 |
Треугольник, не считая Андре - Эльза-Якобсон-Шкловский
Эльзу раздражала маниакальная страсть Маяковского к картам, но не только это действовало ей на нервы. Расставшись с Андре, она ничего не могла сказать о своем будущем. Где? С кем? Судя по всему, она, как и прежде, была неравнодушна к Маяковскому, и их встреча всколыхнула старые воспоминания. Выбрав Лили, а не ее, он стал одной из причин ее отъезда из России. Ситуация осложнялась и тем, что в Берлине за ней настойчиво ухаживали двое других мужчин - Роман Якобсон и Виктор Шкловский . Едва приехав из Финляндии в Берлин, Шкловский возобновил контакты с Якобсоном: "Он присылает мне одну телеграмму утром и одну вечером, - писал Шкловский Горькому в сентябре 1922 года. - Я его люблю как любовница".
Еще мальчиками занявшиеся исследованиями поэтического языка, основавшие формализм в литературоведении, Якобсон и Шкловский уже несколько лет жили в условиях интеллектуального голода. Каждый их них был нужен другому как стимул, и теперь, снова встретившись, они не хотели терять ни дня. При первой возможности Шкловский уехал к Якобсону в Прагу. Через месяц после визита Шкловского в Прагу Якобсон приехал в Берлин. Поезд из Праги до Берлина шел всего восемь часов, но Якобсон, судя по всему, бывал в Берлине редко, несмотря на то что там жили родители и брат. " Роман кутит так, что даже жутко", - писал Шкловский Горькому. Якобсону было двадцать шесть лет, два года он прожил в Праге. Но он был несчастным и пил, что, однако, не влияло на его интеллект и работоспособность: Роман был розовым, голубоглазым, один глаз косил; много пил, но сохранял ясную голову, только после десятой рюмки застегивал пиджак не на ту пуговицу. Меня он поразил тем, что все знал - и построение стиха Хлебникова, и старую чешскую литературу, и Рембо, и козни Керзона или Макдональда. Иногда он фантазировал, но если бы кто- либо пытался уличить его в неточности, улыбаясь ответил:
"Это было с моей стороны рабочей гипотезой"".
В октябре 1922 года Якобсон поехал в Берлин, чтобы встретиться с Маяковским, Осипом и Лили, которых не видел с мая 1920-го, - и с Эльзой, с которой встречался в последний раз летом 1918-го. Одной из причин, заставлявших Якобсона пить, была его неугасимая любовь к Эльзе .
Еще до отъезда из Москвы Лили предупредила: он не должен забывать, что Эльза замужем. Но Роман не послушался и бомбардировал Эльзу объяснениями в любви, умоляя ее переехать к нему в Прагу. "Жду тебя как четыре без недели года назад, - писал он в декабре 1920 года, напоминая о своем сватовстве в 1916-м. "Что я тогда предлагал, остается в силе во всех подробностях". Но Эльза, судя по всему, колебалась (ее письма не сохранились), и в 1922 году Якобсон женился на Соне Фельдман , двадцатитрехлетней студентке русского происхождения, с которой он познакомился в Праге, где она изучала медицину. Однако брак не мешал ему по-прежнему ухаживать за Эльзой.
"Мне никогда не убедить ни Тебя, ни себя, ни Соню, что я ее так же люблю, как Тебя, - писал он ей в январе 1923 года. "Когда я в Москве дневал у тебя, я забыл адрес университета. Поэтому моя филологическая школа - Пятницкая Голиковский пер. [где жила Эльза. - Б.Я.]. Я Тобою шлифован, Эльза".
О том, что настойчивое ухаживание Романа не оставило Эльзу равнодушной, свидетельствует дневниковая запись, сделанная ею вскоре после получения письма: "Кажется, Ромик все-таки смог бы снова вернуть мне жизнь". Охваченный этими чувствами, Роман встретился с Эльзой в Берлине в октябре 1922 года, после четырехлетней разлуки. К своему разочарованию, он смог убедиться, что в Эльзу влюблен не он один.
Ухаживавший за Эльзой еще в России Виктор Шкловский в Берлине страстно влюбился в нее. Он был беден, носил единственную манишку, которую стирал каждый вечер и "гладил", закрепляя мокрой на гостиничном зеркале, - чтобы сэкономить деньги на цветы Эльзе. Каждое утро, когда она выходила из комнаты в пансионе, на ее туфлях, выставленных для чистильщика, лежал новый букет. Если Роману было трудно признать, что у него есть соперник, ему еще труднее было мириться с мыслью, что из своей - тоже безответной любви Шкловский делает литературу.
"Надоело, что Витя хочет нас с тобой инсценировать, а себе взять на драму корреспондентский билет, если не удастся заделаться актером на вторые роли", - писал Роман Эльзе в январе 1923 года. Он имел в виду книгу, над которой работал Шкловский и которая выйдет в Берлине летом 1923 года: "Zoo, или Письма не о любви" - эпистолярный роман о неразделенных чувствах. Книга глубоко автобиографична.
Шкловский - Шкловский, женщина, которой он пишет, Аля, - Эльза, а третий участник треугольника, имя которого не упоминается, - Роман. Книга представляет собой пеструю смесь человеческих портретов, литературоведческих рассуждений, городских описаний и пр. Но все это лишь метафоры его любви к Але, о которой он запретил себе писать.
Метафоризация абсолютна; Аля - тоже метафора, реализованная метафора: это буржуазная Европа и ее цивилизация, чьими символами служат хорошие манеры за столом и отутюженные брюки - в то время как сам автор гладит брюки, положив их на ночь под матрац. В этом отношении "Zoo" - книга, сконструированная в полном соответствии с правилами формализма. По этим правилам для создания литературного произведения биографические факты имеют второстепенное значение. Но именно этому принципу книга Шкловского стала красноречивым опровержением: без всепоглощающей страсти к Эльзе она не была бы написана. Запрет писать о любви явился не просто литературным приемом, а на редкость удачным примером вытеснения.
"Посвящаю Эльзе Триоле и даю книге имя Третья Элоиза" - так звучало посвящение на титуле. Элоиза - анаграмма имени любимой, но, в отличие от первой Элоизы - Абеляра и второй - Руссо, "новая" Элоиза даже не была влюблена в автора писем.
Отправляя в феврале 1923 года несколько глав книги Горькому для публикации в его журнале, Шкловский извинялся за скандал, учиненный им во время публичного выступления, утверждая, что был болен:
"У меня температура была 82,61". Это был номер телефона Эльзы. "Одним словом, - продолжал Шкловский, - я влюблен, очень в любви несчастен, и как вылезу из этой истории, не знаю". Сдержанные отклики Али тоже не являются литературной конструкцией: это настоящие письма, написанные Эльзой, которая не разделяла любви Шкловского, чье навязчивое ухаживание ее, наоборот, очень раздражало. Что бы она ни думала по поводу того, что ее личные письма стали общественным достоянием, их публикация изменила ее жизнь.
Когда Горький узнал, что письма не придуманы, а написаны самой Эльзой, он посоветовал ей заняться литературной работой - это она и сделала.
"Я вызвал ее к жизни и, клянусь своей честью и нюхом, который меня не обманул ни разу, она очень талантлива", - писал Шкловский Горькому. Но когда первая книга Эльзы "На Таити" вышла в Москве в 1925 году, она, как оказалось, вспоминала в ней не о Шкловском, а о Якобсоне, выбрав в качестве эпиграфа шуточное стихотворение последнего:
"Не могу того таити, / Что люблю тебя сердешно. / Коль уедешь на Таити, / Буду плакать безутешно".
Якобсон был возмущен тем, что Шкловский сделал свои и его чувства к Эльзе достоянием публики. "Я не хочу писать письма Тебе для издателя, как делают это знакомые. Ты мне не литературный мотив и не поэтическая героиня", - иронизировал он в письме к Эльзе.
Но выходка Шкловского его вряд ли удивила, поскольку в январе 1922 года тот опубликовал в московском журнале "Книжный угол" открытое
"Письмо Роману Якобсону", в котором с учетом нэповских реформ призывал Якобсона вернуться в Россию: Возвращайся. Без тебя в нашем зверинце не хватает хорошего веселого зверя. <... > Возвращайся.
Ты увидишь, сколько сделали мы все вместе, - я говорю только про нас, филологов. Я все расскажу тебе, стоя в длинной очереди Дома ученых. Времени разговаривать будет много. Мы поставим тебе печку. Возвращайся.
Началось новое время, и каждый должен хорошо обрабатывать свой сад. Лучше чинить свою дырявую кровлю, чем жить под чужой. Якобсон не вернулся, наверно, еще и потому, что бегство Шкловского из России через два месяца после публикации письма продемонстрировало цену его оптимизма. Когда в 1923 году, одновременно с публикацией "Zoo", Якобсон в Берлине напечатал книгу "О чешском стихе, преимущественно в сопоставлении с русским", он снабдил ее типографским посвящением "В.Б. Шкловскому (вместо ответа на его письмо в "Книжном угле")".
Сигнал был ясен: и под чужой кровлей можно работать, причем работать хорошо. К этому времени Шкловский уже решил вернуться в Петроград, где в заложницах оставалась его жена. Последнее письмо в "Zoo" - обращение во ВЦИК с просьбой разрешить вернуться домой.
"Витя странный человек, - иронизировал Брик. "Он не научился грамматике - он не знает, что есть слова неодушевленного рода, и что ВЦИК имя неодушевленное. У неодушевленных предметов чувства юмора нет, так что с ВЦИКом шутить нельзя". Но Центральный исполнительный комитет оказался исключением из грамматического правила, и в октябре 1923 года Шкловский смог воссоединиться с женой в Петрограде.
Ссылки: