Маяковский и Ленин ("прозаседавшиеся")

Пока Лили находилась в Риге, жизнь в Москве шла своим чередом, без особых событий. Маяковский принимает участие в нескольких публичных дискуссиях о современной литературе и один раз выступает вместе с давними коллегами-футуристами Крученых , Каменским и Хлебниковым - последний даже жил у них в Водопьяном переулке несколько недель в отсутствие Лили. Осип и Маяковский иногда выходят, но, по уверению Маяковского, у них есть только одна тема для разговоров: "единственный человек на свете - киса". Чаще всего они дома, Маяковский рисует, а Осип читает вслух Чехова.

"Я все такой же твой щен, - пишет Маяковский, - живу только и думая о тебе, жду тебя и обожаю. Каждое утро прихожу к Осе и говорю: "скушно брат Кис без лиски? и Оська говорит: "скушно брат щен без Кисы".

В течение осени и зимы Маяковский продолжает писать и рисовать агитплакаты на злободневные темы: "Вот что говорил Ленин на съезде политпросветов... ", "Вот о помощи голодающим отчет", "Опыт новой экономической политики показал, что мы на верном пути" и пр.

Но вскоре он получает заказ иного рода: "Напиши для меня стихи", - просит его Лили в конце октября. Он сразу принимает вызов.

"Ужасно счастлива, что ты, Волосик, пишешь, - отвечает Лили уже через неделю. - Обязательно напиши к моему приезду!"

"Поэма двигается крайне медленно, - сообщает Маяковский, - в день по строчке!" - а еще через неделю, 22 ноября, он пишет: "Волнуюсь что к твоему приезду не сумею написать стих для тебя. Стараюсь страшно".

Как можно предположить, несмотря на муки творчества, к возвращению Лили в начале февраля 1922 года поэма была закончена. Сочинение стихов для Лили Маяковский считал самым надежным - возможно, единственным - способом заручиться ее любовью, и он знал, что лучшего подарка к ее возвращению не найти. В конце марта в качестве первой книги издательства МАФ вышла поэма "Люблю" с посвящением Л.Ю.Б.

Публикация поэмы совпала с концом важного этапа в литературном и художественном творчестве Маяковского: в феврале 1922 года он сделал последний плакат для РОСТА. Завершился агитационный период русской политики, теперь жизнь протекала в условиях НЭПА .

Для Маяковского это означало независимость от Госиздата и возможность печататься у других издателей.

Однако важнее экономических факторов было чисто политическое вмешательство в его жизнь, и в этот раз совершенное Лениным .

Пятого марта в правительственной газете "Известия" было опубликовано стихотворение Маяковского "Прозаседавшиеся" - остроумная и свирепая атака на все растущую бюрократизацию советской системы.

На следующий день, выступая на коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов, Ленин сказал:

"Вчера я случайно прочитал в "Известиях" стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия с точки зрения политической и административной. В своем стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезаседают. Не знаю насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно".

Если критика Лениным поэмы "150 000 000" сделала Маяковского персоной нон-грата в глазах чиновников, руководивших культурой, то положительный отзыв о "Прозаседавшихся" возымел обратный эффект.

Для поэта, который не хотел ничего другого, как служить революции, реакция Ленина стала настоящим подарком. Маяковский правильно понял этот политический сигнал: уже через два дня он напечатал в "Известиях" еще одно стихотворение на ту же тему - "Бюрократиада". Раньше правительственный орган публиковал его стихи лишь спорадически, теперь же за короткое время увидели свет шесть новых стихотворений.

"...Только после того, как Ленин отметил меня, только тогда "Известия" стали меня печатать", - комментировал Маяковский этот факт. Эффект от похвалы Ленина был на самом деле таким огромным, что, как писал Николай Асеев в письме дальневосточным футуристам, "покрывает все литсобытия" в Москве, в том числе и публикацию недавно обнаруженной рукописи Достоевского "Исповедь Ставрогина".

Одновременно все это выглядело унизительно, поскольку Маяковский был поставлен - и поставил себя - в положение, при котором он попадал в зависимость от милости вождя. Понимал ли он это? И понимал ли, какую девальвацию его таланта - и репутации поэта - означало сочинение подобных произведений? Другие понимали. Среди тех, кого беспокоило движение Маяковского в направлении потребительского искусства и политической лояльности, были Пастернак и Мандельштам.

Как уже говорилось, Пастернак высоко ценил Маяковского, но, прочитав "нетворческие" 150 000 000", почувствовал, что ему "впервые нечего было сказать ему". В стихотворной надписи Маяковскому на книге "Сестра моя - жизнь" в 1922 году он спрашивает, почему тот предпочел расходовать свой дар на проблемы совнархоза, бюджетный баланс и пр.:

Я знаю, ваш путь неподделен,

Но как вас могло занести

Под своды таких богаделен

На искреннем вашем пути?

Осип Мандельштам , который относился к революции, к шуму времени неоднозначно, но скорее положительно, в статье, написанной той же весной, точно уловил дилемму Маяковского:

"Экстенсивное расширение площади под поэзию, разумеется, идет за счёт интенсивности, содержательности, поэтической культуры". И далее:

"Обращаться в стихах к совершенно поэтически неподготовленному слушателю столь же неблагодарная задача, как попытаться усесться на кол".

Поэзия, лишенная своей поэтической культуры, перестает быть поэзией. По мнению Мандельштама, Маяковский - поэт, чьи стихи отличаются техническим мастерством и насыщены гиперболической метафорикой.

"Поэтому совершенно напрасно Маяковский обедняет самого себя", - сделал вывод Мандельштам - формулировкой, которую спустя восемь лет сам Маяковский будет варьировать словами о том, что он "наступил на горло собственной песне".

Маяковский, разумеется, знал, что трудно быть поэтом масс, не отказавшись от поэтического качества, и тем не менее он был искренен в своем стремлении отдать свой талант народу, со всеми вытекающими отсюда последствиями в смысле упрощения формы и содержания. И, несмотря на то что он подавлял свои лирические импульсы, осталось достаточно много воздуха в горле, чтобы писать блестящую любовную лирику. На самом деле, историко-эпические произведения чередовались с лирическими на протяжении всей его творческой жизни, как бы для внутреннего равновесия: он нуждался и в первом и во втором. За "Облаком в штанах" (1915) последовала "Война и мир", написанная в 1916-1917 годы, потом "Человек" (1917), после чего "Мистерия-буфф" (1918) и "150 000 000" (1920-1921), поэма, за которой последовала, в свою очередь, "Люблю" (1922).

Ссылки: