского (тогдашнего аспиранта Н.Н. Боголюбова ).
Что же привлекло Тамма в теории квантованного пространства-времени? Прежде всего должная, с его точки зрения, степень радикальности отказа от привычных представлений: в этой теории координаты и время не имеют определенных, точно измеримых значений (дискретными значениями обладает лишь одна из координат или время - в точном подобии тому, как обстоит дело для компонент момента количества движения в квантовой механике).
В этом смысле обсуждаемая теория сближалась с теорией относительности (лишившей абсолютного смысла понятия одновременности, длины, промежутка времени) и с квантовой механикой (лишившей смысла понятие траектории).
Дополнительная привлекательность состояла в том, что теряло свой точный смысл именно понятие координаты - наиболее уязвимой с точки зрения релятивистской квантовой теории измерений величины. Игорь Евгеньевич разделял убеждение своего учителя Л.И. Мандельштама , состоящее в том, что квантовые процессы должны описываться лишь на языке характеристик свободных частиц - импульсов, спинов (но не координат, которые для релятивистской квантовой частицы не имеют точно определенных значений).
Развитие идеи Снайдера и стало главным делом Тамма-физика в последние годы его жизни, которым он с редкой энергией и настойчивостью занимался вместе со своим молодым сотрудником Владимиром Борисовичем Вологодским . Игорь Евгеньевич существенно развил и обобщил теорию Снайдера: вместо импульсного пространства постоянной кривизны использовал риманово пространство общего вида, ввел очень красивое правило сложения векторов, основанное на параллельном переносе вектора в таком пространстве, и т. д. Однако очень скоро разработка идеи Снайдера натолкнулась на исключительно тяжелые трудности - как принципиального, так и технического характера. Для их преодоления Игорю Евгеньевичу не хватило жизни, несмотря на титаническую по масштабам работу (на его письменном столе лежали листки черновика с четырехзначными номерами), потребовавшую огромных усилий, внимания и времени.
Но вот, как ни оттягивал я приближение этого невеселого момента, наступило время заговорить о роковом недуге Игоря Евгеньевича. В середине 60-х годов к нему подкралась тяжелая неизлечимая болезнь - боковой амиотрофический склероз , приведший к параличу дыхательных мышц, в результате чего ему пришлось перейти к принудительному дыханию с помощью специальной машины. Сначала мы стали замечать, что, выступая у доски, Тамм с трудом пишет формулы, поддерживая руку с мелом другой. Болезнь медленно, но неотвратимо прогрессировала, и к концу 1967 года у Игоря Евгеньевича возникли трудности с дыханием. С февраля 1968 года и до конца жизни - долгих три года - к нему была подключена дыхательная машина, без которой он уже не мог обходиться.
Человек потрясающей энергии и подвижности, который давал в этом смысле сто очков вперед нам, молодым, человек, о котором слагали такие стихи:
"Разве можно представить такое - Игорь Тамм в системе покоя?", оказался в состоянии почти полной неподвижности. Но именно в эти годы лихолетья проявились необыкновенная сила духа Игоря Евгеньевича и его преданность науке. Я хорошо помню наше с В.Л. Гинзбургом посещение Тамма в больнице спустя считанные дни после операции - подключения машины. Я сидел у кровати, потрясенный всем, что видел и слышал: зрелищем уходящей в горло Игоря Евгеньевича трубки, соединяющей его с машиной, и ее зловещим, ритмичным уханьем. А в это же время мой слух ловил разговор Тамма с Виталием Лазаревичем о последних научных новостях, чем я, кажется, был потрясен не меньше. Дыхательная машина не помешала Тамму работать до последних месяцев жизни. Собственно, было две машины - одна у кровати, другая на письменном столе, - и в течение дня он перемещался от одной из них к другой. В этот период вынужденной неподвижности, помимо проведения текущих расчетов, Тамм завершил вместе с Вологодским большую статью для "Трудов ФИАН" и по случаю награждения Золотой медалью им. М.В. Ломоносова АН СССР за 1967 год подготовил доклад "Эволюция квантовой теории", прочитанный от его имени А.Д. Сахаровым .
Болезнь и вызванная ею неподвижность только усилили свойственную Игорю Евгеньевичу жажду общения с людьми, его неутолимый интерес к жизни во всех ее проявлениях. Об этом никогда не забывали друзья, знакомые, коллеги, сотрудники Тамма, навещавшие его - ив Москве на набережной Горького, и на даче в Жуковке - в течение более чем трех горьких лет его болезни. Поэтому все мы старались припасти для очередного посещения Тамма что-нибудь особенно интересное и очень радовались, когда это удавалось. Мне дважды посчастливилось особенно угодить Игорю Евгеньевичу (второй раз - и Наталии Васильевне тоже) - когда принес только что вышедший сборник "Физики продолжают шутить" и когда привел с собой известного теоретика и моего однокашника Б.Л. Иоффе со слайдами о его походе по Камчатке. Игорь Евгеньевич мужественно переносил выпавшие на его долю страдания, лишь изредка позволяя себе пожаловаться на судьбу.
Помню, например, его слова о том, что ему теперь понятны ощущения жука, наколотого на булавку, или о том, как он завидует мне, завзятому курильщику. Более того, неизлечимо больной и обреченный на неподвижность, он был способен поднять дух пришедшего его навестить здорового человека. Со мной это произошло весной 1968 года, когда я, подписав незадолго до того известное "письмо 220-ти" с протестом против суда над Галансковым и другими, ожидал за это возмездия, особенно после произнесения моей фамилии по "голосам". В соседних институтах за такую подпись выгоняли из партии и увольняли с работы, а я, приходя в институт, прежде всего смотрел на Доску почета - сохранилась ли там еще моя фотография. И вот в таком стрессовом состоянии (слишком долгим и трудным был мой путь в ФИАН, чтобы бестрепетно расстаться с ним) я навестил Игоря Евгеньевича, который сразу почувствовал, что я не в себе, и принудил меня к исповеди. Я уже не помню, какими словами он поднимал мой дух, но благодарность за этот разговор я сохраню до конца своих дней. Затронув тему "подписантства", хочу высказаться по поводу событий, в которых роль подписанта играл сам Игорь Евгеньевич.
Сначала слово А.Д. Сахарову, его знаменитому ученику:
"...Я не помню сейчас, кто именно пришел к Игорю Евгеньевичу с предложением подписать письмо с выражением протеста (против вторжения в Чехословакию . - Д.К.). Игорь Евгеньевич подписал. Но потом, по настоянию одного из своих сотрудников и любимых учеников, аргументировавшего необходимостью сохранения Теоретического отдела ФИАНа - дела жизни Игоря Евгеньевича, он снял свою подпись. Я очень сожалею об этом. Мне кажется, что подпись Игоря Евгеньевича имела бы огромное значение, а он сам получил бы чувство глубокого удовлетворения - это было бы еще одно славное дело в его прекрасной жизни...".
Не обсуждая степени полноты и объективности информации, которой располагал Андрей Дмитриевич, я, как один из участников описываемых событий, попытаюсь дополнить приведенную цитату твердо врезавшимися в память фактами, относящимися непосредственно ко мне самому. Где-то в конце 1968-начале 1969 года ко мне обратился мой друг и товарищ по работе Б.М. Болотовский и рассказал о своем недавнем посещении Тамма.
Игорь Евгеньевич признался ему, что, поддавшись убеждениям подписать письмо, он теперь потерял уверенность в разумности этого шага. Видя, насколько это мучительно для Тамма, Борис Михайлович попросил меня, зная о моем предстоящем визите в Жуковку, вернуть Игорю Евгеньевичу письмо с его подписью (первой и единственной) на предмет продуманного и взвешенного выбора - оставить свою подпись или уничтожить письмо. Я выполнил эту просьбу и стал свидетелем сцены, воспоминания о которой и сейчас щемят душу. Необычно взволнованный, Игорь Евгеньевич сказал мне, что ему приходилось подписывать и более серьезные письма, но всегда в этих случаях у него была уверенность, что письмо действительно принесет пользу, а не будет пустой демонстрацией. В данном же случае у него такой уверенности нет - начальство уже сделало свой роковой выбор, после которого уже прошло достаточно много времени, и никакие протесты постфактум уже не смогут сделать события обратимыми. Игорь Евгеньевич, помнится, упомянул и о том, что его неуверенность недопустима и с точки зрения той стимулирующей роли, которую, как он сознает, сыграет его подпись для последующих подписантов. Я уже не помню всего, что говорил Игорь Евгеньевич, но было очевидно, насколько мучительным для него был поселившийся в его душе разлад.
Болезненным для Игоря Евгеньевича был и вопрос о том, как воспримут окружающие его отказ от своей подписи, если он это сделает. Я никогда не забуду, как Игорь Евгеньевич спрашивал меня несколько раз во время нашего разговора: "Но вы не перестанете меня уважать, если я порву это письмо?" Не знаю, сумел ли я убедить его своим ответом, что я, как старый подписант, убежден: подписывать, как и жениться, можно только тогда, когда .чувствуешь невозможность иного выбора. Да простится мне несогласие с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, но я сожалею не о том, что Игорь Евгеньевич не подписал письмо, а о том, что старому, смертельно больному человеку причинили такие нравственные страдания.
Я беру на себя смелость высказать гипотезу о дополнительных причинах, по которым Игорь Евгеньевич потерял уверенность в правильности своего первоначального шага. В отличие от Андрея Дмитриевича я знаю, кто именно предложил Тамму подписать письмо. Я хорошо знаю этих людей (и по крайней мере к одному из них я сохранил большое уважение, несмотря на все сказанное ниже) и даже имел с ними <крутое> объяснение после описываемых событий. Прежде всего я вполне допускаю, что напор, которому подвергся Игорь Евгеньевич, существенно превышал допустимый для человека его возраста и состояния здоровья. А самое главное - у людей, получивших подпись Тамма, в то время было нелепое, с моей точки зрения, убеждение, что на самом верху (или этажом ниже) имеется мощная прослойка прогрессивных людей, которые стремятся к демократическим переменам и которым для этого необходима поддержка (в частности, в виде писем) со стороны верхушки интеллигенции. Если это убеждение явно или неявно прозвучало во время разговора с Таммом (а в этом сомневаться почти не приходится), то оснований для его неуверенности было более чем достаточно. Во всяком случае, я твердо убежден, что одна лишь тревога за судьбу Теоротдела не могла быть причиной описанных событий. Для лечения Игоря Евгеньевича были использованы все мыслимые возможности. Однако его болезнь была абсолютно необратимой. И 12 апреля 1971 года наступила трагическая развязка...
Хоронили Игоря Евгеньевича в солнечный, но ветреный апрельский день. И в тот самый момент, когда гроб опускали в могилу, небо внезапно потемнело и на Новодевичье кладбище обрушился снежный заряд. Вот и не верь после этого в Высшие Силы!..
Ссылки: