Воспоминания Г.Е. Червинского о Первой киевской гимназии(1865-1871 гг.)

С чувством благоговейной памяти позволяю себе поделиться своими воспоминаниями об ученических годах, проведенных мною в стенах К.I Г. Начну с моего поступления в гимназию. В августе 1865 г. мы с братом Александром (ныне умершим) поступили в пансион учителя немецкого языка К.Р. Макинского и оттуда, вместе с нашим гувернером Генрихом Богдани и учителем Веревским, отправились на экзамен, а в какой класс - в точности не знали, так как у нас в деревенской глуши не было никаких программ, и мы руководствовались случайными сведениями из ближайшей к нам Нежинской гимназии , в которой обучался наш домашний учитель Веревский. Наш патрон, К.Р. Макинский, по предварительном испытании, признал нас подготовленными к экзамену в 3-й класс. И действительно, мы выдержали все экзамены, кроме Закона Божья. По многим предметам мы знали больше, чем требуется, а французский и немецкий языки знали в совершенстве и, так как мы с братом всегда говорили между собой или по- немецки, или по-французски, то нас наши товарищи и педеля сначала признавали за иностранцев. По Закону Божью экзаменовал нас о. законоучитель Василий Каменский, в присутствии директора А.Ф. Андрияшева ; историческую часть этого предмета мы рассказывали хорошо, потом законоучитель спросил у меня символ веры и псалом "Помилуй мя, Боже", которые он даже не дал окончить, только спросил: "а знаешь "Благого Царя благая мати?"", а на мое молчание спросил снова: "а "Макария Великого" знаешь?" Я сильно сконфузился и сказал, что таких молитв мы не учили; тогда законоучитель заметил: "напрасно, это надо знать". С такими же вопросами он обратился и к моему брату и, кроме того, спросил у него молитву "Да воскреснет Бог", которую мы отлично знали, так как ежедневно громко ее читали, отходя ко сну, но брат, вследствие конфуза, сбился и не докончил. Тогда законоучитель сказал: "как же это вы готовились в гимназию, а первейшего дела, молитв к Богу, не знаете?" Мы чуть не заплакали от такого реприманда, но тут нам помог и ободрил нас незабвенный А.Ф. Андрияшев: он повел нас в инспекторскую, где нас ожидали наши гувернер и учитель, дал им список всех молитв, которые надо знать, и велел нам ходить в 3-й класс (1-е отделение), но с тем, чтобы через две недели мы знали все требуемые молитвы. Мы выучили эти молитвы, и тот же законоучитель проэкзаменовал нас в классе на уроке Закона Божья и признал наши познания удовлетворительными; но мы навсегда были поражены этим обилием молитв, которые не всякий церковнослужитель знает.

Кстати о законоучителях: их было два - в младших классах о. Каменский , в старших о. Флоринский . О. Каменский относился к преподаванию формально, редко объяснял, больше спрашивал учеников и журил, иногда весьма резко, нерадивых; урок его считался пустяковым, на котором можно было готовить другие уроки, или же читать романы, а то и просто шалить. Совсем иные уроки были о. Флоринского: он редко кого спрашивал, часто забывал задать урок, но проповедник был замечательный и говорил целый час так увлекательно, что все свободные от уроков ученики других классов, и даже иноверцы, приходили его слушать; тишина в классе была такая, как ни на каком другом уроке. Словом, это был человек талантливый, с искрой Божьей в душе, который умел "глаголом жечь сердца людей"; из его лекций я почерпнул больше религиозно-нравственной мудрости, чем из всех книг, которые потом учил или читал. Вспоминая с благоговением этого седого старца, я думаю теперь, что такими, и только такими, должны быть все вероучители нашего юношества и нашего народа.

Содержателем нашего пансиона, в котором я прожил около 6 лет, был немец К.Р. Макинский ; в то же время он был и учителем немецкого языка в старших классах К. I Г., а в младших - преподавал немецкий язык Гофман. Оба они с немецкой добросовестностью учили нас немецкому языку, причем, конечно, преуспевали те из нас, кто знал язык до поступления в гимназию. Тем не менее, ко времени окончания гимназии все мы довольно хорошо знали Массона (обе части) и грамматику Фишера: это, конечно, немного, но давало возможность читать и понимать немецкие книги и совершенствоваться в дальнейшем. Нельзя сказать того же о преподавании французского языка. Оба учителя, Регаме и Леклер, были очень милые и симпатичные люди, но преподаванием почти не занимались; весь урок проходил в разговорах по-французски с теми из нас, кто умел говорить, остальные же ученики занимались, чем угодно, или просто шалили, например, пели [русскую патриотическую] "Во Францию два гренадера", за что учитель Леклер часто грозил записать в журнал и пожаловаться инспектору, но потом всегда прощал. Результатом этого было то, что многие на выпускном экзамене не умели правильно читать. Положенного курса по Margot никогда не успевали одолеть за 7 лет, между тем, как мы с братом еще задолго до поступления в гимназию прошли его полностью. Инспектором гимназии в год моего поступления был Н.П. Кустов , очень любезный и внимательный человек, но он вскоре был назначен директором какой-то гимназии, а инспектором к нам был назначен учитель математики И.С. Палиенко . О нем у всех нас сохранилось воспоминание, как о строгом и педантичном начальнике, но, рассуждая об этом теперь и сам имея учащихся сыновей, прихожу к заключению, что таковым и должен быть инспектор при толпе в несколько сот мальчиков; вообще, я полагаю, что строгость и разумный педантизм совершенно необходимые спутники правильного воспитания и дисциплины.

В здании гимназии, в первом этаже, помещалась квартира попечителя учебного округа; при моем поступлении попечителем быль князь Ширинский-Шихматов , которого мы, несмотря на совместное жительство, совсем не знали и встречали мельком только в табельные праздники в церкви и на актах. Потом был попечителем генерал Антонович, он часто посещал классы и уроки и беседовал с учениками и иногда с учителями, которые его побаивались. У нас сохранилось о нем воспоминание, как об очень умном человеке. Постоянным помощником всех попечителей, так же проживавшим в здании К. I Г., был М.И. Тулов , производивший на нас впечатление вечно занятого кабинетного ученого.

Церковь у нас была прекрасная и настолько обширная, что в ней помещались и учени-ки К.2 Г. , так как у них своей церкви не было. Хор певчих состоял из учеников, живших в пансионе гимназии, и пел всегда очень хорошо; служил законоучитель Каменский , а неизменным пономарем был учитель физики И.Г. Радкевич . Странно, что будучи человеком религиозным (и до сего дня), воспитанным дома в строгих правилах православной церкви, я, тем не менее, сохранил о наших гимназических церковных службах воспоминание, как о какой-то тягостной повинности. Мы аккуратно посещали, без малейших пропусков или опаздываний, все службы, вечерние и утренние, и выстаивали бесконечно длинные и изнурительные служения чуть не по монастырскому уставу; ученики младших классов, особенно во время великого поста и говения, не выдерживали и часто падали в обморок. Это приводило к тому, что, по окончании гимназии, юноша по несколько лет не заглядывал в церковь. Я совершенно не согласен с тем, что недавно пропагандировалось в гимназиях под флагом свободы совести, о необязательности посещения церковных служб, говения и т.п., но думаю; что постановка этого дела требует коренной переработки, как в гимназиях, так и в недрах семьи и домашнего воспитания. Рядом с православной церковью в нашей гимназии помещалась римско-католическая каплица для учеников-католиков; священнослужителем и законоучителем был ксендз Олендзкий, которого все любили.

Годичные акты были для нас всегда большим праздником; они происходили в актовом зале, уставленном по стенам большими, во весь рост, портретами государей. Литургию и молебен служил митрополит с епископами, приезжали генерал-губернатор, ректор университета, профессора и другие высокопоставленные лица. Читался отчет, пели гимн и раздавали награды; один раз и я удостоился получить награду из рук митрополита.

Кстати о генерал-губернаторе. В 1866 г., когда я был уже в 4-м классе, вновь назначенный генерал-губернатор Безак распорядился, чтобы гимназисты-поляки не смели говорить между собой по-польски, причем это распоряжение не было объявлено громко, открыто, как закон или циркуляр министра или попечителя, а передавалось втихомолку, шопотом, и произвело крайне тягостное недоумение и среди учеников, и среди учителей. У нас в гимназии и в пансионе Макинского, несмотря на недавний мятеж 1863 г. , было много поляков, и такое стеснение вызвало среди нас, учеников, чувство соболезнования к полякам, которые вели себя всегда корректно. В то же время стали принимать в нашу гимназию евреев , которых прежде в ней не было. Все это делалось, говорят, в целях "обрусения" края ; но, как известно, эти цели не были достигнуты.

Первая гимназия, кроме великолепного здания, выгодно отличалась от прочих учебных заведений своим обширным садом , выходившим на три улицы, где мы проводили все переменки, бегали взапуски, играли в мяч, зимой в снежки, а любители покуривали табак втихомолку. Там же были поставлены приборы для гимнастических упражнений; это в значительной степени восполняло наше физическое воспитание в гимнастическом зале. Я уже говорил о директоре и инспекторе, но должен вспомянуть и моих достойных учителей. Учитель математики И.И. Харский был одним из самых талантливых преподавателей, отлично объяснял урок и великолепно чертил на доске от руки, но был строг и требователен и очень скуп на отметки: получить у него "2+" далеко не означало незнания урока, а "4" и "5" он ставил всего пяти или шести ученикам из 30-40 в классе, преимущественно тем, которые отличались природными способностями к математике. Это ему я обязан тем, что при поступлении после гимназии в Петербургский технологический институт выдержал в числе первых очень строгий конкурсный экзамен по всем математикам и был принят в число студентов. Физику и космографию нам преподавал И.Г. Радкевич (впоследствии директор Ровенского реального училища ). Учебник академика Ленца мы считали варварским и прибегали к помощи Гано, но на французском языке, так русского перевода тогда еще не было; впоследствии, в Технологическом институте, я слушал лекции по физике талантливого профессора Р.Э. Ленца , сына академика, и тогда я увидел огромную разницу между учебником отца и лекциями сына.

Физический кабинет в нашей гимназии был оборудован довольно хорошо, но ремонт инструментов и машин производился редко, и многое было испорчено и поломано. На этой почве произошел следующий анекдот: Илия Гаврилович , объясняя действие какого-то насоса, не окончил опыта и сказал: "тут испорчено, должна быть еще медная палочка, которая качается вместе с рычагом". На следующем уроке мы на доске написали крупными буквами следующее четверостишие: "есть такая палочка и стакан воды, палочка качается, да все кончиком туды". И.Г., войдя в кабинет и прочтя это четверостишие, страшно рассердился и позвал инспектора пансиона, который прочел эту надпись, скрытно улыбнулся и сделал нам жестокий выговор; а он умел распекать.

Учителем латинского языка был у нас П.В. Кизимовский (впоследствии директор Черниговской гимназии), добрый и хороший человек; преподавал он прекрасно, и у него латынь знали и учили, хотя далеко не так, как у другого учителя - А.А. Иванова . Последний был фанатик своего дела, необыкновенно требовательный и строгий педагог; за одно неправильное ударение или пропуск цезуры он ставил нуль, а иногда и половину нуля - этакую дугу, и говорил: "для вас и нуль много". Все учили наизусть речи Цицерона, оды Горация, "Метаморфозы" Овидия, "Энеиду" Виргилия, а историков всех, и даже Цицероновское "de officiis", читали à livre ouvert*, и все это с грамматическим, филологическим и историческим разбором; в класс он приходил со скрипкой, чтобы аккомпанировать скандовке и гекзаметрам. Обладая глубокими познаниями в классической филологии и литературе, он делал практическую ошибку, не принимая в соображение ни времени, ни наличных сил своих учеников; ему бы быть профессором на филологическом факультете, и то для любителей классицизма. Окончил он свою карьеру у нас в гимназии очень печально: на выпускном экзамене один из наших товарищей, Н., великовозрастный второгодник, нанес ему удар по лицу, после чего он[, учитель] оставил гимназию.

Учителем истории был у нас Ю.Ф. Функе , очень красивый мужчина; читал он свой предмет очень интересно и увлекательно, так что, если прослушать внимательно его урок, то почти не надо было готовиться; он требовал минимального знания учебника Иловайского, который далеко уступал его лекциям. Словесность преподавал нам В.И. Лучицкий , милейший и добрейший старичек. Русских классиков не читали, ограничиваясь изучением их 6иoгpaфий и названий главных сочинений, с кратким пересказом их содержания; хрестоматией Галахова пользовались для домашних сочинений, классных же сочинений на заданную экспромтом тему не писали.

Учителем русского в 3-м и 4-м классах был у нас Н.Д. Богатинов (впоследствии директор Острожской гимназии), очень строгий и аккуратный до педантизма человек, но талантливый преподаватель; он умел учить, как никто, выучить и вымуштровать, и если мы умели выразительно читать и грамотно писать, то этим обязаны Николаю Дмитриевичу . Я впоследствии наблюдал, что далеко не все, оканчивавшие гимназию и даже университет, умели грамотно писать и толково излагать свои мысли, и приходится заключить, что русский язык даже для русского человека наука хитрая.

Мой очерк был бы не полон, если бы я не упомянул об одном важном органе гимназического строя, а именно о надзирателях. При мне их было два: один, Грудзинский , которого мы называли "маятником", потому что он имел походку в раскачку и ежедневно, в продолжение долгих лет, мерил два громадных коридора с одного конца в другой; другой - немец Иензен , которого мы называли "сбиром". Последний заведывал дисциплинарной частью и преимущественно внеклассным надзором; он излавливал учеников за биллиардной игрой в "Caf é Italiano" и у Штифлера, за что виновные сидели потом в карцере. Особого помещения для карцера не было, а ученики запирались на несколько часов в двух маленьких и узеньких комнатках, где складывались разные хозяйственные принадлежности, но чаще всего запирались просто в классной комнате. При этом Иензен приносил кучу разных учебников и говорил: "посиди, поучись, будешь первым учеником и станешь человеком, а не dummer Kerl "("Глупый малый").

Озираясь ныне назад, на почти уже пройденный жизненный путь, я чувствую искреннюю душевную потребность высказать благодарность всем моим учителям и выразить глубокий, низкий поклон моей милой "almae matri" - Киевской 1-й гимназии!

Ссылки: