Ландау - арест 1938 г.

Теория сверхтекучести создавалась с перерывом: 27 апреля 1938 года Ландау арестовали.

Письмо Капицы Сталину об аресте Ландау

Письмо Бора Сталину об аресте Ландау

Письмо Капицы Молотову об аресте Ландау Время шло. О Ландау по-прежнему - никаких известий. Петр Леонидович прекрасно знал, что надолго Дау не хватит. Письма, которые он писал, словно и не доходили по назначению: никакого ответа. Тогда Петру Леонидовичу пришла в голову прекрасная мысль: он решил, что можно предложить взять Дау на поруки. Несомненной удачей было и то, что Петр Леонидович обратился непосредственно к тому, в чьем ведении находились органы НКВД. См. Письмо Капицы Берии об аресте Ландау

"По нелепому доносу," писал Дау в "Комсомольской правде" 8 июля 1964 года," я был арестован. Меня обвинили в том, что я немецкий шпион. Сейчас это иногда кажется мне даже забавным, но тогда, поверьте, было совсем не до смеха. Год я провел в тюрьме, и было ясно, что даже еще на полгода меня не хватит: я просто умирал. Капица поехал в Кремль и заявил, что он требует моего освобождения, а в противном случае будет вынужден оставить институт. Меня освободили. Вряд ли надо говорить, что для подобного поступка в те годы требовались немалое мужество, большая человечность и кристальная честность". Совместная работа с Леонидом Пятигорским едва не стоила Дау жизни. Будучи достаточно квалифицированным специалистом, понимая ценность созданной в соавторстве с Ландау книги "Механика" и зная, что имя "врага народа" непременно уберут с титульного листа, Пятигорский сочинил на Ландау донос. Впервые мне довелось узнать об этом от самого Дау, когда я была студенткой. Речь зашла о том, что преступник, задумав исполнить свое темное дело, всегда считает, что он все предусмотрел и находится вне опасности. Когда Пятигорский написал свой гнусный донос, он не думал, что это станет кому-нибудь известно, кроме НКВД. А следователь первым делом показала мне подписанное им заявление. А что он написал - "Что я - немецкий шпион. Я пробовал объяснить женщине-следователю, что я не мог быть немецким шпионом, во-первых, потому, что это бесчестно, а во-вторых, потому, что немцы запрещают евреям любить арийских девушек, а мне нравятся девушки арийского типа. Но следователь отвечала, что я "хитрый, маскирующийся шпион. Тебя там не били? - Нет. Она только жутко ругалась матом. Самое страшное "бесконечно повторяющиеся, доводящие до идиотизма ночные допросы. Так как я не надеялся выйти оттуда живым, а цель у следователя была "добиться от меня признания, я признал, что был немецким шпионом, однако, несмотря на это, не получил освобождения от ночных допросов. Все продолжалось. Можно было и не признаваться. Ты там голодал? - Нет. Я через день завтракал. Там давали день пшенную кашу, день манную. Пшенная тоже невкусная, по, по крайней мере, съедобная, а вот манной меня кормили в детстве насильно, я ее не ем. А обед ты съедал весь - не всегда. Если было невкусно, я не ел. Удивительно, как ты вообще остался жив. Да. Но там был киоск, и я покупал леденцы. Я попросила рассказать, что он делал в тюрьме. "Ничего. Но зато я там дразнил сталинских подхалимов. Я им читал отрывок из статьи Ленина "О национальной гордости великороссов", словно специально написанный для этой публики. В тюрьме и без того ни о чем, кроме смерти, не думаешь, а тут еще эти личности, вернувшись с допросов, начинали взахлеб хвалить мудрую политику вождя, учителя и друга... Дау в совершенно безнадежном положении находил в себе силы, чтобы высказать ленинскими строчками свое великое презрение: "Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство... есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам". Надо сказать, что произносил он эти слова так, что действительно вызывал отвращение к хамам и холуям.

Чтобы уж больше не возвращаться к имени человека, который чуть не погубил Дау, скажу сразу, что ои не постеснялся появиться в Капичнике и просил у Ландау прощения. Дау не подал ему руки. "Я негодяев не прощаю," сказал он. Этот человек "- я сознательно не хочу лишний раз писать его имя - так и остался стоять с протянутой рукой и со слезами на глазах. Самое поразительное: нашлись люди, говорившие, что Дау обошелся с ним слишком жестоко: "Плачущий, безрукий, он вышел из кабинета теоретиков, обливаясь слезами. На него невозможно было смотреть без сострадания". Нашли кого жалеть. Простить его мог только такой же негодяй, как он сам.

Профессор Китайгородский , у которого я однажды брала интервью для "Недели" в связи с переизданием "Физики для всех" (Ландау написал ее в соавторстве с Китайгородским), вспоминал: когда он встречал Ландау у дверей тюрьмы, первое, что бросилось ему в глаза,"Дау не мог передвигаться самостоятельно, цвет лица был иссиня-бледный. Но Дау улыбнулся, поздоровался и тут же похвалился: "А я научился в уме считать тензоры". Приехав домой, Дау рассказал про то, что своими глазами видел донос Пятигорского в НКВД.

У Дау в том наборе правил, что ои начал составлять с четырнадцати лет, была и весьма категоричная установка: не возвращаться, ни в разговорах, ни в мыслях, к тому, что на поверку оказалось недостойным внимания уважающего себя человека. А правила свои, повторю, Дау выполнял неукоснительно. Конечно, Лев Давидович не забыл и не мог забыть того, что с ним произошло. Но он сумел заставить себя почти никогда не вспоминать об этом. Что прошло, то прошло...

Целый год Кора ничего не знала о нем. Она ждала... И вот ночью, в один из последних дней апреля 1939 года, в квартире 15 на улице Дарвина, 16, раздался телефонный звонок.

К телефону подошла Татьяна Ивановна . Спросонок она заговорила по- украински: "Цэ вы, Дава"

Через минуту плачущая, улыбающаяся, счастливая Кора услышала родной голос: "Коруша, приезжай!

Она взяла отпуск на кондитерской фабрике и вылетела в Москву на майские праздники. Дау осунулся а побледнел, но настроение у него было хорошее. Много лет спустя Кора рассказывала:

"Он не только не жаловался на судьбу, он еще заявлял, что уныние - большой грех и унывать он не намерен.

Больше всего его мысли были заняты незавершенной работой; Кора ахнула, увидев кипу исписанной бумаги: она не ожидала, что он вернется к своим исследованиям до отпуска.

Счастливые дни промчались быстро, и Кора уехала в Харьков .

Летом Дау поехал на Кавказ. Ему надоело слушать, что он слишком худой, - он взял и нарядился привидением. Это помогло - разговоры о его худобе прекратились.

На отдыхе ему почему-то не раз приходила в голову мысль о том, какими тяжелыми были для него последние тринадцать лет жизни, как нелегко жилось ему с тех пор, как он начал заниматься теоретической физикой.

Работа требовала огромного напряжения, а он все еще не научился делать перерывы в занятиях: иногда трудился по многу часов подряд не отрываясь. С ним случилось то, что часто случается с молодыми людьми: они переоценивают свои силы, не умеют их рассчитывать. Усталость накапливалась годами - он чувствовал это.

Ссылки: