Медведев Л.: в гимназии: Сад

Привет тебе наш старый, столь дорогой некогда сердцу пансионский сад. В нашей в сущности однообразной, монотонной и строго по часам размеренной жизни, какая обыч-но ведется в так называемых закрытых учебных заведениях, он играл большую роль, с ним связано много лучших воспоминаний. Он освежал нас своим прохладным дыханием, он давал маленьким воспитанникам возможность пошире развернуться в их играх, а для старших - поэтические настроения, как чисто духовный отдых от учебных занятий, которые в то время, когда я учился, легкими назвать нельзя было. Сад был славный: просторный, тенистый, каких и во всем городе, отличающемся обилием зелени, было не много. Не одно поколение выросло, выучилось и приготовилось к жизни под его ласковой сенью... Не мы были первые и не мы последние. С какой радостью, каждый раз после обеда, мы нестройной гурьбой выбегали в сад. Тут нам предстояло почти два часа полной свободы, мы рассыпались по саду и делали буквально, что хотели. Сад наш был настолько велик, с такой массой укромных уголков, что, хоть нас было почти сто человек, нас даже и видно не было. Только на большой площадке перед садом, где составлялись партии в мяч, крокет или "цурки" (эта игра в северных учебных заведениях называется - играть "в чижика") и где стояла гимнастика и гигантские шаги, было относительно многолюдно. Тут же обыкновенно присутствовал и дежурный воспитатель. "Дядькам" было вменено в обязанность обходить сад и смотреть, как ведут себя остальные воспитанники, но и большинство дядек гораздо более предпочитало усесться где-нибудь на скамейке и курить там трубку, нежели бродить по саду, ведь и нашим солдатам хотелось отдыха. Уж на что отличался ретивостью Иван-Ябеда, а и он был не прочь посидеть полчасика под тенью дерева.

- Обойди-ка его, проклятого, - бурчал [другой] старый дядька Вавилов , - все ноги обобьешь. Ишь - какой огромный, словно тебе лес. Словом, в саду мы были предоставлены почти самим себе. И начальству не приходилось раскаиваться в том, что оно предоставляло нам эту свободу. Нарушение правил, шалостей было гораздо больше в самом пансионе, нежели в саду.

"Оставить без сада" было, пожалуй, самым неприятным из наказаний. Мы, как это почти всегда бывает, когда оказано известное доверие, дорожили свободой и сами старались ничем не вызывать недовольства нами со стороны педагогического персонала. И, рассыпавшись по саду во все его концы, мы наслаждались от всей души. Быть может, многим из нас этот гимназический сад напоминал другой сад где-нибудь в глухом провинциальном городке или далекой деревне, где протекало наше раннее детство. Мне, по крайней мере, он говорил о многом, и я любил его.

Сад был старый и богатый самой разнообразной растительностью. Березы, липы, белая акация, клен, шелковица и масса кустарника всевозможных сортов. Было, между прочим, очень много сирени, лиловой и белой, где в мае всю ночь, так что их было слышно из окон пансиона, заливались соловьи. В сиреневых кустах мы, между прочим, находили каких-то огромных, необыкновенно толстых, зеленого цвета гусениц с рожками на голове. Мы пробовали неоднократно выводить из них бабочек, но, насколько помнится, это никак не удавалось: дело кончалось куколкой, но далее того не шло. Для малышей наш сад был целым миром: прятались в кустах, играя "в охоту", "индейцев", забирались на деревья и долго просиживали там на ветках. Да и не одни только малыши, а и подростки. Помнится, во время экзаменов из четвертого в пятый класс (тогда это были чуть ли не самые трудные экзамены, письменные и устные, за все четыре года гимназического курса), наиболее усердные из нас, чтобы не терять даром времени, и во время гулянья забирались на какое-нибудь высокое с густыми ветками дерево и там "зубрили". Никто, решительно никто, не мешал. Разве иной раз какой-нибудь шутник заметит уединившегося на высоте "зубрилу", подойдет к дереву и начнет трясти его.

- Люблю как душу, - напевает он, - и трясу, как грушу. Падай груша с дерева.

- Оставь, не мешай! - раздается недовольный голос с древесных высот.

- Сколько билетов прошел? - считает нужным осведомиться трясущий.

- Ах, не мешай, пожалуйста, всего только двадцать. Боюсь, что не успею окончить.

- Ба!.. А я так всего только четырнадцать. Ну, зубри, зубри, Бог с тобою. Мешать заниматься во время экзаменов не полагалось. Держащим "устные экзамены" ученикам четвертого и шестого классов само начальство всячески старалось доставить возможные удобства, а "выпускные" так те даже на это время переводились из общих комнат для занятий в отдельную залу. Осенью и зимой она предназначалась для игр в свободное от занятий время, а весной в ней надобности не было: во время отдыха как после обеда, так и после вечернего чая, до того времени когда ложились спать, воспитанники все время оставались в саду. Особенно любили мы именно вечернее время. В хорошую погоду от воспитателя зависело дать возможность погулять лишний час. Тогда ложились уже не в девять, а в десять часов вечера, так что гуляли и при луне. И я не помню случая, чтобы хоть какой-нибудь из воспитателей не дал нам этого лишнего часа. Это, пожалуй, было бы жестоко. И как хорошо мечталось, когда мы были в старших классах, именно в эти вечерние часы. Разбившись на отдельные группы и пары, о чем, о чем только мы тогда не говорили, каких воздушных замков не строили. А главным образом о том, что нас ждет в будущем, когда мы окончим гимназию и поступим в университет, казавшийся нам лучшим из благ, данных человеку на земле. Золотые мечты, радужные надежды!.. Привет тебе наш старый сад, неизменное спасибо за те хорошие минуты, которые ты нам дарил. И когда раздавался звонок, дающий знать, что время для отдыха миновало, мы очень лениво собирались обратно в пансион. Много лет спустя после выхода моего из пансиона и после отъезда из К., мне снова пришлось побывать в этом городе. Уехал оттуда я восемнадцатилетним юношей, а приехал уже зрелым человеком, немало испытавшим в жизни...

В К. я пробыл несколько дней. Пришлось кое-где побывать, навестить дорогие моему сердцу могилы, устроить некоторые личные дела. Наконец, все было сделано и вечер, накануне моего отъезда, был у меня свободен. Я пошел прогуляться по городу и долго ходил по улицам без определенной цели. Блуждая таким образом и вспоминая прошлое, около девяти часов вечера я проходил мимо нашей гимназии. Многое изменилось в городе. На месте старых зданий возникли новые, незнакомые мне, но здание гимназии не изменилось нисколько... Невольная мысль мелькнула в моей голове.

- А не зайти ли? В сущности, мысль была довольно странная: во-первых, было уже достаточно поздно, а во-вторых, что я мог там найти после пятнадцати лет, прошедших с той поры, как я покинул город. Но противиться своей мысли я не мог и отворил дверь в здание гимназии. Всего по улице было три входа: парадный и два боковых. Словно для напоминания о грехах и преступлениях дней былых, я вошел в правый вход, как раз в то место, где в наше время помещался "карцер" - маленькая комната, хотя и светлая, но имевшая свое огромное неудобство. Сторожем при правом входе вообще и при карцере в частности был в мои времена добрейший старик Тихон. Старик-то он был добрейший, но целый почти день курил трубку. Табак был, разумеется, не из высших сортов: самая крепкая и скверная махорка. Дымом и запахом этой махорки были насквозь пропитаны и комнатка Тихона, и находящийся с ней рядом карцер. И если приходилось быть "арестантом", то в результате, помимо лишения свободы, нередко получалось изрядное отяжеление головы от дыма и копоти, исходящих из трубки Тихона. Я испытывал это довольно часто. Все, и карцер, и комната сторожа остались на прежнем месте. Я постучался. На мой стук вышел средних лет отставной солдат. Тихона, который и в наше время был достаточно стар, уже не было. Вероятно, и он уже, как многие иные, отошел в нездешний мир. Сторож осведомился, что мне нужно.

- Скажите, пожалуйста, - спросил я, - кто сегодня дежурный воспитатель в пансионе?

Мне стало даже неловко. С какой стати я потревожил человека? Вероятно, воспитатели моего времени или умерли, или давно уже успели перейти на службу в какие-либо другие места. Я решил, что, узнав кто дежурный, скажу, что мне не его нужно и уйду.

- Иващенко, - сказал сторож.

- Какой? Неужели Петр Семенович! - воскликнул я с полнейшим удивлением и радостью: Петр Семенович Иващенко , учитель словесности, был воспитателем и в мое время, притом одним из любимцев большинства воспитанников.

- Да, Петр Семенович Иващенко, - подтвердил солдат. Этого было достаточно. Теперь мне уже определенно захотелось побывать в пансионе. И я стал подниматься по когда-то столь знакомой мне витой лестнице. Не без внутреннего волнения дернул я ручку у звонка. Дядька, отворивший дверь, был тоже из новых.

- Могу ли я видеть воспитателя? - обратился я с вопросом.

- Извольте. Сейчас доложу, - сказал дядька и направился с докладом. Через минуту я уже узнал приближающуюся ко мне знакомую фигуру.

- Чем могу служить? - спросил Петр Семенович, видимо, не узнавая меня. Конечно, ему было нелегко меня узнать: мало ли нас, гимназистов, прошло, так сказать, через его руки за долгие годы воспитательства и учительства. Но когда я назвал себя, он узнал меня разом и, скажу правду, искренно обрадовался.

- Пойдем, голубчик, пойдем в мою комнату. Сердечно рад, что ученик навестил старого учителя. Спасибо, от души спасибо! И я чувствовал, что он действительно говорит так от полного сердца.

- Через полчаса, - говорил Иващенко на ходу, - у нас молитва, а потом, когда улягутся спать воспитанники, мы с вами посидим. Можно будет и отлучиться ко мне на квартиру. Поужинаем и вспомним доброе старое время. Не откажетесь? Еще бы отказаться!.. Я прослушал молитву, побывал в спальне, потом осмотрел весь пансион.

- То же самое, то же самое, - говорил Иващенко, - ничто не изменилось кроме людей. А из нас, ваших воспитателей, только два и осталось: я и Гартман ; А [чех] Поздаль ушел от нас*, Тимченко умер. В десять часов вечера, когда легли старшие воспитанники (порядок остался прежний: старшие ложились часом позже младших), которым Иващенко меня представил, как их старшего "коллегу" и "воспитанника, не забывшего старого воспитателя", мы пошли на квартиру к Петру Семеновичу. Она находилась в другом корпусе, во внутреннем дворе гимназии. Нужно было, однако, небольшой кусок пути сделать через сад. И снова у меня мелькнула мысль.

- Петр Семенович, не будете ли вы любезны сделать мне маленькое одолжение? - обратился я к нему.

- Пожалуйста, что такое?

- Пройдемтесь разочек по саду.

- Что так?

- Да так, старину вспомнить хочется.

- С удовольствием, - согласился воспитатель. И мы обошли кругом. Тихо, словно говоря о былом, шелестели листья, ярко мерцали звезды на темном украинском небе. Много лет прошло с того времени, много воды утекло... Сколько уже других юношей успело побывать в этом саду. Молодость, веселье, надежды. Я шел и ничего не говорил. Иващенко, словно уважая мое молчание, тоже не произносил ни слова. Тихо шелестели листья деревьев, задумчиво светили алмазные звезды на далеких небесах... Я шел и думал:

- Привет тебе наш старый сад, привет тебе от бывшего питомца... Кто знает, суждено ли мне когда-нибудь снова увидеть тебя. Я шел по саду... И сладко было мне, и вместе тем так грустно, грустно... Тихими шагами обошли мы весь сад.

- Ну, теперь ко мне? - спросил Иващенко.

- Пойдем, Петр Семенович, - ответил я. И мы пошли на квартиру моего старого воспитателя. Незатейливый ужин и дружеская беседа о старом, новом и надежде на дальнейшее будущее задержали нас до рассвета. Мы простились и уже навсегда: года через полтора я узнал, что Петра Семеновича не стало.

Ссылки: