Коллективный преемник, Февральская революция

Принято за аксиому, что XX век был к России немилосерден. Что и говорить: три революции, одна гражданская война, две мировые, десятки конфликтов с близкими и дальними соседями, гибель двух империй (петровской и советской).

За столетие русский человек испытал на себе столыпинскую реформу и ленинскую продразверстку, военный коммунизм и нэп, Госплан СССР и либерализацию цен, экспроприацию по-пролетарски и приватизацию по Чубайсу. Он узнал, что такое "керенки", карточная система, "золотой червонец" и "деревянный рубль". А под конец века, пережив дефолт, неожиданно обнаружил, что символом российского благополучия является US Dollar.

Все это так. XX век был к России немилосерден, многие из перегрузок, что выпали на долю ее граждан, оказались попросту несовместимы с жизнью. Однако и русские в этот период были немилосердны ко времени. Россия то безнадежно застревала в прошлом, выпадая из общего потока, то, наоборот, легкомысленно и дерзко нарушая законы бытия ("Время, вперед!"), силой прорывалась в будущее, безжалостно при этом насилуя себя и окружающее пространство. За что и была наказана. Тот же недобрый XX век оказался куда терпимее к тем народам, что продвигались вперед, соизмеряя свой темперамент с течением времени, не отставая от него, но и не пытаясь его обогнать. Их история оказалась скучнее русской, зато комфортнее.

Февральская революция 1917 года , которую русская пресса в эйфории тут же окрестила восьмым чудом света, большевики брезгливо обозвали буржуазной, а сами буржуа считали демократической, пришла для всех как- то вдруг.

Перемен в Петрограде с нетерпением и даже с азартом, ждали, конечно, многие, однако нетерпение - враг хладнокровия, а потому сигнал штормового предупреждения над Российской империей вывешивался тогдашними политологами столько раз, сколько невская вода у Зимнего дворца темнела. Но тучи в царствование Николая II гуляли над страной постоянно, так что в конце концов в сознании большинства людей грядущая революция "позиционировалась" где-то между апокалипсисом и грезами о крупном выигрыше в лотерею. И то, и другое, и третье возможно, но стоит ли ждать этого события со дня на день?

Именно тогда гром и грянул. Великая империя, созданная Петром I, треснула и беспомощно завалилась набок, вся разом, словно и впрямь по Евразии пронесся чудовищной силы ураган. Между тем политическая погода на российских просторах в феврале ничем не отличалась от предыдущей январской или декабрьской погоды.

Государь был жалок, но для его подданных это новостью не являлось. В парламенте самозабвенно ругали правительство, но делали это депутаты со дня первого заседания самой первой Думы. На фронтах Первой мировой войны дела шли дурно, но надежда на скорый успех умерла еще в 1914 году. В тылу не хватало хлеба, но и эта напасть обрушилась на русских не в феврале. Раздражения у голодных обывателей довольно долго хватало лишь на манифестации, но не на государственный переворот. Возмущенные граждане толпились на улицах Петрограда, переругивались и даже порой дрались с полицией* но обычно разбегались при появлении казаков.

Императрица по поводу уличных беспорядков в столице (всего за неделю до отречения мужа) больше возмущалась, чем беспокоилась:

"Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, - просто для того, чтобы создать возбуждение".

Видимо, ей не доложили, что среди "мальчишек и девчонок" в толпе все чаще стали мелькать серые солдатские шинели. Зато это заметили казаки и жандармы, поэтому желания конфликтовать с народом у них резко поубавилось. Власть осталась без охраны. В отличие от императрицы улица это почувствовала мгновенно. И двинулась к дворцам. Социальный инстинкт у голодной толпы работал безукоризненно.

Позже все оппозиционные политические силы, начиная с думских лидеров и кончая Советами рабочих депутатов, приписали себе множество революционных подвигов, якобы совершенных ими в февральские дни, но доверять этим героическим воспоминаниям нельзя. Доказательством революционных подвигов служат, как правило, не действия, а разнообразные декларации и постановления, в реальности не имевшие никаких серьезных последствий. Ни одна из российских партий на тот момент не обладала ни силами, ни рычагами для того, чтобы реализовать свои планы, даже если они и существовали.

На самом деле хроника Февраля хаотична, а у главных персонажей нет имен. Историю в те дни творил аноним, а не политические партии. Истеричный выкрик из толпы вершил не только судьбы жандармов и офицеров - растерзанные тела в мундирах несколько дней неубранными, как и мусор, валялись на улицах столицы, - но и будущее всей страны. То укрупняясь, то, наоборот, разделяясь на части, толпа металась по Петрограду, перебиралась от Думы к казармам, от казарм к винному складу, от винного склада к центру города, поближе к магазинам и частным квартирам, их в те дни было сожжено и разграблено без счета.

В первые дни всеобщей эйфории "эксцессы" мало смущали даже рафинированных интеллигентов. Писатель Мережковский , вдыхая запах свободы, смешанный с дымом пожарищ и незахороненных трупов, назвал Февральскую революцию "благоуханной". Зинаида Гиппиус утверждала: "Печать Богоприсутствия на всех лицах", а либеральная пресса писала "об изумительной культурности народного восстания".

Видимо, прав был лидер правых эсеров Питирим Сорокин (впоследствии профессор социологии Гарвардского университета), заметивший как-то, что в революционную эпоху в человеке просыпается не только зверь, но и дурак.

У солдат, высыпавших из казарм на улицы, как и у остальной толпы, не было ни лидеров, ни четкой цели. Рабочие агитаторы в казармы тогда проникали легко, но какой-либо конкретной программы действий человеку с ружьем и они не предлагали, поскольку рекомендации Советов, срочно созданных по аналогии с революцией 1905 года, были туманны.

Всеобщая растерянность "масс" объяснялась тем, что вожди всех крупнейших левых партий находились тогда в эмиграции, а без них дело не клеилось. Пропаганда рабочих Советов, лишенная подсказки со стороны авторитетных лидеров, в февральские дни крутилась вокруг очевидного, эхом вторя улице: война надоела, а хлеба нет. Это неплохой лозунг для бунта, но никак не для революции.

Приказ * 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов , где речь шла о создании солдатских комитетов во всех ротах, батальонах и полках (они были обязаны взять под контроль все имеющееся в подразделениях оружие), появился вслед за решением Временного комитета Государственной думы взять власть в свои руки. То есть после того, как революция совершилась. Не Советы подготовили Февраль, а наоборот, Февраль реанимировал Советы .

В отличие от будущего Октября, где легко обнаружить вожаков и "руководящую роль партии" ( большевики ), Февраль состоялся сам собой. Не политики управляли ситуацией, а ситуация на аркане тащила за собой их всех: монархистов, либералов, анархистов, большевиков и меньшевиков. Как верно заметил Лев Троцкий, ...в феврале никто заранее не намечал путей переворота; никто не голосовал по заводам и казармам вопроса о революции; никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу, в значительной степени неожиданно для самой массы.

Кому брать упавшую с неба власть и "разруливать" сложнейшую ситуацию, сложившуюся на улице, решали две растерянные кучки людей в соседних комнатах Таврического дворца: в одном кабинете, схватившись за головы, сидела группа думских депутатов, в другом кабинете, точно так лее схватившись за головы, сидела группа социалистов. Иногда представители двух кабинетов встречались для переговоров в коридоре. История описывает, например, такой удивительный диалог. Бывший глава Думы Родзянко говорит социалистам Чхеидзе и Суханову : "Власть у вас, вы можете нас всех арестовать". На что левые, помявшись, отвечают: "Возьмите власть, но только не арестовывайте нас за пропаганду".

В конце концов смелее оказались думцы. Вышедший в коридор Милюков заявил, что они решились и берут власть в свои руки. В соседней комнате, узнав об этом заявлении, с облегчением подумали: ну и слава богу! Член Исполкома Суханов (он же Гиммер) откровенно написал о той радости, что испытал, сбросив груз ответственности со своих социалистических плеч: "Я почувствовал, что корабль революции, бросаемый в эти часы шквалом по полному произволу стихий, поставил паруса, приобрел устойчивость, закономерность в движениях среди страшной бури и качки".

Прозевал переворот даже самый профессиональный из революционеров Владимир Ильич Ульянов (Ленин) . В швейцарской эмиграции, разуверившись в скорых перспективах революции у себя дома, в самый ее канун будущий создатель советского государства от отчаяния затеял безнадежную интригу: попытался вооружить и склонить к бунту тамошних добродушных сыроваров и часовщиков.

Судить Ленина за февральский "зевок" не стоит. Россия - страна коварная, вроде верблюда, о котором писал в своем "Алхимике" Пауло Коэльо: У верблюдов коварный нрав: они шагают и шагают без устали. А потом вдруг опускаются на колени и умирают.

Так и две империи, петровская и советская, сначала долго шагали, преодолевая непреодолимое, а потом опустились на колени и умерли. Закономерно и неожиданно. Как здесь предугадать?

Исследователи не раз пытались расставить февральские события по полочкам, словно наводя порядок в растерзанной после налета квартире. Задним числом аналитики старались упорядочить революционный хаос, упирая, в зависимости от своих идейных воззрений, на те или иные закономерности. В ряде случаев это вышло даже любопытно. Беда лишь в том, что всякий раз в результате подобной генеральной приборки возникала все же не совсем "та квартира". Если бы после таких посетителей на место событий прибыл следователь, то он не смог бы воссоздать картину происшедшего: следы оказались стертыми, а многие из поднятых с пола предметов угодили не на те полки.

Едва ли не первым таким посетителем, стремительно ворвавшимся в только что разгромленную революцией российскую квартиру, оказался марксист Ленин . В его работе "Письма издалека", а это март 1917 года, изложены причины, по которым случившуюся революцию никак нельзя считать чудом ("Чудес в природе и в истории не бывает", - утверждает Ленин). Напротив, Февраль для Ленина - явление исключительно закономерное, нечто вроде спектакля, разыгранного строго по сценарию: Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, "разыграна" точно после десятка главных и второстепенных репетиций; "актеры" знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия.

Еще в январе Ленин писал, что "мы, старики, не доживем до грядущей революции", а теперь, в марте, объяснял, как "замечательно дружно слились" в единое целое все необходимые для переворота условия. Ленинская статья - неплохой пример для демонстрации того, как создаются исторические мифы.

Лев Троцкий, на мой взгляд, поступил честнее, дав Февралю психологическую характеристику, с которой нужно разбираться, изучая не марксизм - марксизму здесь смерть, - а классиков русской литературы: ...февральская Россия, лениво-революционная, еще полуобломовская, республикански-маниловская и ох какая (в одной части) простоватая! и ах какая (в другой части) жуликоватая!..

И Троцкий прав: люди из толпы - обыватели Обломов и Манилов - сыграли в феврале 1917 года, первый спросонья, а второй в идиотическом восторге, не меньшую роль, чем агитаторы-социалисты. Наконец, никто в полной мере не изучил ту роль, что сыграли в русской революции не солдаты-окопники, а солдаты маршевых рот, сосредоточенные в столице, не желавшие отправки на фронт, а потому готовые (простовато-жуликовато) бузить под любым предлогом. Не было лучше бульона для организации беспорядков.

Что же касается ленинских рассуждений о "замечательной отрепетированности" февральских событий, то этот тезис убедительно опровергает Солженицын в своем "Красном колесе". Достаточно вспомнить, например, документальный рассказ о том, в какую нелепую ситуацию попала приехавшая к царю за отречением делегация Думы. Пока государь взял перерыв на размышление, делегатам вдруг пришло в голову, ...что ведь должны бы существовать какие-то специальные законы престолонаследия и не худо бы с ними справиться. Граф Нарышкин , до сих нор ведший запись беседы, сходил и принес из канцелярии нужный том законов Российской империи. Листали, искали... Не находили. Не находили видов отречения, но и самого раздела об отречении вообще - тоже не находили. Двадцать лет боролись, желая ограничить или убрать царя, - никто не задумался о законе, вот штука.

Подобных нелепостей в февральской хронике не счесть. Так что какой из трех компонентов (закономерность, случайность или актерский состав) доминировал в том революционном спектакле, не ясно и сегодня.

Страсть аналитиков все схематизировать в истории по-своему даже полезна. Это что-то вроде соломинки посреди бурных исторических вод, надо же хоть за что-то ухватиться, чтобы оглядеться по сторонам. Следует только каждый раз честно напоминать читателю, что любая историческая схема - это всего лишь авторская версия. "Вечно живое учение" Маркса и Ленина - одна из таких версий. Не более того.

Это замечание, естественно, касается и таких клише, как "февральская буржуазно-демократическая революция" и "великая октябрьская социалистическая революция". В этих привычных для советского периода определениях сомнению, и не без оснований, можно подвергнуть чуть ли не каждое слово.

Что до Февраля, то теоретически возможно, что эта революция, будь она доведена до конца, действительно стала бы буржуазной. Однако в реальности этого не произошло. В период между февралем и октябрем для русского капитализма было сделано крайне мало. Хотя бы потому, что власть после Февраля в свои руки взяли не фабриканты и банкиры, а "господа-товарищи" некто и никто, к тому же ненадолго и чуть-чуть.

Такие же крохи Февраль дал и народу; во всяком случае, того, что демос жаждал в ту пору превыше всего, а именно мира, хлеба и земли, он так и не получил. Так что и здесь приходится говорить лишь о "потенциально демократической" революции.

Реально февральские события привели к свержению царизма, царских порядков и царской цензуры, что само по себе уже немало, поэтому Февраль имеет законное право гордо именоваться антимонархической революцией, но при чем тут буржуа и демос?

О каких серьезных и долговременных реформах могла идти речь, если в стране тогда царило как минимум "троевластие".

Помимо Временного правительства и Советов рабочих депутатов , о которых обычно вспоминают, в провинции существовала еще и третья влиятельная власть - так называемые комитеты общественного спасения , возникшие по большей части на развалинах земства. Комитеты получили свое название по аналогии с органом власти времен Великой французской революции.

Иначе говоря, на смену самодержавию пришел не очень уверенный в себе многоголовый коллективный преемник. Причем каждая из голов имела свое мнение о счастливом будущем России.

Ссылки: