Стогов Э.И: жизнь у Бланков в Прасолово, определение в Морской корпус

VIII. Переехали мы в Золотилово . В одну из побывок в Праслове туда приехал из Петербурга лейтенант Иван Петрович Бунин . Борис Карлыч Бланк был женат на Анне Григорьевне ; мать ее Варвара Петровна была рожденная Бунина и старшая родная сестра Ивана Петровича ; она жила постоянно при дочери. Бунин был известен во всем Петербурге как весельчак, балагур, музыкант, танцор, остряк; о нем будет речь после; он был адъютантом известного адмирала Ханыкова . Приезд его в Праслово - была эпоха. Большого роста, статный мужчина, мундир с золотом, короткие белые штаны, шелковые чулки, башмаки с золотыми пряжками, шпага с блестящим темляком - я глаза проглядел!

Когда отец подвел меня к нему, он спросил, куда думают отдать меня? Отец скромно отвечал, что он не богат, не знает, что и делать со мною. Бунин взял меня за ухо, посмотрел на руку и сказал: "отдайте в морской корпус, тем более что его и укачивать не будет, а об определении я устрою". Не знаю примет, но Бунин отгадал: меня ни одного раза не укачивало в море. С этой минуты было решено, что я буду моряком. У Бланка не было детей; Анна Григорьевна и Варвара Петровна пожелали, чтобы я пожил у них; отец и мать с благодарностию согласились [у них еще были дети]. Я, конечно, был рад, потому что избавлялся от домашних розог. Меня поместили на антресолях, там было две комнаты, в одной жил я, а в другой - князь Петр Иванович (кажется, так) Шаликов .

Это был молодой человек, сухой сложением, темный брюнет, с большим носом (теперь назвал бы его - некрасивый армянин; должно быть, он был грузином). Чем занимался Шаликов и занимался ли - я никогда не видал, он только гулял.

Борис Карлович Бланк , говорили, был архитектор, другие говорили - сын архитектора; он был очень богат (говоря сравнительно с моею роднею); кроме Праслова, у него были имения в [Дорогобужском уезде] Смоленской губернии, в Тамбовской - более не помню. Бланк был лет за 40, довольно полный; супруга его, Анна Григорьевна, молодая дама очень нежного сложения и хорошенькая. Мать ее, Варвара Петровна, еще не старая старушка, маленького роста, мне казалось, любила наряжаться; я износил несколько шелковых чулок ее; помню ее туфельки без задников с каблучками: при всяком движении ноги ее каблучки хлопали, отделяясь от ноги.

В доме был отличный порядок, чистота мною невиданная, всегда тихо, никто не приказывал, а все делалось. Все семейство говорило по- французски, так же говорил и Шаликов. Более всего памятен мне большой сад, разбит геометрически верно дорожками, обсаженными березками, стриженными как одна; дорожки тверды, должно быть, шоссированы, и всегда чисты, сад загляденье! Помню, много мы собирали грибов в саду.

В честь Ивана Петровича Бунина была иллюминация; после, этих иллюминаций я очень много видел - это была главная и любимая забава Бланка. Иллюминации были всегда разнообразны. Сколько могу теперь сообразить, устраивались абрисы храмов, триумфальные ворота, абрисы разных зданий, все здания освещались шкаликами и плошками, - я бы назвал теперь архитектурными чертежами. К каждой иллюминации, к каждому зданию, памятнику князь Шаликов обязан был писать стихию. См. П.И. Шаликов - примечание .

Живя в этом превосходном семействе, я видел только ласку и милую доброту. Не умею объяснить себе, как случилось, что я заговорил по-французски, хотя меня никто и ничему не учил. Более всех обращала на меня внимание Варвара Петровна , она требовала от меня опрятности. Бланк много проводил времени в библиотеке; заходя туда, я видал его - то за книгой, то за чертежами; он так был добр, что ни разу не выгнал меня. Раз, помню, я застал в библиотеке сына священника, кончившего учение; Бланк экзаменовал его и при мне спросил: "тупой угол, острый угол?" (самому удивительно, как могла сохранить память непонятные слова). Семинарист не умел отвечать, Бланк с неудовольствием сказал:

"не знаю, чему вас учат!"

В Праслово гости приезжали не часто, но люди богатые и почему-нибудь значительные, более занимались разговорами, что, конечно, было не по моей части, хотя я постоянно присутствовал в гостиной. Один раз приехал граф Мусин-Пушкин с дочерью, девицею лет 16-ти, она воспитывалась или жила в Петербурге; было и еще несколько семейств гостей, был и мой отец один. Бланк с графом и другими мужчинами были в другой комнате; отец сидел в гостиной близ стола. Шалуньи научили графиню тронуть пальцем в средину спины отца. Молоденькая шалунья только тронула, как отец вскричал нечеловеческим голосом, вскочил и, опамятовавшись, серьезно, не торопясь, взял графиню за ухо и хорошо выдрал с приговором:

"молода, сударыня, видно, не учили тебя уважать старших!" Страшный крик отца, крик и плач графини вызвали всех мужчин из другой комнаты, и какова же картина: граф Мусин-Пушкин видит, что незнакомый мужчина только что отодрал за ухо его сиятельную дочь! Граф, видно, вполне был светский, может быть, человек придворный; узнав, в чем дело, ни слова не сказал отцу и кончил ласковым замечанием дочери.

Дело в том, что отец мой, будучи совершенно здоровым, не мог переносить прикосновения к кости спинного хребта, так было до конца жизни. Если во время сна он сам как-нибудь нечаянно дотронется чем- нибудь твердым или жестким до спинного хребта, закричит на весь дом и вскочит с кровати. Я спрашивал отца, что он чувствует, когда дотронутся до спинной кости, он отвечал: "не знаю, братец, я теряю память".

- Что же, вам больно или щекотно?

- Не знаю, через минуту я ничего не чувствую.

- Батюшка, я помню, как вы выдрали графиню за ухо, ведь это неприлично.

- А по-вашему, прилично, что девчонка, у которой и молоко на губах не обсохло, дурачится и не уважает старших? а что она дочь графа - эка невидаль! граф такой же дворянин!

Один раз я бегал в саду и, добежав до пруда, с ужасом увидел, что князь [ Шаликов ] душит прехорошенькую горничную Машу; я начал кричать во весь голос, князь вскочил и толкнул меня в пруд; не знаю, глубок ли был пруд, прибежал близко бывший лакей, вытащил меня. Об этом происшествии не было говорено ни одного слова, но Маши я в доме не видал [более]; говорили, что она в скотной избе.

Шаликов и прежде не говорил со мною, а после этого и подавно. Как я ни был мал, но понимал, что на князе платье было очень старо и изношено. Раз я слышал, как лакеи говорили между собою: "хорош князь, у него и куста нет своего". Конечно, у меня составилось мнение, что каждый князь должен иметь свои кусты. Не знаю точно, но думаю, что у Бланка я жил года три, мне было хорошо, но у дедушки было лучше, что-то недоставало, должно быть незаменимой беззаветной любви! Видно, и у детей есть это инстинктивное чувство.

Ссылки: