Музруков Б.Г.: директор КБ-11 не простая должность

Для Бориса Глебовича переход на работу в КБ-11 стал началом очередного, четвертого этапа его трудовой жизни.

Жизни большого руководителя, лидера огромных коллективов, жизни полноценной, творческой, насыщенной конкретикой, неожиданностями, новизной и общением с самыми разными людьми. Это было именно то, чего ему не хватало в Москве. Однако сказать, что все для Б. Г. Музрукова в КБ-11 было известно и понятно, тоже нельзя. Несмотря на свой уникальный опыт, приобретенный на Кировском заводе, на Уралмаше и "Маяке", Борис Глебович по прибытии на новый объект столкнулся с трудностями, ранее для него совершенно непривычными. На современном языке их можно назвать проблемой разграничения полномочий . Эти слова Б. Г. Музруков до приезда в КБ-11, конечно, знал. И правила поведения, которые ими диктовались, успешно реализовывал на практике. Но практика эта была такова, что границы прав и обязанностей руководителей определялись изначально просто и четко.

На Уралмаше директор был и оставался фигурой номер один. Его единоличная власть и ответственность только укреплялась ходом событий. Сомнений в данной постановке дел ни у кого не возникало.

На комбинате по определению было два руководителя: директор и научный лидер. Неоспоримым и всеми признанным научным руководителем в годы работы Бориса Глебовича являлся И.В. Курчатов . Его идеи, разработки и предложения принимались коллективом комбината как руководство к действию. Но научные задачи формулировались в подавляющем большинстве случаев вне комбината - в лабораториях столичных институтов, на реакторе Ф-1. На комбинате они только отлаживались и проверялись. И этот этап работ - реализация планов ученых - уже контролировался Музруковым практически единолично. Он и не допустил бы иного, поскольку привык отвечать за все.

Обратимся к воспоминаниям лауреата Ленинской и Государственной премий конструктора Г.А. Соснина , с 1950 года работавшего в КБ-11. В начале 1950-х годов Геннадий Александрович по долгу службы часто бывал на комбинате "Маяк", общался с его сотрудниками. Вот что он услышал там о Музрукове-директоре:

"Будучи директором "Маяка", свою работу Б.Г. Музруков строил на принципе единоначалия, зачастую не согласовывая свои решения с политотделом комбината , и брал всю ответственность на себя. В конце нашего разговора начальник политотдела сказал, что Борис Глебович проявил себя на комбинате крупным и талантливым "руководителем сталинской формации".

Между тем с самого начала в КБ-11 соединилось два типа деятельности. В этом ядерном центре рядом, бок о бок, работали ученые - разработчики ядерного оружия, и производственники, воплощавшие их замыслы в реальность. Научный руководитель по регламенту отвечал за результаты, полученные учеными, а директор - в основном и прежде всего за осуществление их предложений, за воплощение их в реальность согласно правительственным заданиям. Кроме того, на директорские плечи ложились многочисленные обязанности по развитию материальной базы института, строительству города, его снабжению и решению прочих многочисленных проблем. В руководящем эшелоне КБ-11 считалось, что этих нагрузок (действительно очень больших) вполне достаточно для директора, и он в этом случае уже не обязан подключаться к решению научных вопросов.

Более того, согласно установленному распорядку этого ему и не полагалось делать. Но Борис Глебович поначалу воспринимал свои задачи иначе, более широко - так, как он привык на прежних местах работы. В 1991 году академик Е.А. Негин (он работал в КБ-11 с 1948 года и в 1978- 1992 годах возглавлял ВНИИЭФ) рассказывал журналисту Галине Окутиной :

"Наше предприятие, по структуре управления, по самому внутреннему построению "администрация - наука", было необычным. Борис Глебович не был готов к тому, что он, директор, может подписывать документы далеко не всякие. Например, по науке подписывает не он... Как-то в отсутствие Харитона Музруков подписал какие-то чертежи. Их вернули. Он так расстроился: "Что же - я, что ли, ничего не понимаю, не директор, что ли?" Объяснили ему специфику..."

К проблеме "разделения властей" присоединились и другие трудности. Несомненно, они на первых порах огорчали Бориса Глебовича. Однако разрешить их единым махом не представлялось возможным - основой для их возникновения служили объективные обстоятельства. Для ученых, которые с конца 1940-х годов во многом определяли работу и жизнь КБ-11, во все времена были характерны особые черты: большое свободомыслие, отсутствие пиетета по отношению к высоким должностям, нелюбовь к жесткой дисциплине. Эти и другие качества не только важны, но зачастую просто необходимы в процессе исследований. На производстве, с которым так хорошо был знаком Музруков и которое составляло значительную часть в деятельности КБ-11, приняты другие требования. Они тоже вполне понятны: строгая вертикальная градация обязанностей, четкая система подчинения, минимум обсуждений на рабочих местах. Такие особенности не всегда прочно увязывались с характером работы в "научных цехах" предприятия. Это объективно создавало определенные трудности во взаимодействии специалистов разных подразделений. Кроме того, руководители научных отделов, крупные специалисты, тогда в большинстве своем прибывали из "внешнего мира" сложившимися, яркими личностями и "привозили" с собой стиль поведения и работы, типичные для академических институтов. Их характеризовали стремление к самостоятельному поиску, оживленные дискуссии, всесторонние обсуждения всех без исключения сторон жизни.

На такой живой, подвижной основе порой возникала несогласованность творческого полета мысли с жестким прагматизмом приказов и производственных распоряжений. Ю.А. Трутнев , академик РАН, один из ведущих физиков-теоретиков ВНИИЭФ, прибывший в КБ-11 в 1951 году, вспоминает:

"Мы, молодые люди, попали в совершенно исключительную атмосферу, атмосферу творчества, раскованного мышления, которая помогала появлению новых идей... Этому способствовали наши учителя: Франк-Каменецкий, Дмитриев Николай Александрович, Зельдович, Сахаров и Юлий Борисович. Это люди высочайшей культуры... Мне посчастливилось долгие годы сидеть в одной комнате с Франк-Каменецким ... Он приносил на работу стихи. Он впервые познакомил меня с творчеством Гумилева . Привил хороший вкус к литературе, музыке".

Борис Глебович, несомненно, признавал важность дискуссий и обмена мнениями в работе - таков был его всегдашний подход к решению сложных задач. Только вот время и место этих дискуссий он, базируясь на прежнем своем опыте производственника, предпочитал иметь ограниченными и локализованными (вспомним историю с организацией длинного стола для начальников цехов в столовой Уралмаша). За этим столом руководство завода широко и свободно обсуждало множество проблем, но - только здесь и только в течение часа. В КБ-11 было не так, что, возможно, сначала его немного удивляло. Однако он предпочитал прежде разобраться, а потом делать выводы, умел отбрасывать ставшие ненужными правила, отказываться от устаревающих понятий, анализируя главный показатель: ход дел на предприятии. Дела же в КБ-11 - и это еще один важный момент в характеристике тех времен - за период с 1949 по 1955 год развивались по устойчиво восходящей траектории, несмотря на возрастающую сложность поручаемых коллективу заданий. Здесь изначально, благодаря талантам организаторов, правильной постановке задач и счастливому сочетанию многих других факторов, ни разу не возникла обстановка, близкая к ЧП в смысле выполнения производственных заданий. Понятно поэтому, что в ряде подразделений КБ-11 постепенно формировалась атмосфера, характерная скорее для научного института, чем для производственного комбината.

Но главным фактором, который внес существенные коррективы в положение директора Музрукова на объекте, было само время. Оно изменилось. Эпоха сталинских наркомов уходила в прошлое . Это означало, что многие принципы, неизменные для нее: жесткость, единоначалие, железная, практически военная дисциплина, суровая простота как следствие всеобщего равенства в невзгодах и лишениях - стали довольно быстро заменяться иными ориентирами. Эти новые вехи характеризовали период подъема производства (и, соответственно, потребления) и переход общества к другой системе ценностей. Они знаменовали собой важный этап в жизни государства: отказ, хотя и постепенный, от так называемой мобилизационной, или командной, экономики.

В течение предшествующего периода, обеспечившего в конечном итоге нашу победу во Второй мировой войне, промышленность создавалась и развивалась в первую очередь для защиты страны, для подъема ее оборонной мощи и экономической независимости, а не для выпуска товаров широкого потребления и повышения уровня жизни населения. Борис Глебович на всех своих предыдущих должностях осуществлял, по сути дела, директивы именно этой эпохи. Он был, без всяких преувеличений, необыкновенным, но "сталинским наркомом". Да, его огромные организаторские способности, твердость и умение спросить за дело, техническая грамотность и склонность к смелым решениям сочетались с человечностью, высоким чувством собственного достоинства и уважительным отношением к нуждам людям, и эта особенность отличала его от многих других промышленных организаторов того времени. Однако во многом он сохранял характерные черты руководителей промышленности первых пятилеток и военных лет. Это не только не было недостатком - напротив, являлось редким, исчезающим свойством. В таких качествах еще существовала потребность, и немалая. Они во многом определяли успех в работе с большими сложными коллективами, имели высокую ценность в глазах руководителей меняющейся страны. Но их проявление уже требовалось в более ограниченных масштабах.

Нельзя не вспомнить, что после 1953 года в обществе, особенно среди интеллигенции, уже формировались антитоталитарные настроения. Под их влиянием все, что так или иначе связывалось со сталинским периодом, подвергалось пересмотру. Во многом - отрицанию. С учетом этого станет понятно, что Бориса Глебовича, несмотря на его неоспоримые заслуги, должны были встречать в разных подразделениях института по-разному.

Вспоминает физик-теоретик, доктор наук В.Б. Адамский :

"Борис Глебович олицетворял для меня поколение советских руководителей, пришедших к управлению нашей промышленностью в конце 1930-х годов, вынесших на себе (можно даже употребить более сильное, но уже вышедшее из употребления образное выражение - "на своем горбу") всю тяжесть возведения этого далеко не гармоничного здания. Формирование основ промышленности, фундамента индустриального производства является сложным противоречивым процессом. Кроме таких явлений, как конкуренция, непростым делом было освоение новых технологий, создание корпуса специалистов, в особенности в стране, в которой только устанавливается система широкомасштабных технических традиций. Вот Борис Глебович Музруков и был одним из создателей и носителей таких традиций. О всяком крупном деятеле в любой отрасли неизбежно создается ореол легенд, которые всегда опережают его появление в новом для него коллективе.

Жизненный путь Бориса Глебовича, прошедшего через ряд руководящих должностей в промышленных гигантах Урала, способствовал возникновению такой легенды. Всякая легенда, таков уж закон этого жанра, выхватывает одну-две черты героя и непомерно усиливает их, пренебрегая всеми остальными компонентами сложного человеческого характера. Так вот, где- то в середине 1955 года у нас прошел слух, что к нам назначается директором Борис Глебович Музруков, который уже поработал и директором Уралмаша, и комбината * 817, самого большого предприятия нашей отрасли. В моем представлении, да и, пожалуй, в представлении многих других людей, лично не знавших Бориса Глебовича, вырисовывалась этакая фигура "сталинского наркома" - довольно распространенного персонажа художественной литературы того времени, описывающей и романтизирующей ударные стройки и трудовые подвиги эпохи первых пятилеток. Наиболее ярко такой руководитель запечатлен в образе генерала Листопада в повести Веры Пановой "Кружилиха". Это жесткий бескомпромиссный руководитель, не считающийся с человеческими слабостями и умеющий добиваться выполнения стоящего перед заводом (институтом, предприятием) задания. Подразумевалось, что только благодаря руководителям такого типа уральская промышленность смогла обеспечить нашу армию необходимым оружием. Ходили слухи, что генерал Листопад списан писательницей Пановой с Бориса Глебовича Музрукова. Нельзя сказать, чтобы образ Бориса Глебовича совсем не соответствовал этому представлению. Кое-что, особенно во внешнем облике, наводило на подобные ассоциации".

От чисто эмоционального восприятия облика и манер нового директора многие специалисты быстро и, надо сказать, безжалостно перешли к прямой критике его руководящего стиля.

Б.В.Литвинов , в 1951 - 1955 годах сотрудник газодинамического сектора КБ-11, высказывает такое мнение:

"Попытки Б.Г. Музрукова руководить всем в КБ были не только непрофессиональны, но и являлись вмешательством в сферу деятельности Юлия Борисовича Харитона, чего прежние директора не делали. Юлий Борисович в силу своей деликатности, наверное, находил достаточно тонкие способы довести до Бориса Глебовича ненужность вмешательства директора в научно-техническую деятельность вверенного ему предприятия. Другие же научные сотрудники не стеснялись говорить об этом прямо на совещаниях. Борис Глебович оставался при этом невозмутимым, но чувствовалось, что такое неуважительное отношение к директору было для него необычным. Надо отдать ему должное, Борис Глебович все понял и не пошел наперекор всем, против сложившихся на объекте отношений".

Сейчас уже практически невозможно выяснить, насколько в действительности непрофессиональны были попытки Бориса Глебовича участвовать в работе исследовательских секторов КБ-11. Важно отметить другое: он столкнулся с неприятными для себя, как директора, явлениями и, несмотря на свои огромные заслуги и высокие регалии, сумел отнестись к ним спокойно и по-настоящему демократично.

С.Ф. Жмулев , возглавлявший режимные службы в КБ-11 с 1952 по 1966 год, считал, что "допущенные ошибки Борис Глебович признавал и быстро устранял. В первые дни пребывания в должности директора КБ-11, адресуя документы своим заместителям или руководителям подразделений, свои резолюции иногда ограничивал двумя словами: "Ко мне". Вскоре, узнав о резкой негативной реакции адресатов, впредь этого не допускал".

А.Д. Захаренков говорил 12 октября 1979 года на мемориальном вечере, посвященном Борису Глебовичу:

"С приходом Музрукова много в жизни института изменилось. У некоторых даже появились сомнения, не слишком ли крут и прямолинеен генерал, не слишком ли властен "царь Борис", как его называли прежде на Урале. Но вскоре время и дело показали, что не слишком, а в самую меру. Между директором и работниками института установились отношения требовательности и дисциплины, наряду со взаимным доверием, уважительностью и полным пониманием. В коллективе был создан нужный психологический климат".

Г.А. Соснин пишет в своих воспоминаниях:

"Наш институт при своем создании сразу же был ориентирован на то, что в нем будут проводиться теоретические, научно-исследовательские и конструкторские работы с разработкой и изготовлением опытных образцов новой техники. Основными идеологами разработок являются научные сотрудники. Борис Глебович учитывал это обстоятельство. Он использовал более демократичные методы руководства (по сравнению с работой на комбинате "Маяк") - убеждение, постоянное внимание к основным научным направлениям или свой личный контроль над ними. В этот период сложность задач, стоящих перед институтом, ясность перспективы и большое общегосударственное значение выполняемой работы поднимали энтузиазм наших сотрудников. От действий руководителя зависело раскрытие их творческих возможностей, слитность работы многих коллективов. Непререкаемый авторитет Бориса Глебовича на посту директора во многом способствовал эффективной работе института".

Можно, конечно, считать, что Борис Глебович просто смирился с такой постановкой дел - не проявлять большой активности в научно-технических вопросах. Но при всем уважении к авторам воспоминаний, сделавших подобные выводы, следует отметить, что новый директор за короткое время хорошо разобрался в делах института и увидел, что они идут успешно. Значит, можно работать и в рамках "разделения полномочий", которых придерживалось руководство КБ-11 до приезда Музрукова.

Борис Глебович занял именно такую позицию, и этот шаг нельзя расценить иначе как мудрый и достойный поступок. Но своего стремления всегда быть в курсе всех основных дел, активно влиять на их ход, как бы мы сейчас сказали, держать ситуацию под контролем, он не изменил. Это убедительно подтверждают документы, связанные с деятельностью Б. Г. Музрукова в КБ- 11. Подавляющее большинство из них - производственного характера и, следовательно, и сегодня являются закрытыми. Однако нас интересует не конкретное содержание этих служебных бумаг, а темы, которыми занимался Борис Глебович и которые отражены в упомянутых документах (они датируются 1955-1971 годами). Первый вывод, следующий из внимательного ознакомления с ними, таков: основная тематика, то есть разработка и производство ядерных вооружений, постоянно находилась в центре внимания Музрукова. По самым разнообразным вопросам, связанным с ней, он проводил еженедельные, а иногда и ежедневные совещания, на которые приглашались представители заводов, входящих в состав КБ-11, конструкторы и теоретики. Так, в 1959 году по трем изделиям, которые тогда готовились к испытаниям, ответственные исполнители данной темы собирались в кабинете Бориса Глебовича каждый день. На совещаниях, некоторые из них лучше назвать рабочими планерками, обсуждалось все: технические вопросы разработки изделий, подготовка к испытаниям, развитие опытного производства и его текущие проблемы, условия труда на различных площадках и в зданиях, вопросы создания и пуска новых установок, рост энерговооруженности предприятия, планы работ, совместных с Уральским ядерным центром , и многое другое. Ход обсуждения всех перечисленных вопросов зафиксирован в протоколах совещаний. За четкими, краткими записями скрыта уникальная информация о том, как решались важные государственные задачи. Эта "музруковская" технология хорошо просматривается в протоколах: во всех бумагах ясно прописаны этапы работ, сроки их выполнения, указаны - для каждой проблемы отдельно - сотрудники, ответственные за ее решение. Если конкретному исполнителю требовалась помощь вышестоящих инстанций, Борис Глебович также фиксировал это в документе и при необходимости подключался к проблеме сам. Для этого ему часто требовались контакты с руководителями других предприятий, консультации с Москвой. Понятно, что в таком общении ему было необходимо четко представлять все грани проблемы. Кроме того, Борис Глебович, безусловно, знал, что за его работой в КБ-11 пристально (и совсем не всегда доброжелательно) следят те, кто стоит выше и обладает верховными полномочиями. Поэтому он считал разумным как можно подробнее и аккуратнее извещать о своих делах и планах высокое начальство. Его переписка с министерством касается вопросов основного и опытного производств, проблем секретности, подбора и подготовки кадров, а также распределения жилья, строительства детских учреждений, работы предприятий связи и энергетики на объекте в целом, улучшения быта и медицинского обслуживания сотрудников. И снова все излагается конкретно, сжато, по-деловому. Особняком в этих потоках деловой документации стоит вопрос о выделении из структуры КБ-11 завода * 3 (будущего "Авангарда") и его СКБ. Надо сказать, что Музруков был в данном вопросе категорически против такой его постановки. И тот факт, что в конце концов последовало решение, не совпадающее с мнением начальника объекта, говорит о многом.

Прежде всего о том, что он вовсе не был всесильным "царем Борисом", как называли его иногда в КБ-11. Нет, ему приходилось при достижении целей, которые он считал необходимыми и правильными, проявлять и дипломатическое искусство, и осмотрительность, и разнообразные "директорские" хитрости. Эта наука управления была ему хорошо известна. И все-таки, как видно из документов, не всегда позволяла добиться желаемого результата. Но главное заключается в другом - Борис Глебович, умело и в большинстве случаев успешно пользуясь ею, никогда не переступал границ порядочности и честности, никогда не злоупотреблял данной ему властью в личных целях. Напротив, все его решения были в итоге направлены на поддержку коллектива КБ-11. Именно эта особенность директора Музрукова позволила годы спустя людям, знавшим его, сказать о нем так: власть и человечность в одном лице.

Если в нормальном течении графика работ начинались сбои, срывались сроки, Борис Глебович применял свои, испытанные временем средства. Конечно, действовал он в обычном для него ключе: держался спокойно, разговаривал сдержанно, никогда не прибегая к оскорблениям и не унижая сотрудников, не грозил и не запугивал. Но все ощущали за этой мягкостью железную волю руководителя, который в случае невыполнения поставленных задач строго спросит с виновных. Жесткость позиции директора, которую он проявлял в такие моменты, полностью оправдывала себя, приводила коллектив к успешному решению текущих задач. Это происходило и потому, что Борис Глебович, не владея всеми тонкостями исследовательской работы физиков-ядерщиков, быстро схватывал суть проблемы и умел выделить в ней главное. При этом он всегда руководствовался принципами производственной необходимости и целесообразности, поскольку задание в КБ-11 считалось выполненным, когда идеи были воплощены в готовое для испытаний изделие.

Методы Бориса Глебовича подталкивали других сотрудников к принятию правильного и конкретного решения.

В.Т. Солгалов , ветеран предприятия, с 2000 года - начальник лаборатории исторических исследований ВНИИЭФ, вспоминает:

"Борис Глебович прекрасно знал, что является главным в работе сегодня, завтра, в будущем, свободно ориентировался в вопросах разработки новых изделий, сроках и особенностях изготовления зарядов, их поставок на полигоны, был полностью в курсе того, как проходят испытания. И он к тому же контролировал состояние важнейших городских дел: строительные работы, снабжение необходимыми товарами, благоустройство. По-моему, такая широта была результатом глубокого понимания научных и производственных задач, знания происходящих процессов и умения быстро и правильно оценить, что сегодня является главным, а что второстепенным. К тому же Борис Глебович обладал талантом хорошо разбираться в людях, быстро определять, кто из подчиненных успешнее всего решит ту или иную задачу. Это помогало ему правильно распределить обязанности среди исполнителей и в то же время глубоко продумать все мероприятие в целом и обеспечить надежный контроль тех процессов, которые определяли общий успех".

Г.А. Соснин рассказывает:

"Перед отправкой на полигон очередного заряда институт попал в жесткий цейтнот. Теоретики никак не могли прийти к общему мнению по конструкции центрального узла заряда. Времени на изготовление узла уже не оставалось. В этой ситуации Борис Глебович поздно вечером приехал к нам в конструкторский сектор. Вызвал туда же теоретиков во главе с Ю.А. Трутневым , пригласил их к стенной доске, предложил каждому записать на ней свои доводы и договориться в его присутствии. Между ними тут же началась жаркая дискуссия. Борис Глебович внимательно наблюдал за ее ходом. В какой-то момент он прервал их и сказал:

" Юрий Алексеевич , пора принимать решение. Ваши рассуждения пошли по второму кругу и уже ничего не дают. Времени на дальнейшее обсуждение у нас нет". Юрий Алексеевич, остывая, нервно ходил вдоль стены. Музруков уже более твердо сказал: "Юрий Алексеевич, принимайте решение!" Трутнев сформулировал необходимые выводы. Его коллеги стояли молча. Видимо, соглашались с решением, либо не решались вступать в дальнейший спор в присутствии Музрукова.

Борис Глебович сказал мне, чтобы я нарисовал эскизы деталей в соответствии с договоренностью теоретиков. Я быстро подготовил эскизы, а вызванный конструктор перерисовал их в свою тетрадь с тем, чтобы за ночь сделать нормальные чертежи, необходимые для приемки деталей. Борис Глебович вызвал с завода технологов и приказал за ночь по моим эскизам изготовить детали. На следующее утро детали и чертежи были предъявлены военной приемке. Изделие было вовремя собрано и отправлено на полигон".

Как вспоминал Е.А. Негин :

"Борис Глебович всегда во всем помогал науке. Подключался, когда была необходима организаторская срочная помощь, специальная помощь. Например, был как-то вопрос по алюминиевым сплавам - помог тут же, подключил один металлургический комбинат".

Это была позиция. Музруков, умный и дальновидный человек, знал, конечно, об отношении к нему некоторых представителей творческой элиты. Но не опускался до мелочного сведения счетов. Никаких обид - прежде всего дело. О том, как много работа Музрукова на объекте значила с первых дней его вступления в должность, можно судить на основе очень интересного эпизода, приведенного в "Воспоминаниях" А.Д.Сахарова .

Выдающийся ученый, разработчик образцов термоядерного оружия, которые легли в основу оборонного щита нашей Родины, Андрей Дмитриевич после 1969 года стал одним из самых активных в СССР правозащитников. "Воспоминания" , написанные в Горьком, во многом отражают его уже изменившуюся жизненную позицию. Тем ценнее лаконичные зарисовки, посвященные жизни объекта. Знакомство с ними и с другими документами, относящимися к периоду лета-осени 1955 года, дает очень многое для понимания образа действий и личного облика Б.Г. Музрукова. Из книги А. Д. Сахарова:

"Весной или летом 1955 года мы пришли к выводу, что в изделии, основанном на "третьей идее", целесообразно использовать некий новый вид материала. Обычно организация нового производства занимает очень много времени. Я решил обратиться с просьбой о содействии к новому начальнику объекта Б.Г. Музрукову... Музруков был очень колоритной и значительной фигурой - один из наиболее крупных организаторов промышленности, с которыми я сталкивался... Музруков принял меня в своем рабочем кабинете. Первые несколько минут он держался подчеркнуто официально. Но по мере того, как я говорил, лицо Бориса Глебовича менялось - холодная, почти высокомерная маска сменилась выражением почти детского азарта. Он достал из сейфа блокнот и попросил меня написать кратко обоснование моих требований и примерные технические условия. Я тут же написал несколько страниц, он их прочитал и, не говоря ни слова, набрал номер ВЧ.

Обращаясь по имени-отчеству (и на "ты ") к директору далекого от нас завода, он попросил его подготовить производственную линию для выполнения задания, суть которого он тут же изложил. На вопрос собеседника о плане он сказал:

- Постарайся уложиться. Не сумеешь - будем тебя выручать. В любом случае новая продукция пойдет в счет плана. Я поблагодарил Музрукова. Дело было сделано".

Речь в приведенном отрывке идет о работе над изделием, которое стало переломным для КБ-11. Это был термоядерный заряд РДС-37 , основанный на применении всех "трех идей", как их называет А. Д. Сахаров, то есть трех физических принципов построения современного ядерного оружия. В области его создания СССР не только не отставал от Соединенных Штатов, но по многим позициям находился впереди. Известный американский физик Ганс Бете , участник работ над термоядерным зарядом, писал об испытаниях советского заряда РДС-бс (1953 год) :

"Я не знаю, как они его сделали. Не знаю, смогли бы мы его сделать... Поразительно, что они смогли осуществить этот проект".

Действительно, компактное изделие с термоядерным узлом наши разработчики получили раньше американских специалистов. Первую "настоящую" термоядерную бомбу - РДС-37 - мы испытали в 1955 году, 22 ноября. Ганс Бете так оценивал этот результат:

"Насколько я могу судить, их конструкция 1955 года, несмотря на то, что в ней использовались те же принципы, что и у нас, была ими разработана полностью самостоятельно".

Путь к блестящей победе ученых и производственников оказался вовсе не легким. Тот заряд, который был создан на основе РДС-бс (первого изделия с термоядерным узлом), получил название "классический" и долгое время занимал в планах министерства первое место. Между тем ученые КБ-11 уже увидели, что эта разработка малоперспективна. Более того, у них к 1954 году было сформулировано предложение, обещавшее настоящий прорыв в создании зарядов нового типа. А.Д. Сахаров так описывает это время в своих "Воспоминаниях" (словами "третья идея" он обозначает будущее изделие РДС-37. - Н. Б.):

"С весны 1954 года основное место в работе теоретических отделов... заняла "третья идея". Работы же по "классическому" изделию велись с гораздо меньшей затратой сил и, особенно, интеллекта. Мы были убеждены в том, что в конце концов такая стратегия будет оправдана, хотя понимали, что вступаем в область, полную опасностей и неожиданностей. Вести работы по "классическому" изделию в полную силу и одновременно быстро двигаться в новом направлении было невозможно. Силы наши были ограничены, да мы и не видели в старом направлении точки приложения сил. Вскоре аналогичный крен возник и в других секторах объекта - у конструкторов, газодинамиков и некоторых других... Вскоре в министерстве поняли, что происходит.

Формально то, что мы делали (хотя и не афишировали), было вопиющим самоуправством. Ведь постановление правительства обязывало нас делать "классическое" изделие и ничего более..."

Как видим, своей активной поддержкой работ по предложению Сахарова директор Музруков, вообще говоря, вмешивался в компетенцию вышестоящих инстанций. Он мог бы ответить Андрею Дмитриевичу, что вопрос требует рассмотрения и согласования. Вместо этого - поступок полностью в духе Музрукова-уралмашевца (или "маяковца"), когда решение принимается единолично, быстро и очень по-деловому. (Не нужно сомневаться и в том, что, если бы Борис Глебович не мог сразу отыскать нужное предприятие и не знал хорошо его руководителя, он не стал бы решать вопрос, важный для наших теоретиков, с такой стремительностью.) Следует подчеркнуть немаловажное обстоятельство: как мы уже упоминали, в это время Минсредмаш возглавлял А.П. Завенягин , биография которого во многом была сходна с музруковской. Он поддержал ученых КБ-11 в их работах над РДС- 37. Но сроки поставил самые жесткие: изделие должно быть испытано осенью 1955 года. КБ-11 к тому времени уже обладало мощными резервами для решения сложных задач в кратчайшие сроки. Музруков добавил к ним свои способности организатора и богатейшие связи с производственниками во внешнем мире. Сахаров говорит в своих "Воспоминаниях" о быстроте решения проблем по РДС-37: "Столь же оперативно решались тогда и другие вопросы подготовки к испытаниям".

22 ноября 1955 года изделие РДС-37 было подорвано на высоте 1550 метров над Семипалатинским полигоном как бомба, сброшенная с самолета Ту-16 . Мощность взрыва составила 1,7 мегатонны тротилового эквивалента. Советский Союз вступил в эпоху создания термоядерных вооружений. После испытания РДС-37 в работе КБ-11 наступил новый этап - разработка термоядерных зарядов для различных носителей (в том числе и для ракет) и подготовка к серии очень ответственных испытаний уже на двух ядерных полигонах - Семипалатинском и Новоземельском . Если в 1955 году было проведено шесть испытаний, а в 1956-м - девять, то на следующий год на ядерных полигонах СССР было испытано шестнадцать изделий, в 1958-м - тридцать четыре.

Специфика работы на полигонах предъявляла к участникам испытаний высокие требования не только в части знаний, умений и навыков, но и по здоровью. Борис Глебович, конечно, подвергал свой далеко не богатырский организм большим дополнительным нагрузкам, выезжая на "двойку" - так назывался среди профессионалов Семипалатинский полигон . Первые годы своей работы во ВНИИЭФ он делал это регулярно. О некоторых моментах "полигонной" составляющей его директорской работы говорят воспоминания участников испытаний. Они также ярко характеризуют особую атмосферу, которая складывалась на полигонах во время долгих и трудных испытательных сессий.

Испытатель Ю.И. Полушкин :

"С Борисом Глебовичем Музруковым первая встреча была в 1955 году на площадке 7. Нам сообщили, что сейчас сюда придет новый директор нашего предприятия. Мы спросили, откуда он прибыл, Игорь ответил: "С Урала". Но больше мы ни о чем не говорили, у нас была очень срочная работа, мы готовили изделие к контрольному циклу. В то время я был молодой, обладал ловкостью, гибкостью, проворностью, и мне очень часто приходилось выполнять работы наверху изделия, так как другие товарищи были постарше, им уже трудно было лазить по верхам, я их жалел и делал все сам. Да мне к тому же очень нужен был опыт работы с изделиями в бомболюке самолета.

Итак, нахожусь я наверху изделия. Как раз в этот момент подошел Музруков Борис Глебович. Меня попросили слезть. Я спустился. Борис Глебович со всеми нами (в шутку скажу - "с великолепной пятеркой") поздоровался за руку. Внешне Борис Глебович выглядел приметно: он был высокий, стройный, его внимательный взгляд приковывал к себе. Мне даже показалось, что он очень строгий и суровый человек. Эта была моя первая встреча с директором предприятия п/я 975. В 1955-1957 годах работы были настолько интенсивные, что мне как испытателю приходилось безвыездно находиться на полигоне УП-2 (Семипалатинском) до шести месяцев и более. В это время Борис Глебович бывал у нас на полигоне два-три раза в году. Правда, он только приезжал и уезжал.

Быть испытателем - это большая честь. Я вошел в семью испытателей еще в далеком 1951 году. К 1955-му у меня уже был опыт работы, я имел высочайший допуск к узлам и изделиям, разрабатываемым в нашем КБ, и сам, правда, немного, принял участие в разработке стендовой аппаратуры для проверки изделия. Предложение было сделано мною как специалистом, окончившим инженерно-техническое училище в Серпухове , оно обеспечило приемку и проверку изделия в сборе. За создание этого устройства трем сотрудникам отдела 55 дали Государственную премию, но я, технарь, в группу лауреатов не попал. Кто работал на полигонах длительное время, тот знает, что это такое, да еще в то время, когда они только еще формировались. Условия быта испытателей при всех условиях секретности были очень и очень тяжелыми. Работа - гостиница - столовая - работа. Не было ничего: ни телевизора, ни радио, ни кинозала. И все же в вечерние часы досуга я, по указанию Бориса Глебовича, организовывал и проводил соревнования по китайскому бильярду . В этих соревнованиях участвовали почти все испытатели, в том числе и руководители: Негин , Гаврилов , Маслов , Семенов и сам Борис Глебович . Я тогда выступал в качестве играющего тренера. В основном я играл с Буяновым в паре. Игры и соревнования проводились в фойе гостиницы. Играли долго, но не позднее двух часов ночи, - это была норма. Борис Глебович учредил приз победителю: за первое место - бутылка шампанского, за второе - маленький ящик яблок. Шампанское предложил Негин - оно имелось только у него. Эти наши баталии описать невозможно. Они очень нам помогали в то время снимать стресс.

Следующая встреча с Борисом Глебовичем у меня была на "Берегу", то есть в г. Курчатове . Как-то вечером Алексей Константинович Бессарабенко позвонил мне в гостиницу и сказал: "Здесь директор Музруков, я оставлю вам свою 'Победу', зайди и возьми ключи. Как только он освободится, то вы с ним поедете в Семипалатинск в аэропорт". Я ответил ему по-военному: "Слушаюсь, Константинович (так мы, испытатели, его называли)", - сходил за ключами, а потом решил зайти в столовую их корпуса, перекусить. А там за одним из столиков сидел Борис Глебович. Я очень обрадовался, что его встретил. Взял что-то из еды и подошел к его столику, попросил разрешения с ним вместе поужинать. Он с большой теплотой и любовью меня усадил с собой. Завязалась непринужденная беседа. Я ему рассказал, что А. К. Бессарабенко оставил нам машину и отдал мне ключи от нее. Борис Глебович кивнул головой. Он, по-видимому, уже согласовал этот вопрос с Константинычем. После ужина я спросил Бориса Глебовича, насколько он занят. Оказалось, что сегодня вечер у него свободен. Я предложил ему поехать на реку Иртыш . Он согласился. Я пояснил ему, что это все в зоне и за пределы ее мы выезжать не будем. Поехали мы по берегу Иртыша. Я как гид рассказывал Борису Глебовичу, где рыбачил и что там ловилось. Места мне были хорошо известны, и я рассказал, что ширина Иртыша в этом месте метров 600-700. "Вон там видно два островка, отделенные от берега протоками. Вот в этих протоках, где очень сильное течение на быстрине, я еще в 1951 году ловил стерлядку. Стерлядь тогда ловилась очень хорошо, не знаю, как сейчас, но можно попробовать, леска есть, крючки и грузики тоже". Он задал вопрос: "Юра, а где мы возьмем удочки или хотя бы длинные шесты?" Я с улыбкой ему ответил: "Вот, смотрите, как", - и показал. Берете леску, завязываете петлю и надеваете ее на указательный палец, а большим пальцем придерживаете. Насаживаете на крючок червяка и бросаете в воду против течения с тем расчетом, что сильный поток будет сносить груз с крючком вниз. Борис Глебович очень удивился и сказал: "Забавно, забавно". Подъехали мы к протокам, вышли. Я сейчас же смастерил две снасти - Борису Глебовичу и себе. Пошутил: "Борис Глебович, а мы с вами на вечернюю приехали". Он был в восторге. Жара уже немного спала, дул приятный теплый ветерок, и он позволил себе расстегнуть рубаху. А я всматривался в те места, где у меня очень хорошо клевала стерлядка. Интуиция меня не подвела. Я попросил Бориса Глебовича подойти ко мне и показал ему, куда кидать грузик, а сам думаю: отойду-ка я метров на десять пониже с тем расчетом, чтобы все видеть. Ведь груз-то его будет около меня недалеко. Вдруг леска у Бориса Глебовича натянулась. Из воды свечой выскочила щука примерно с полкилограмма весом. Я подскочил к Борису Глебовичу и одним махом помог ему выбросить ее на берег. Так закончилась у нас первая рыбалка. Через день мы поехали уже рано утром, клев был очень хороший. Наловили мы с ним рыбы - и стерлядок, и красноперок. И Борис Глебович поймал стерлядку граммов на триста. Мы сварили отличную уху. А оставшуюся рыбу отдали в столовую. Радости Бориса Глебовича во время этих коротких часов не было предела. Прошло много лет, а я до сих пор вспоминаю его улыбку, доброжелательность, его удивление, что так внезапно удалась прекрасная рыбалка. Когда сели мы с ним в машину, он сказал мне, как он хорошо отдохнул. Мне показалось, что он как-то преобразился, ему так легко сейчас, он освободился от всех рабочих тягот. Я еще находился на "Берегу" двое суток и все время поддерживал связь с Борисом Глебовичем, так как срок отъезда мне был неизвестен. И вот на третьи сутки он мне сказал: "На следующий день рано утром мы выезжаем, проверь машину, дозаправь ее горючим". К семи утра я подъехал к гостинице, зашел в номер, где он жил (в то время нас уже пускали в гостиницу для начальства, хотя дежурные и были). Поздоровался, спросил, что взять. Он указал на маленький чемоданчик. Я забрал его и пошел к машине, а он еще что-то улаживал с горничными. Ровно в семь утра мы тронулись в семипалатинский аэропорт. Я подумал: "Как же так, ведь этот аэропорт закрыт?" Потом мы разговорились, и Борис Глебович сказал, что из Москвы за женами сотрудников КГБ Семипалатинска прилетит самолет. Дорогой он мне много рассказывал, как во время войны он работал на Уралмашзаводе. Какие трудности были с питанием и как он давал указание ловить подлещиков и мелкую рыбешку, чтобы покормить рабочих, которые сутками не выходили из цехов. В дороге мы с ним были около двух часов. Я вел машину очень осторожно. Он спросил меня: "Где ты так хорошо научился водить машину? Ты же авиатор, я знаю". Я ответил, что начал водить еще в далеком 1944 году, в Севастопольском зенитном училище (СЗВУ).

- А как ты туда попал?

- Мой отчим был Сталиным снят с фронта и назначен командующим СЗВУ. Там я и научился.

- Молодец. Вот и семипалатинский аэропорт. Я подогнал машину к взлетной полосе. Самолета еще не было. Но вот показался Ил-14 и подрулил прямо к нашей машине.

Выскочил второй пилот, подбежал к нам и спрашивает, где пассажиры. Я ему ответил - вот они мы. Да нет, говорит, должен быть целый автобус. Посмотрели мы в сторону Жана-Семей, гляжу - клуб пыли и говорю пилоту: "Вон они". Я спросил, можно ли нам зайти в самолет (а Борис Глебович был в плаще, и генеральских погон пилот не видел).

"Заходите, если вам разрешено". Я подошел к Борису Глебовичу и сказал, что нам лучше подняться в самолет сейчас, поскольку через некоторое время подъедет много народу. Я взял чемоданчик и пошел по трапу впереди Бориса Глебовича. Выяснив, какое место ему больше нравится, я положил чемоданчик на полку над креслом справа у окошечка, попрощался и направился к выходу, а навстречу мне уже спешила большая толпа женщин. Я вышел из самолета и встал около машины, ожидая взлета. Вокруг суета, женский галдеж, шум. И вдруг в дверях появляется Борис Глебович и по- военному четко сходит по трапу, а в руках он держал свой плащ. Подошел ко мне, обнял, прижал меня к груди, надел на меня свой плащ. Я отказывался, но Борис Глебович не принял моих возражений и сказал:

"Это от меня", - а потом также по-военному поднялся по трапу в самолет. Я помахал ему рукой и громко-громко крикнул: "Ясного неба и мягкой посадки!" Он поднял руку. Так я с ним попрощался. Этот плащ у меня до сих пор цел, но от времени он потерял вид".

Ветеран ВНИИЭФ и атомной отрасли России Е.С. Белянинов :

"В 1955 году мне посчастливилось работать в экспедиции на Семипалатинском полигоне по испытаниям РДС-37 . Борис Глебович был начальником экспедиции, а я, по решению бюро горкома КПСС, - парторгом. Вот здесь я убедился, какими организаторскими способностями обладает Борис Глебович, проявляя в то же время большую заботу о сотрудниках. Его интересовало буквально все: как идут работы по подготовке изделий для испытаний, как питаются члены экспедиции, как они отдыхают. Для лучшего питания и обслуживания испытателей в столовой полигона Борис Глебович дал распоряжение направить на "двойку" поваров и официанток нашего предприятия. По инициативе Бориса Глебовича была организована система заказов обеденного меню на следующий день (как в санаториях). Борис Глебович регулярно проходил по комнатам гостиницы и выяснял, какие у сотрудников есть вопросы по быту или другие проблемы, чем надо помочь.

По его указанию был заключен договор с отделением "Союзпечати", работающим на полигоне, о ежедневном выделении для экспедиции газет и журналов. В нашей работе случались перерывы по метеоусловиям. В 1957 году в один из таких моментов Борис Глебович дал мне задание организовать лыжную прогулку. Он сам тоже встал на лыжи, подав всем личный пример. Не будучи здоровым человеком, Борис Глебович шел медленнее других. Поэтому я предложил составить ему компанию. Во время нашей прогулки Борис Глебович немного рассказал о своей жизни, о том, как он стал директором Уралмаша, как потом ему пришлось работать на комбинате "Маяк". Во время этого разговора я спросил у Бориса Глебовича, какие отношения во время войны сложились у него, как директора промышленного гиганта, с И.В. Сталиным . Он отозвался о Сталине положительно, подчеркнув, что, когда звонил телефон прямой "сталинской" связи, это всегда вызывало волнение. Сталин, сказал Борис Глебович, внимательно выслушивал его сообщения о делах и проблемах завода и помогал в их решении".

Полковник В.А. Мартынов , старший военпред по КБ-2, вспоминает:

"Наше с Б.Г. Музруковым более близкое общение сложилось на полигоне, где он был руководителем экспедиции. Из-за неподходящей погоды работа испытателей приостановилась, время потянулось долго. Борис Глебович дал команду занять личный состав хотя бы спортивными играми. Играли в настольный теннис, в китайский бильярд. Сам Борис Глебович оказался азартным игроком. Но после завтрака все обязательно направлялись на работу, и там начальник экспедиции всем находил занятие по специальности. В выходные иногда давалось указание о проведении "экскурсии" в город Жана-Семей - в книжный магазин, на базар, где продавались очень хорошие соленые арбузы. В этом "полевом" знакомстве поражали отзывчивость Бориса Глебовича на просьбы испытателей (не на все) и благожелательность при решении деловых вопросов".

Развертывание объемной и ответственной работы на полигонах для КБ-11 означало необходимость создания новых подразделений, расширение исследовательской и производственной деятельности. Нужно было организовать в институте несколько новых направлений работ, прежде всего конструкторских и экспедиционных.

Член-корреспондент РА РАН, начальник КБ-2 ВНИИЭФ Ю.И. Файков вспоминает:

"В 1954 году от КБ-11 отделилось КБ-25 ( Н.Л. Духов , Москва), а в 1955-м - НИИ-1011 (Челябинск-40). Однако, несмотря на разделение, все вместе дружно продолжали реализовывать научно-технический задел, созданный еще в КБ-11, тем более что заряды были разработаны именно там. Поэтому сотрудники ВНИИЭФ продолжали участвовать в испытаниях и разработках своих коллег. Особую важность правительство придавало созданию стратегического (межконтинентального) ядерного оружия, и в 1957 году КБ-25 получило распоряжение работать с бюро С.П. Королева , а КБ-11 - с бюро М.К. Янгеля ("Южное") . Тем не менее, исходя из уже накопленного опыта и фактического положения дел, 28 апреля 1959 вышло постановление Совета Министров СССР, закрепляющее за КБ-11 разработку ЯБП для стратегических ракет . Именно в апреле 1959 года в составе КБ-11 для разработки ЯБП было создано КБ-2 под руководством главного конструктора С.Г. Кочарянца . А уже в 1960 году была успешно завершена разработка первой межконтинентальной стратегической ракеты Р7А с ядерным боеприпасом. РВСН ведут свой отчет также с 1959 года".

Ясно, что без активного участия Б. Г. Музрукова в решении этих многопрофильных задач, без его пристального внимания они не могли бы так успешно выполняться. Очень большое значение имели высокие темпы проведения испытательных сессий. Они были необходимы - все ощущали, что вскоре правительствами ядерных держав могут быть приняты документы, изменяющие режим испытаний. Советский Союз давно предлагал осуществить эти меры и принимал конкретные шаги в данном направлении: в 1959-1960 годах ввел в одностороннем порядке мораторий на испытания своего ядерного оружия. Однако такая инициатива нашей страны не привела к желаемому результату. Западные державы продолжали испытания. Правительством СССР было принято решение отменить мораторий и начать новую испытательную сессию. Она была исключительно напряженной и стала уникальным периодом в истории работ на отечественных ядерных полигонах.

Ветеран ВНИИЭФ, заслуженный конструктор РФ В.А. Грубов пишет о работе испытателей КБ-11 в 1955-1962 годах:

"Главная и характерная особенность заключалась в том, что параллельно проводились испытания по совершенствованию и созданию новых специальных зарядов различной конструкции и мощности, а также испытания специзделий в целях создания и отработки боевого оснащения комплексов оружия практически для всех видов Вооруженных Сил. Одновременно испытания проводились на пяти полигонах. Динамика и объем испытаний характеризуются следующими данными: - количество испытаний экспериментальных зарядов в 1955-1957 годах составляло ежегодно около десяти; - в 1958-1961 годах таких испытаний было проведено в три раза, а в 1962 году - примерно в шесть раз больше".

В этот период были созданы и испытаны принципиально новые конструкции зарядов, оптимально вписывающихся в боевое оснащение носителя, а также испытан самый мощный в мире заряд. Руководителями испытаний были Н.И. Павлов , В.К. Боболев , Ю.Б. Харитон , Б.Г. Музруков , Е.А. Негин , С.Г. Кочарянц , В.П. Буянов , Г.Н. Дмитриев .

Итог этого напряженного периода испытаний грандиозен. Общее количество проведенных испытаний зарядов равняется примерно ста пятидесяти. Число испытаний боевого оснащения комплексов оружия с участием КБ-11 составило около двухсот при ежегодных 20-30 испытаниях. Испытания проводились неравномерно, в отдельные периоды плотность их была очень велика, приходилось работать по две-три смены без выходных, не всегда нормальными были условия труда и быта. Многие испытатели находились в командировках на полигонах от 100 до 200 дней ежегодно, а некоторые и более. Через эти испытания прошли тысячи работников КБ-11 различных специальностей.

На самоотверженный и добросовестный труд их могли нацелить и организовать только выдающиеся люди, которые руководили испытаниями и КБ-11: Харитон , Негин , Кочарянц , Музруков , Мирохин , Фишман . Организация такой масштабной сессии потребовала, конечно, больших организационных усилий от руководства КБ-11. Большую роль и здесь сыграл Борис Глебович. В 1961 году на двух полигонах страны было проведено пятьдесят девять ядерных взрывов. Самым знаменательным из них стало, конечно, испытание 52-мегатонного заряда, разработанного и выполненного в КБ-11 при активной поддержке правительства страны. Испытание было проведено 30 октября, то есть за неделю до ноябрьских праздников. Оно прошло более чем успешно (учитывая абсолютную уникальность разработки). И Борис Глебович принял особые меры для того, чтобы все участники испытаний, выехавшие на Новую Землю (а их было около пятидесяти человек), смогли встретить праздник в кругу семьи. Вот как об этом рассказывает Е.С. Белянинов :

"Борис Глебович лично знал, в каких тяжелых и опасных условиях работают испытатели, и очень внимательно относился к их просьбам и пожеланиям, которые даже не всегда высказывались. Вспоминается такой случай. Когда мы 30 октября 1961 года испытали на Новоземельском полигоне 50-мегатонную бомбу, Борис Глебович распорядился все устроить так, чтобы мы смогли встретить праздник Октября дома, в кругу семей. По его распоряжению нас с Новоземельского полигона забрал самолет Ил-18, доставил до Москвы. Оттуда тоже были организованы два самолетных рейса, которыми все прилетели в Арзамас-16. Борис Глебович вместе с Александром Степановичем Силкиным, первым секретарем горкома КПСС, встречал нас у трапа самолета. Каждому пожали руку, поблагодарили за успешную работу..."

В 1962 году КБ-11 провело пятьдесят пять испытаний - почти пять в месяц! Такое количество при тогдашней технической базе института означало очень напряженный режим его работы. Но и в этих условиях Борис Глебович не терял обычного для него перспективного взгляда на деятельность КБ-11. Вспоминает В.Б. Адамский :

"Особенно ярко организаторские качества Бориса Глебовича, его умение создать в случае необходимости состояние производственной мобилизованности проявились на исходе 1962 года в период последней серии воздушных испытаний. Дело в том, что к этому времени накопился большой задел теоретических, конструкторских и технологических проработок, реализация которых в условиях полномасштабных полигонных испытаний создала бы обширный экспериментально подтвержденный задел, способный послужить основой для проектирования и создания ряда конструкций атомных и водородных зарядов, даже в условиях отсутствия ядерных испытаний. А вероятность одностороннего или даже согласованного с другими ядерными державами отказа от ядерных испытаний буквально висела в воздухе, тем более что в 1958-1959 годах Советский Союз демонстративно отказывался от проведения испытаний.

Наш опытный завод был тогда перегружен выполнением более ранних заказов. Поэтому изготовление зарядов по новым дополнительным заказам казалось абсолютно нереальным. К этому времени в теоретическом и радиохимическом отделах был совместно проведен анализ радиохимических индикаторов, полученных при небольших модельных экспериментах на полигоне. Индикаторы указывали на возможность самовозбуждения термоядерных реакций. Такие данные удалось получить, но они не представлялись убедительными для научного и тем более административного руководства. Необходимы были полномасштабные эксперименты. Они были в короткие сроки подготовлены коллективами теоретиков и конструкторов, но заряды, нужные для проведения этих экспериментов, не имели перспектив изготовления на заводе. Случилось так, что научное руководство в это время было в отъезде и я взял на себя смелость самолично обратиться к Борису Глебовичу. Мне удалось его убедить в том, что очень важно успеть провести испытания двух зарядов, в которых осуществляется полномасштабное самостоятельное воспламенение термоядерного горючего. Эти два заряда удалось изготовить и испытать в самом конце декабря 1962 года. На их основе начали конструировать заряды промышленного применения. Это было сделано только благодаря активной поддержке Бориса Глебовича. Остается лишь пожалеть, что повсеместный отрицательный настрой общественного мнения против любых (в том числе и мирных) ядерных взрывов не дал возможность применять эту перспективную и радиационно безопасную технологию".

Те самые качества "сталинского наркома", которые вначале с такой опаской воспринимались на объекте, работали на общий успех, на престиж института, определяли его развитие. Более того, продуманная консервативность директора, свойственная ему не только как хорошему руководителю, но и как просто опытному, много повидавшему человеку, помогала ученым и много позже. Об одном таком эпизоде в работе ВНИИЭФ рассказывает Г.А. Соснин :

"В начале 1970-х годов возникла острая необходимость в проведении полигонного опыта с зарядом, в котором, по сравнению с ранее испытанным изделием, был изменен только один существенный параметр. Необходимо было точно выяснить его влияние на изменение основной характеристики заряда. Учитывая крайне важное значение данного опыта и высокую ответственность за его проведение, Борис Глебович взял под личный контроль его подготовку. Он строго следил за процессом изготовления заряда, за точностью соответствия всех его параметров аналогичным показателям заряда, с которым сравнивали новое изделие. Помню, мы вместе с Борисом Глебовичем ездили в сектор 4 для ознакомления с подготовкой системы контроля параметров взрыва. Выслушав доклады исследователей, Борис Глебович задал вопрос: "Все ли сделано так, как было в предыдущем опыте?" Ему ответили: "В основном все так же". - "А не в основном?" - спросил Музруков. Товарищи стали объяснять, что в прежнем опыте был неоправданно длинный кабель от изделия к измерительным приборам, поэтому теперь его укоротили. Кроме того, один из приборов сейчас заменен более совершенным. Борис Глебович распорядился вернуться к прежней системе измерений. "Я не хочу, чтобы после кто-либо мог сказать, что опыт был сделан с отступлениями от прежней редакции, и подверг сомнению результаты испытания!" - заявил Музруков. И оказался прав. После испытания, в котором была получена ценная информация, ни у кого не возникало вопроса, чисто ли проведен опыт. Более того, этот эксперимент считался единственным "чистым" опытом, позволившим установить корреляционную зависимость между изменением одного существенного параметра и мощностью заряда".

В сложных перипетиях жизни КБ-11 большое значение имели взаимоотношения теоретиков - ученых-физиков, сотрудников отделений 01 и 02 - и тех, кто работал по другим направлениям. Их своеобразная междоусобица порой мешала общему делу, но разрешить ее было далеко не просто. Борис Глебович оказывался в этих случаях незаменим. Вот что вспоминает физик-теоретик, доктор наук В.Ф. Колесов :

"Произошло это в конце 1960-х годов. Ни А.Д.Сахаров , ни Я.Б. Зельдович тогда уже не работали во ВНИИЭФ. В подавляющей массе на ЭВМ математического отделения ВНИИЭФ считались задачи теоретических отделений института, и порядок счета задач устанавливало физико- теоретическое отделение. Задачи других отделений ставились на счет "постольку-поскольку", но все-таки, хотя и с большими задержками, пропускались. Но вот диспетчер от отделения 01, некто Елисеев (он действовал, видимо, не только по своей инициативе, но и руководствуясь указаниями свыше) совсем перестал ставить "в план" наши задачи. А они у нас характеризовались высокой актуальностью. Я, тогда уже доктор наук, был начальником теоретической лаборатории радиационно-экспериментального сектора. Наши работы хорошо знал Ю.Б. Харитон, мы нередко обсуждали текущие задачи у него в кабинете. И вот теперь оказались не в состоянии провести расчеты. Что делать? Может быть, обратиться за помощью к Ю.Б. Харитону? Нет, это было бы бесполезным шагом, все равно что жаловаться бабушке на каверзы ее любимых внуков. Как это ни печально, я к тому времени уже ощущал на себе проявления своеобразной лукавости академика. В отношении моих обращений и просьб он был очень необязателен.

Находясь в безвыходном положении, я решил связаться по телефону прямо с директором, хотя и не надеялся, что он помнит меня и мне удастся с ним переговорить. Но секретарь сразу же соединила нас. Извинившись за чрезмерную смелость, волнуясь, я представился Борису Глебовичу и в кратких словах объяснил ситуацию. Борис Глебович очень внимательно выслушал меня, кое-что переспросил и сказал, что постарается помочь нам. Помню, как я обрадовался тогда, что столь большой и занятый делами человек так серьезно воспринял наши заботы. Помощь последовала незамедлительно. Уж не знаю, какие меры принял Борис Глебович, но действие их оказалось магическим. Безобразия в отношении счета наших задач прекратились. По глухой и долго державшейся неприязни виновников нашей обструкции было заметно, что перепало им нешуточно. Один из них, желчный человек, как-то даже выговаривал мне за "донос". Наверное, под влиянием досады он не хотел понять разницу между вынужденной жалобой и доносом".

Несомненно, имели место и другие случаи, подобные рассказанному выше. Это означало, что в институте были сотрудники, и наверняка достаточно влиятельные, которых не устраивал стиль работы Музрукова. Это подтверждает еще один фрагмент из воспоминаний В.Ф. Колесова:

"Твердая рука Бориса Глебовича, его требовательность в отношении фактического выполнения плановых позиций, его справедливость, по- видимому, не всем нравились. В начале 1960-х годов группа ученых предприятия, недовольных директором, направила письмо в министерство. Не знаю, о чем было то письмо, кто его инициировал и кто подписывал, я не допытывался об этом. Слышал я о письме от В.А. Давиденко осенью 1964 года. Он очень раскаивался в том, что по легкомыслию присоединился к группе, подписавшей письмо, чувствовал себя крайне виноватым перед Борисом Глебовичем. С горечью говорил о том же, как он выразился, "состряпанном" письме и летом 1975 года. Мне неизвестно, насколько важным было письмо по существу содержания. Но легко представляю, как болезненно могло оно отразиться на Борисе Глебовиче в условиях устойчиво недружественного отношения к нему тогдашнего министра Е.П. Славского ".

Какие бы тучи ни омрачали порой горизонты производственных отношений директора ВНИИЭФ с его сотрудниками, они в целом складывались конструктивно и успешно. В своих воспоминаниях Г.А. Соснин пишет:

"В период, когда Борис Глебович руководил нашим институтом, в нем происходил процесс перехода от разработки собственно зарядов по различным физическим схемам к созданию системы ядерного вооружения, то есть к разработке зарядов под конкретные носители. Тогда путевку в жизнь получили заряды, обладающие уникальными качествами и ставшие основой для последующих разработок. В процессе их создания были развиты новые теоретические идеи, проведены уникальные эксперименты, выполнены конструкторские изобретения, освоены технологические новации. В этой огромной работе велика были роль Музрукова, его организаторские способности и непосредственное участие в творческом процессе".

Вспоминает А.Д. Захаренков :

"В годы работы Бориса Глебовича коллектив института неизменно был в числе самых лучших, передовых коллективов нашей отрасли. ВНИИЭФ награжден двумя высшими орденами нашей страны - орденом Ленина и орденом Октябрьской Революции. Коллективу оставлено на вечное хранение знамя ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Институт неоднократно награждался почетными грамотами Совета Министров СССР и ВЦСПС. Институт чаще, чем другие институты, становился победителем отраслевого социалистического соревнования. Институт всегда был кузницей кадров для многих других предприятий отрасли. А предприятия тов. Ломинского и Седакова - это в полном смысле детища Института экспериментальной физики и в значительной степени - Бориса Глебовича Музрукова, чью бескорыстную и весьма ощутимую помощь почувствовали эти объекты в годы своего становления.

Борис Глебович как директор отличался огромной любовью к коллективу и внимательностью к его повседневным нуждам. Забота о быте, питании, снабжении трудящихся была для Бориса Глебовича одним из важных повседневных дел. Сколько труда и души вложил он в развитие ОРСа, совхозов, медсанотдела, учреждений культуры. Некоторым даже могло показаться, что эта деятельность может отвлечь Музрукова от главных, первостепенных задач руководителя крупного научного учреждения. Но эти опасения были напрасны. Борис Глебович был талантливым руководителем, частное он умел обобщать в большое, но умел до конца сохранить свое лицо крупного инженера-специалиста и большого руководителя".

А вот что сказал Ю.Б. Харитон на торжественном научно-техническом совете КБ-11 в 1964 году, когда праздновалось шестидесятилетие Б. Г. Музрукова:

"Игорь Васильевич Курчатов чрезвычайно высоко ценил инженерный и организационный талант Бориса Глебовича, и, когда Борис Глебович весной 1955 года перешел на наш объект, Игорь Васильевич, так же, как и я, считал это большой удачей для нас. Борис Глебович возглавил наш объект почти десять лет назад. Его приход совпал с развитием важных новых направлений в нашей работе. Борис Глебович приложил много таланта и труда, чтобы обеспечить в короткие сроки решение совершенно новых научных и технических проблем и разработку и испытание новых конструкций. Под его руководством наша экспериментальная и производственная база была существенно усовершенствована, в ней были устранены многие имевшиеся диспропорции. Борис Глебович быстро и глубоко проникся нашими научными и техническими идеями, а его широкое понимание общих тенденций развития техники и технологии и умение делать на этой основе важные практические выводы обеспечили ему глубокое уважение и большой авторитет среди наших ученых, инженеров и рабочих.

Я хотел бы отметить еще одну особенность Бориса Глебовича, которая характеризует его и как руководителя, и как человека. Говоря техническим языком, я бы сказал, что Борис Глебович идеально выдерживает испытание на аварийный режим. Не буду говорить о случаях на комбинате, но лет пять назад ряд здесь присутствующих были свидетелями и участниками ликвидации одной потенциально очень неприятной аварии. Я в этот момент хворал и находился в санатории, но из рассказов участников я знаю, что Борис Глебович поступал именно так, как полагается в таких случаях настоящему руководителю и настоящему человеку".

Так Борис Глебович поступал всю жизнь, не изменил он себе и в КБ-11.

Ссылки: