Ревич Александр

Мои стихи нравятся не только Гале, Вале и Людмиле. Еще в начале шестидесятых годов я читаю некоторые из них своему другу поэту Александру Ревичу. Наверно, именно под влиянием его, его поэм, которые время от времени он мне читает, после многолетнего перерыва я начинаю снова писать. Но у меня нет уверенности, что кому-то стану интересен.

Алик Ревич звонит мне из дома творчества писателей "Переделкино" . Там он сидит в столовой за одним столиком с Арсением Тарковским и Новеллой Матвеевой. Он говорит мне, что Арсений Тарковский готов посвятить вечер прослушиванию и чтению моих стихов, и что мне надо приехать в воскресенье к двум часам дня, он познакомит меня с великим поэтом, а потом вместе пообедаем, и я почитаю стихи. Приезжаю в Переделкино в половине второго.

Меня удивляет сталинская архитектура этого знаменитого Дома. Снаружи колонны, почти ампир, а внутри длинные узкие полутемные комнатки, напоминающие монастырские кельи. 

Ревич Александр

Полная противоположность домам творчества художников -"Сенеж", "Челюскинская" - современным постройкам с большими квадратными окнами в комнатах со всеми удобствами. Пол второго. Алик объясняет мне, что произошли неожиданные изменения. К Арсению Тарковскому приехали его студенты из Литературного института, и он сначала будет слушать их стихи, впрочем это ничего, пойдем пообедаем, и я тебя познакомлю с Арсением.

Сижу за обеденным столом, справа от меня Ревич, напротив - Арсений с женой и Новелла Матвеева . Мне уже давно нравятся ее стихи. Я думал, что она молодая, но у нее усталое, печальное, покрытое морщинами лицо. Слева от меня жена Алика - Мура. Алик знакомит меня с Арсением и Новеллой, которая изъявляет желание тоже послушать мои стихи. Договариваемся, что все это будет после ужина, в комнате Тарковского. А пока я в комнате Алика и Муры. Я захватил с собой машинописный текст философского эссе художника Виктора Умнова, читаю вслух, Алику нравится. Потом он отправляется к Арсению узнать, не произошло ли каких-нибудь изменений. Изменений нет, встречаемся после ужина. Ужинаем, договариваемся, по коридору идем мимо телевизионной комнаты.

У телевизора Арсений Тарковский с женой, Новелла Матвеева, ни одного свободного места. А на экране - новинка - фигурное катание на льду - Белоусова и Протопопов.

- Какое несчастье, - говорит Алик, - теперь его от телевизора не оторвешь часа полтора, пойдем ко мне в комнату, а я буду систематически узнавать. Проходит час. Алик идет узнавать и тотчас же возвращается. -

- Тебе жутко не повезло, - говорит он, - Арсений играет в шахматы, теперь если, он выиграет, то все в порядке, но если проиграет, то дела наши плохи, у него после проигрыша наступает депрессия, и слушать он ничего уже не сможет. Придется тебе приезжать снова в другой день. И вдруг, о радость! Алик врывается в комнату с криком:

- Он победил и приглашает нас к себе. Я, Алик и Мура заходим к Арсению. Только теперь я его по-настоящему рассмотрел. Живые глаза, низкий, довольно мощный голос, несмотря на фронтовое ранение, чрезвычайно подвижный. Он сосредоточенно смотрит на меня, предупреждает, что очень устал, но шесть-семь стихотворений прослушает. Я читаю шесть, семь, двенадцать. Он с интересом смотрит и говорит:

- Еще! Еще! Читаю минут сорок, Арсений останавливает меня. Это удивительно, - говорит он, - я только что прочитал рукопись забытого поэта Обалдуева, замечательный поэт, и Ваши стихи чем-то, может быть своей свободой, напоминают мне его. Мне нравится то, что Вы делаете и я, если смогу, помогу вам, готовьте машинописную рукопись.

Не помню, о чем мы еще говорили. Уезжал я в двенадцать ночи, счастливый, с непременным желанием прочитать стихи Обалдуева и перепечатать на машинке свои стихи. Но жизнь распорядилась иначе.

Около двух месяцев ушло на окончание заказных художественных работ, потом начал перепечатывать на машинке, но едва начинал печатать, как появлялось желание что-то изменить и улучшить, а в процессе этих улучшений вдруг возникали новые идеи, стремительно возникали новые стихи, и уже над ними, и их вариантами я начинал работать, а потом начались промграфические заказы.

А в это время сначала самого Арсения Тарковского начинают травить , а потом он заболевает, и вот я уже сижу рядом с художницей Верой Мухар на посмертном его вечере, а дома у меня уже около четырехсот листочков- черновиков. Так вот, именно в это время, появляются у меня в мастерской на улице Станиславского Галя и Валя Караваевы, и Валя знакомит меня со своей машинисткой Людмилой. Именно она перепечатывает в пяти экземплярах все мои стихи. Галя, Валя и Людмила чуть ли не каждый день звонят мне, настаивают, требуют, чтобы я начинал предпринимать попытки первых публикаций.

Под их давлением разношу стихи по издательствам. Это альманахи "День поэзии", "Поэзия", журнал "Знамя". Под влиянием Гали, Вали и Людмилы и с помощью Алика Ревича, я дорабатываю и систематизирую первую и вторую книги своих стихов.

А теперь снова о Гале и Вале Караваевых. Как-то вместе, мы попадаем в дом поэта Генриха Сапгира , а там с нами за столом мои знакомые художники: Илья Кабаков, Эрик Булатов, Олег Васильев. Все они предощущают приход нового времени, когда наступит их полное признание.

Илья Кабаков с бокалом шампанского утверждает, что время это уже наступило. А я в недоумении. До горбачевской перестройки еще далеко. Сахаров в Нижнем Новгороде, практически, под домашним арестом. Не могу забыть о давнем своем споре с Эриком Булатовым . Дружили мы с ним много лет. Я внимательно следил за всем, что он делает, был о нем, как о живописце, очень высокого мнения. Каждое посещение его мастерской на Чистых прудах было для меня праздником. Но тот соц-арт, которого был он одним из основателей, не очень радовал меня. Мне было жалко, что он все более и более уходил от цветопластических задач в политику. Пол года уже копировал он, в огромном масштабе цветную Фотографию из журнала "Огонек" - мужчину и женщину на фоне золотых фонтанов ВДНХ, а сверху - шрифт.

Мужчина - "совок", Женщина - "совок".

Знак времени?

По форме напоминала эта картина рекламные плакаты, которые мне не раз приходилось делать в промграфике. По существу я, так же как и он, ненавидел советский "совковый" конформизм. Однако, я был уверен, что несколько антитоталитарных картин понятны и оценены будут лишь узким кругом наших единомышленников. А драгоценное время, потраченное на их создание, необратимо.

К тому же выяснилось, что и на литературу мы смотрим по разному. Мне нравился "Новый мир" Твардовского и волновали меня идеи - ну, вроде, "Пражской весны", считал я, что, если каждый из нас будет работать как можно лучше, то и страна быстрей придет к процветанию, а он считал, что "Новый мир" Твардовского ничего, кроме вреда, не приносит, что, чем хуже будет в стране, тем скорее все изменится к лучшему.

Разговор неожиданно накалился, и расстались мы, крайне недовольные друг другом, на несколько лет. Прошло с тех пор еще семнадцать лет.

Картины Ильи Кабакова и Эрика Булатова украшают стены самых престижных галерей и музеев мира.

Меняется страна. Казалось бы, мне надо было бы пересмотреть свои взгляды на ставший почти классикой "соц-арт" , однако я в том далеком споре по-прежнему считаю себя правым. Раздражает меня по-прежнему и декларативность, и вся метафизика того мира, и рациональный расчет, и, главное, - отсутствие тайны, без наличия которой не мыслю я искусства.

В тот вечер, у Генриха Сапгира и Галя, и Валя со своей безусловной человечностью, замечательной скромностью и самокритичностью были мне ближе и Ильи Кабакова и Эрика Булатова. Что касается Генриха Сапгира , то, как и всегда, поразил он меня на том вечере своими стихами, полными и горечи, и самоиронии, и таинственных подтекстов. Галя и Валя дружат с замечательным графиком, Олегом Кудряшовым , а у меня дома лежит папка с рисунками Кудряшова. которую на время дала моему сыну Феде мой друг - дивный скульптор Нина Жилинская .

Мы у Караваевых в их квартире - мастерской. Оба они занимаются живописью, увлечены офортом, чуть ли не каждый год получают путевки в дом творчества "Челюскинская". У Гали хобби - игрушки . Это милое самобытное творчество. Я и Виктория, Галя и Валя часто встречаемся, несколько раз в неделю обмениваемся мыслями об искусстве.

Благодаря Вале, я вновь (после 1990 года) знакомлюсь с В. Левоном Осипяном - учредителем альманаха "Меценат и мир" . Почти во всех номерах альманаха печатаются мои стихи и рассказы Вали. Теперь он один из самых близких моих друзей. Каждое лето Галя и Валя приезжают к нам на дачу в Быково. Валя ненавидит зазнайство, ханжество нарождающегося класса "новых русских", при том, что и горбачевскую перестройку, и реформы Ельцына он принимает. Наши души переплетены, и поэтому уход из жизни в 2001 году Вали Караваева для меня - невосполнимая потеря.

Ссылки: