Леонтович Татьяна (ур. Свешникова) - жена М.А. Леонтовича

Татьяна была очень незаурядным человеком. Рослая, красивая, статная женщина с прекрасными серыми глазами, с русыми, чуть вьющимися волосами - настоящая русская красавица. Но ни в ее облике, ни в манере держаться не было ничего женственного. Она совершенно не обращала внимания на одежду, всю жизнь ходила в самых простых платьях, летом в ситцевых, зимой в бумазейных, в больших мужских туфлях, а летом - всегда босиком. И ходила она по земле широким мужским шагом. Она была очень сильна физически. Когда она, лет десяти, попала в нашу школу, то я не могу вспомнить ее маленькой: она была на две головы выше нас и сильнее всех мальчишек в классе (мы учились в смешанной школе). Помню, когда мы решили ставить в школе "Ночь перед Рождеством", то все единодушно выдвинули ее на главную роль кузнеца Вакулы. И не потому, что она была хорошим артистом - наоборот: обладая мужественной внешностью, она была необыкновенно застенчива, бормотала свою роль себе под нос - но кто же еще мог так лихо закинуть себе на спину мешок с живым "чертом"!

В революцию, в голодные годы, она работала сельскохозяйственным рабочим в детской колонии под Загорском . Мне кажется, именно с этого времени у нее появилась неодолимая тяга к природе, к деревенскому труду. Если бы ей удалось стать агрономом, я уверена, что она бы осталась в памяти людей не только как жена академика и мать четверых детей. Но в Тимирязевку в тот год принимали в студенты только "от сохи". Нужно было зарабатывать деньги, и она стала инженером-железобетонщиком, не имея к этому никакого влечения, и работала только до тех пор пока считала свой заработок необходимым. Трудно было найти такого неподходящего человека на роль хозяйки в обеспеченной семье, имеющей широкие возможности.

Она ненавидела домашнее хозяйство, магазины были для нее проклятием - ей никогда ничего не было нужно. Но в экстремальных условиях она была на высоте - это была ее стихия. В эвакуации, в Казани , ее семья голодала меньше других: со своими большими санями она забиралась в самую "глубинку", выгодно меняла вещи на продукты, потом в лютые морозы волочила тяжелые сани с мукой и крупой. Весной забрала детей и уехала за Волгу в деревню Солонцы, завела свинью, работала в колхозе за мужика, на самых тяжелых работах. Да и в первые годы после войны к ней на дачу приходила председательница колхоза и кланялась в ножки: "Помоги, Татьяна Петровна, не хватает у меня мужиков". И она вставала чуть свет и уходила в луга косить, а потом таскала к себе домой заработанные на трудодни мешки с картошкой и капустой. И они были совсем не лишними в ее большой семье в те времена, хоть Леонтович и получал всякие литерные карточки ... Мужчины нашей молодости занимались только своими делами, своей наукой: они не ходили по магазинам, не гуляли с детьми, не помогали их купать. Как только в семье появлялся ребенок - тут же появлялась и домработница. Ее найти было нетрудно - все деревенские девчонки только и мечтали попасть в Москву подработать и приодеться. Но к Леонтовичам попала не девчонка, а здоровенная деревенская женщина из черноземных тамбовских степей - Марфуша, или "Марфея" , как ее прозвал Леонтович.

 Татьяна страстно любила своих детей, но с маленькими ребятами возиться не любила, да и не умела. Их не мучили правилами приличий и вежливости. Единственным железным законом в семье было приходить вовремя к обеду и ужину. В остальное время они могли заниматься чем угодно. Одна академическая дама со злым язычком как-то сказала, что "дети у Леонтовичей произрастают как грибочки". В отношении двух старших детей тут была крупица истины. Очень хорошо помню их старшего сына Сашу в возрасте 9-10 лет. Это был плотный румяный мальчишка с такими же большими серыми глазами, как у матери. Он редко улыбался и редко замечал что-нибудь вокруг - он казался совершенно отрешенным от жизни. Везде и всюду он таскал с собой потрепанную объемистую книгу - это была уникальная книга: расписание движения поездов по всем железным дорогам Советского Союза, с приложениями и картами. Обладая феноменальной памятью, вероятно унаследованной от отца, он вызубрил от корки до корки весь справочник. Он знал все железнодорожные станции страны, мог сказать, как доехать до любого городишка: с какого вокзала, когда и где пересадка и сколько времени туда ехать. Как-то летом он ехал с родителями по Транссибирской дороге, по самым глухим сибирским местам и сказал так, между прочим:

- А сейчас будет станция такая-то ... Проходящая мимо проводница удивилась и спросила:

- А ты откуда знаешь? Саша нехотя ответил:

- А я все станции знаю.

- Как все? - изумилась проводница.

- А следующая какая? Саша сказал. Она так была поражена, что созвала всю бригаду, и они, глядя в свои справочники, долго забавлялись Сашкой, пока родители их не прогнали. Леонтович как-то, глядя на сына, поглощенного своей тяжелой мозговой работой,сказал мне:

- Ты только посмотри на него! Ведь он с головы до самых пят набит одними цифрами. И больше внутри совершенно ничего нет. И что только выйдет из этого обалдуя! - и он пожал плечами (он очень выразительно умел пожимать плечами). Но мне показалось, что он просто забавляется им, а вовсе не беспокоится. И он был прав: вышел из Сашки видный ученый с потрясающей работоспособностью ...

А Наташа, тихая девочка, сидела где-нибудь на ступеньках и вышивала крестиком. Татьяна с жалостью на нее поглядывала -

- ну что это за занятие?. Впрочем, в походы Леонтовичи детей брали рано и с ними там не нянчились.

В 1936 г. у Леонтовичей произошло радостное событие: им удалось купить себе домишко на погосте Кремешня, под Тучковым - давно заброшенный дом псаломщика у самой церкви. Старая белая церковь Покрова стояла на высоченном берегу Москвы-реки и была видна издалека; крутой склон зарос могучими дубами и кленами, а за домом тянулись бескрайние глухие леса со старыми сечами и малинниками. В саду, заросшем высокой травой, стояли рядком четыре исполинские липы. Домишко был небольшой: две комнаты, кухня с русской печью, в которой Марфа орудовала чугунами и ухватами. С этих пор долгие годы Леонтовичи жили летом в Кремешне, выезжая оттуда только недели на три в дальние походы. Здесь Татьяне было раздолье: она посадила в саду смородину, клубнику, крыжовник. Развела большой огород. Ранними утрами уходила далеко в лес, приносила белые грибы сотнями - славилась как грибник на всю округу; собирала большие бидоны малины и земляники. Ходила по лесам всегда одна. Все хорошо было в Кремешне, только вода была далеко - воду таскали из-под горы из маленького родника. Это была нелегкая работа, и Леонтович считал своим долгом помогать женщинам. Носил он воду только на коромысле, воды не проливал ни капли - грациозно изгибаясь, взбирался по крутейшей тропке в гору. Коромысло он сделал сам: сначала долго ходил по лесам, выбирая подходящее дерево, потом обстругивал его ножом, потом долго и тщательно обтачивал осколком стекла.

Когда началась война, Татьяна надеялась, что пересидит ее в Кремешне - не удалось: немцы дошли до Тучкова. Белая церковь была разрушена, но домик Леонтовичей чудом уцелел. Семья у них разрасталась, дети постарше стали спать на чердаке, на сеновале. А когда появились внуки, старшие Леонтовичи отдали молодым теплые комнаты, а сами переселились в светелку-чуланчик с крохотным окошечком, выходящим на огород. Леонтович сам обклеил светелку обоями и очень гордился своей работой. В светелке было сыро и холодно, но они как будто не замечали этого. С подросшими детьми Татьяне стало интереснее общаться: она расчистила и утрамбовала площадку для крокета и, как только у нее появлялось свободное время, энергично сзывала на площадку всех находящихся в Кремешне, и начиналась игра с яростными спорами и ссорами ...

Не могу не вспомнить одну картинку из жизни Леонтовичей в Кремешне - уж очень она мне ярко представляется. ... Летний жаркий день. Леонтович в послеобеденном благостном состоянии сидит на терраске, высоко заложив ногу на ногу, и читает роман "Фрегат Паллада". Татьяна устроилась на ступеньках около огромной корзины с белыми грибами - она их готовит на сушку. А на кухне Марфея изощряется в кормлении годовалой Верки: все дети Леонтовичей обладали отменным аппетитом, а вот самая младшая, Верка, - ничего не желала есть. И вот Марфуша ходит с ней по кухне, напевая заунывные тамбовские песни; на локте левой руки у нее сидит хныкающая Верка, в этой же руке кастрюля с манной кашей, а в правой она держит ложку. И вот Марфуша подходит к стенке и оглушительно брякает ложкой по кастрюле. Бряк! ? Верка обмирает и испуганно таращит свои голубые глазищи, рот у нее открывается - и в этот момент Марфея ловко всовывает в него ложку с кашей и шепчет облегченно: "Слава те, Господи, - еще одну ложку съели ...

Ссылки: