 |
Стогов Э.И. - памятный день четырех убийств в Иркутске
VII. Памятный день в Иркутске в 1832 году Хорош дом начальника адмиралтейства в Иркутске! он находится к востоку от города, версты полторы от последних домов, в прекрасной, ровной долине. Дом большой, со всеми службами, даже баня, прачечная - настоящее барское поместье; при доме, к югу большой тенистый сад, который обмывает быстрая река Ида , прозванная народом Ушаковка. Ида впадает в Ангару, почти в конце города, ниже по течению. К северу от дома, в версте, протекает ручей под именем речка Саражанка ; она течет от востока, как и Ида, параллельно одна другой. За Саражанкой поднимается гора; из крупнозернистого песчаника этой горы делают памятники на могилы. Гора высотою фут 300 - 350; поднявшись на гору - сначала густой кустарник, далее лес, а далее гора на горе, лес на лесе.
В 1832-м году, в половине июля мне захотелось посмотреть Каштак - местность, о красоте которой много рассказывали. В какой-то маленький праздник, рано, на моем бело-рожденном арабском коне (о нем расскажу, если не забуду) я отправился смотреть Каштак. На доме флагшток, на котором поднимался флаг, когда хозяин бывал дома, и спускался по выезде. Дорога шла близ левого берега Саражанки, против течения. Версты четыре далее Саражанка круто поворачивает к северу в узкую долину между горами, покрытыми лесом; еще верста - и долина перегораживается лесистою горою, соединяющеюся плотно с горами боков долины. Из двух гор долины, близ соединения с поперечною, из средины их, на ровной высоте бьют два каскада: вот они-то и произвели речку Саражанку. Местность, действительно, красива; подобную картину может создать только фантазия живописца. Левая гора этой долины есть та гора, где делаются памятники [из местного камня]; тут я нашел пять женщин, лопатами нагребающих в мешки из подошвы горы крупную дресву . Цвет дресвы мне показался одинаков с камнями для памятников. Для меня, неуча, показалось удивительным, как это в одной и той же горе твердый камень и рассыпчатая дресва - по виду однородны, камень обделывают, а дресву берут лопатою. Взял я в платок дресвы и поехал по долине Иды. Возвращаясь домой к обеду, встречаю частного пристава.
- Куда вы?
- Да вот, на Каштак.
- Зачем?
- Дали знать, что там убили двух женщин.
- Я рано там был и видел пять женщин, они нагребали дресву.
- Три ушли, а оставшихся двух убили; трех я уже спрашивал.
- Кто же убил бедных женщин?
- Беглые варнаки, кому же больше.
- Убийц не найдете?
- Где найти, да мы и не ищем.
- Так зачем же едете?
- Послал за понятыми, чтобы поднять тела. Здесь, сударь, это не редкость. Простились. Пообедав, я пошел к горе, где выделывают памятники, чтобы сравнить дресву с камнем. Со мною был годовой легавый щенок, Любим. На горе, смяв дресву в комок и положив на камень, я не мог отличить ее ни по цвету, ни по видимому составу. Недоумение мое разрешилось тем, что гора, где добывается камень, обращена стороной к югу и просохла, а та же гора, имея бок к северо- востоку и затененная другими горами, сыра и не окрепла. Этим я был удовлетворен и, помню, умничал, что эта гора - относительно недавняя работа геологического процесса. Рассуждая, я поднялся на гору и хотел идти далее, проследить образование или фигуру горы. Недалеко отошел между кустами, как мой Любим начал, на приступ, озлобленно лаять и бросаться на куст. Предполагая, что в кусте гнездо куропатки или какой- нибудь зверек, я сказал: "возьми!". Смотрю, куст зашевелился, в кусте встал вольнопропитанный . Он имел домишко верстах в двух под этой горой, имел жену и полдюжины детей, был хороший слесарь, постоянно работал на адмиралтейство; начальники покровительствовали ему, зная его бедность.
Слесарь встал в кусте, у него на руке через плечо лукошко. Встал и, протирая глаза, говорит:
- Ну, ваше высокоблагородие, собачка ваша хоть мертвого разбудит.
- Ты что тут делаешь?
- Да вот, ходил за грибками, не угодно ли, сударь, грибков? Сам двигается ко мне. Я взглянул на него внимательно и вижу - в глазах радужные цвета. Я уже освоился с этим народом. Я отступил на шаг и сказал строго: "пошел прочь!", а сам в карман за пистолет. Он продолжал как бы невольно двигаться и, показывая грибы, уговаривает взять их. Солнце светило мне сзади, при наклонении лукошка мне блеснул нож во весь диаметр. Левою рукою держал лукошко, а правою рукой держался за рукоятку ножа. Я еще отступил шаг и, вынув двуствольный пистолет, взвел курки и нацелил в него. Он, как-то судорожно, тихо двигаясь, повторял:
- да возьмите, возьмите! Я крикнул ему:
-стой! и побожился - еще шаг и выстрелю. Остановился. Под пистолетом прогнал его в лес. Но в лес сам не пошел, а с грустной мыслью пошел по краю горы к городу. Действительно, было о чем задуматься: человек существовал моим благодеянием, а если б не Любим, то убил бы меня.
Пройдя версты полторы, я дошел до старинного кладбища и сел на памятник. Вид превосходный: весь Иркутск виден с птичьего полета, за ним широкая Ангара, устье Иркута - великолепная картина! Собака бегает под горой и ищет мышей. На кладбище растут редкие, но толстые березы. Мелькнуло что- то от березы к березе. Наблюдая, я увидел, что, перебегая от березы к березе, подкрадывается ко мне сзади тот же вольнопропитанный. Тогда я встал, с пистолетом пошел прямо к нему и под пистолетом проводил его до дома. Вольнопропитанный, сердито ворча себе под нос, повиновался. Вышла жена его, я приказал уложить его спать и запереть.
Еще рано возвратясь домой, - в эти часы, по условию, я ездил верхом мимо окон одного дома, что будто понимал и конь мой: убавляя шаг, смотрел на окна и точно кланялся, мотая головою. Чтобы отвлечь внимание, я объезжал несколько улиц.
Проезжая мимо кабака, из которого выходили посетители, я видел выходящего хорошо одетого крестьянина и двух, трех каторжных в кандалах; один каторжный уже на крыльце попросил у крестьянина подаяния. Я видел, как крестьянин вынул из-за пазухи мешочек с деньгами и подал каторжному монету (оказался пятак); как только подавший повернулся, каторжный ударил его ножом в спину, крестьянин упал, и убийца сказал: "подлец, скряга, не мог подать более?. Я был в пяти шагах от убийства, дал шпоры лошади.
Возвратясь домой часов в семь, вспомнил, что зван на чай к Нараевским. На дрожках доехал до широкой улицы, дрожки отпустил и пошел по левой стороне по тротуару. По правой стороне улицы, по тротуару, по одному направлению со мною, шла какая-то мещаночка, нарядная девушка, вероятно, в гости. По правой же стороне по тротуару, навстречу девушке, шел унтер, рослый молодчина, шел щегольской походкой - с вывертом. Встретясь с девушкой, он быстро обнял ее и поцеловал. Слышал какой-то вскрик, и за этим унтер положил девушку на тротуар, повернул назад и пошел так же бодро. Перейдя улицу, я подошел к лежащей девушке - она была мертва! Следя за унтером, я видел, как он прошел на гауптвахту. Я пошел к генерал-губернатору Александру Степановичу Лавинскому и рассказал ему, что видел. Лавинский весьма серьезное обратил внимание и сказал:
- Тут что-то непонятное, вот уже несколько случаев, что солдаты без видимой причины делают убийства! Я уже обратил на это внимание, а этот случай утверждает меня, что есть какая-то непонятная причина, по которой солдаты убивают без всякого повода. Я назначу тебя презусом и ты добейся, открой, что тут кроется.
- Я всепокорнейшее просил бы ваше высокопревосходительство уволить меня, не мешать с армейскими офицерами, из них я не знаю ни одного, а, если угодно вам, дозволить мне нравственно руководить следствием без формального назначения. Лавинский согласился. Оказалось, девушка убита большим ножом в сердце. Ей было 17-18 лет, хорошенькая, небедных родителей; шла в гости к родным. Я назвал день памятным; да, четыре убийства почти на моих глазах и пятого чуть сам не был жертвою - и это в губернском, главном городе генерал-губернаторства!
Хотя я и был обстрелян жизнью среди каторжных и был 12 лет презусом военного суда, но и на меня этот ряд убийств одного дня сделал впечатление, особенно после разговора с Лавинским. Я решился открыть причину непонятных убийств солдатами. На другой день приказал привести к себе вольнопропитанного слесаря. Как увидал меня, повалился в ноги и, крестясь, сказал:
- Так ты, отец, жив? слава Богу, а то я думал, что убил тебя!
- За что же ты хотел убить меня?
- Батюшка, кормилец, за что мне убивать тебя? мои дети живут твоею милостию! я скажу тебе правду, а ты суди как хочешь. Вот приблизительный его рассказ:
- два дня мне недомогалось, голова как не своя, от пищи и сна отстал. Тоска смертная, не смотрел бы на свет Божий, в глазах все красно; тоска - и места не найду, разум отшибло, как будто кто шепчет: а ты убей кого- нибудь и будешь здоров! Задумал я, как полоумный, может - кого встречу, а там и не знаю, что бы я сделал. Ходил я долго по лесу, никого не встретил, вернулся: вижу, идет человек, я и спрятался в куст; на уме было, как пройдет мимо, то я нападу на него. Собака ваша почуяла меня и начала лаять; вижу, что мне не скрыться, я встал и теперь едва помню, что это были вы: у меня в то время не было ни памяти, ни разума.
Сегодня проснулся в памяти - как во сне припоминаю, что я хотел убить вас, моего благодетеля, и думалось, уж не убил ли я вас?
Рассказ надо признать искренним, мне не первый подобный рассказ случалось слышать. В первом очерке из моих воспоминаний о каторжных я записал рассказ Медянцева подобный этому. Я убежден, что многие из каторжных страдают более или менее этою болезнию, я определяю ее сильным припадком истерики. Может быть, я ошибаюсь, но, впрочем, это не мое дело, а физиолога. Отдать под суд этого вольнопропитанного: по наказании он поступил бы в рудники, пропали бы его дети; я приказал дать ему 300 розог и тем окончил.
До приступа к делу об убийстве девушки унтер-офицером я пересмотрел несколько военно-судных подобных дел и не нашел ничего. Одно и то же: "виноват, лукавый попутал". Наказан кнутом и в каторжную работу. Я понял - форменными вопросами: как зовут? сколько лет? какого вероисповедания? и проч. ничего не откроешь.
Приказал унтера привести ко мне в адмиралтейство. Молодчина, вершков 9-ти роста, отлично сложен и выправлен, волосы темные, но лицо бело, большие голубые, спокойные глаза, голос мягкий - вообще, на вид человек добрый. Унтер из гвардии, помнится, семеновец. Грамотен, холост, под 40 лет. Отбросив манеру начальника, я говорил с ним наедине как посторонний человек, да он и не видал во мне прямого начальника, я был для него моряк. После нескольких посторонних разговоров:
- Я видел, как ты убил девушку.
- Значит, это вы изволили идти по другой стороне улицы?
- Я. За что ты убил ее?
- Так, лукавый попутал!
- Ты прежде знал эту девушку?
- Никак нет-с.
- И теперь не знаешь кто она?
- Не знаю-с, видно, ее судьба такая!
- Как же убить не зная человека, да еще девушку?
- Так случилось, ваше высокоблагородие.
- Я видел, ты ее не грабил.
- Помилуйте, мы к этому неспособны.
- А убийство хуже грабежа!
- Оно, действительно - великий грех! лукавый попутал!
- Я, вижу, ты человек умный; знаешь ответственность?
- Как не знать, ответ по законам!
- Ты будешь лишен чести, наказан кнутом и в каторгу.
- Что делать, видно так определил Бог!
Бился я с ним часа три, вертел вопрос со всех сторон, унтер совершенно спокойно отвечал одно и то же. Приказал хорошо накормить его и отпустил. На другой день та же история: разнообразные вопросы унтеру и его спокойные, но осторожные ответы. Накормить и отпустить. На третий день - та же история: мое терпение и его осторожность. На четвертый день, после долгих разговоров и изворотливых вопросов, унтер улыбнулся и спросил меня:
- Да что хочется знать вашему высокоблагородию? я вижу, что вы чего-то допытываетесь.
- Я вижу, что ты убил незнакомую девушку без всякой причины, но без причины ничто не делается на свете; вот эту причину я и хочу знать, так, из любопытства.
- Я вам и объясняю: так, лукавый попутал. А что убил девушку, то потому что она встретилась; встреться другой кто, то другого бы убил.
- Значит, ты шел, решившись сделать убийство?
- Точно так-с.
- Вот это-то, твое решительное намерение, ты и объясни мне, оно-то и любопытно для меня. Унтер спокойно засмеялся и сказал:
- Барин вы добрый и умный, как же вы сами не догадаетесь? Сравните жизнь солдата с каторжным : каторжный одет в полушубке, в теплых штанах, в теплой шапке, в больших и длинных сапогах и рукавицах, у него лопата и топор. Я стою на карауле при работе каторжных: на мне шинель ветром подбита, кивер, ноги зябнут, переступаю с ноги на ногу, в руках ружье - коченеют руки. Каторжный придет в казарму, ему дают горячие щи, часто с мясом или с рыбой, ест кашу; поевши - ложится спать на тюфяк, у него подушка и одеяло. Я прихожу в казарму - дадут постных щей и хлеба, да не ложусь спать, должен вычистить ружье, тесак и пуговицы, а ложусь на голые нары, под голову либо суму, либо кулак, да покроюсь тою же шинелью.
Ну и сравните, чья жизнь лучше: честного солдата или каторжного? Насчет чести, солдат и останется век солдатом. Дадут отставку, когда уже зубов не будет, и ходит по миру, пока таскают ноги. От наказания кнутом не умирают. Вытерпеть наказание раз, зато потом спокойная и довольная жизнь. (Рассказ относится к 1832 г., теперь благодать Господня для русского солдата. - Примеч. Э. Стогова) спокойная и довольная жизнь.
Поговорив еще немного, я был очень доволен открытием. Унтеру - хороший обед со стаканом водки, а сам к генерал-губернатору и все рассказал ему. Лавинский тотчас поверил рассказ унтера; казацкий офицер полетел курьером к государю с донесением. Унтера я более не видал.
Лавинский рассказывал мне - пишут к нему, что государь на одном из советов министров спросил [министра финансов] Канкрина : для чего так роскошно содержатся каторжные ? Канкрин отвечал, что улучшено содержание каторжных не на деньги государства: для каторжных утверждено урочное положение, каторжный, сработавший более урочного положения, за переработок получает копейки, из этих копеек со временем составились большие суммы, что и дало возможность улучшить содержание каторжных.
Военный [же] министр объяснил, что он и копейки не может прибавить солдату сверх положения. Тут же сделано распоряжение: уничтожить все удобства каторжных. Этим распоряжением и прекратились намеренные убийства солдатами.
Ссылки: