Предвоенные годы выживания Мотовиловых

Предвоенные годы выживания Мотовиловых мы отразим также через письма Алины Антоновны в Лозанну (естественно, что к ним мы будем обращаться и в очерке " Виктор Некрасов в разных измерениях ?):

"Над нами, как и над многими гражданами советского союза, сотряслись беды. Закрывается Торгсин , и книжки на него выдаются только до 15 декабря этого года, и в феврале прекращается и торговля в торгсиновских магазинах <...>. Сколько бедных евреев, которым их родственники высылали из Америки, останутся теперь без поддержки. К их числу принадлежу, к сожалению, и я.

Так хорошо было придти в Торгсин и сразу купить все, что нужно, как из съестного, так и мануфактуры. Впрочем, мы покупали, главным образом, провизию, донашивая свои старые вещи до дыр. И только что я решила теперь из каждой получки покупать, по крайней мере, по две простыни и необходимого белья, как вдруг читаем в газетах это извещение. Конечно, я каждый месяц могла ждать прекращения посылок от [своей швейцарской подруги] M-lle Broye и даже сама от них отказаться, о чем я и писала ей несколько раз. Но она всегда уверяла меня, что эти 50 швейцарских франков большого ущерба ей для ее бюджета не составляют и что она счастлива, что может чем-нибудь скрасить мою старость, не подозревая даже, как много это для меня составляло - почти столько же зарабатывали наши все вместе.

<...> Теперь я обращаюсь к Вам с большой просьбой, Николай Алексеевич . Я как-то спрашивала уже Вас или Веру, как обстоит с этой помощью. Приходит ли M-lle Broye каждый раз и дает Вам эти 50 фр. или сразу вручила Вам известную сумму, чтобы Вы ежемесячно ее мне пересылали, что Вы с присущей Вам аккуратностью исполняли и этим летом даже очень выручали меня, выслав за два месяца вперед. Если это было бы возможно, я бы очень просила Вас выслать немедленно столько, сколько возможно, чтобы я могла до закрытия Торгсина накупить себе белья и вещей, в которых я нуждаюсь. Что касается до съедобных вещей, т.е. провизии, то мы уж будем справляться как-нибудь сами, тем более что продукты значительно подешевели.

Очень обяжете меня, если исполните эту мою просьбу возможно скорее, так как времени до 15 декабря, последнего дня выдачи книжек, осталось очень мало. (из письма за ноябрь 1935-го)"

"Дорогая моя Верусенька и Николай Алексеевич. Письмо твое, Вера, я получила еще на даче [под Киевом] с большими трудностями, т.к. некому было его получить на почте. <...> В городе невозможно было жить, и я счастлива, что провела эти месяцы в лесу, несмотря на очень примитивные условия жизни. <...> Приехала к нам Верочка [Пятницкая из Москвы], и вместо того, чтобы с нею погулять и показать красоты нашей новой столицы и полюбоваться всегдашними чудесными видами Киева, пришлось бегать по ломбардам и знакомым в поисках денег. Прошли счастливые времена Торгсина , когда ломбарды были совсем забыты. Да и неприятно было это добывание денег в ее присутствии, как будто вызванное ее приездом, но что делать, когда так совпало. Выручил немного виноград, привезенный Зиной из Анапы (Кавказ). <...> У нас уже наступила настоящая осень, с дождями и серыми днями и осенней тоской. Зина и Соня подрабатывают теперь и по вечерам и приходят усталые.

<...> Теперь хочу Вам написать еще о тех 150 франках, которые оставила у Вас M-lle Broye . Пересылать их сюда переводом очень обидно, т.к. при нынешнем курсе это будет очень мало и купить на них что-либо очень трудно, т.к. товару не хватает на теперешний спрос. Теперь и вся деревня, и рабочие бросились на мануфактуру и обувь, и надо днями простаивать в очереди, чтобы что-нибудь купить. Я уже не в силах это делать. Даже на базары больше не хожу, боясь быть там затолканной и примятой. Наши свободны только по выходным дням, когда и проникнуть в магазины нельзя. Между тем, мы все обносились и иногда и выйти не в чем. Мы с Зиной носим вместе тот Линин бежевый ватерпруф (плащ), который я в 28-м году привезла из Лозанны. И когда Зина в нем уходит на службу, то я выхожу в Викином непромокаемом. А Соня все еще носит твое зимнее пальто, перевернутое уже несколько раз. Можешь себе представить, в какой вид оно пришло после восьми лет, да и ты его уже много носила до тех пор. <...> Мое плюшевое пальто совсем уже вытерлось и такое неимоверно тяжелое. Оно ведь было куплено еще в Петербурге и от переделок так потяжелело. Да и вообще обидно, что у тебя там лежат такие полезные для нас вещи, а тут надеть нечего. Поэтому я и просила тебя переслать их мне, а деньги, 150 франков, употребить на пересылку и пошлину, если их хватит. Я понимаю, что это все очень сложно и утомительно для тебя, тем более что это не в Лозанне, а в одном из больших центров, где есть советское торгпредство. Но ты или Николай Алексеевич там бываете или в Париже. Захватите хоть часть вещей, одно или два пальто, которые получше, и пошлите их с уплаченной пошлиной, если на это хватит тех 150 франков. Кто-нибудь из твоих практичных друзей тебе может быть поможет в этом деле" (из письма без даты, предположительно, начало осени 1936-го).

"Дорогие мои Верусенька и Николай Алексеевич. <...> Теперь спешу успокоить Вас, что ничего опасного у меня нет. Сделалось просто кровоизлияние в левый глаз, от которого я не совсем ослепла, но вижу наполовину хуже чем правым. Произошло это оттого, что я от скуки вздумала починить Сонину рваную шубу, которую она почти не снимает, стоя целыми днями за покупками. А тут у нас закрыли электричество для экономии энергии. Я думала, что это только у нас в Киеве так делается - потому что мы живем в индустриальном районе, потому что другие улицы, даже большинство, не освещены как всегда. Но оказывается, что и в других городах то же самое делается.

Словом, я хотела воспользоваться этим моментом entre chien et loup ("Между собакой и волком"), когда Соня давала свой урок английского и в шубе не нуждалась, чтобы живенько починить ее изъяны. И вот на другой день сделалось это кровоизлияние. Да еще неизвестно, от того ли.

Я вообще себя плохо чувствую от этих ужасных морозов. Ведь собственно и удар-то у меня в прошлом году сделался от сильных морозов. Летом я значительно поправилась, а теперь опять сильно волочу ногу и вообще плохо себя чувствую, потому что не гуляю из-за сильных морозов.

Кроме того, из-за отсутствия электричества и лифт не ходит, а мы живем на пятом этаже. Не решаемся даже и профессора позвать, из-за отсутствия света и электричества, и вот сижу и скучаю. А чинки набралось столько, что до лета хватит. Сидеть же сложа руки совсем не могу: засыпаю. Читать тоже днем нельзя, а свет зажигается только-только в 10 час ночи. Писать мне тоже не разрешают.<...> (из письма без даты, предположительно, 1938 год) "Дорогие мои Верусенька и Николай Алексеевич. <...> Подумайте, всего 10 октября, а у нас выпал уже обильный и не тающий снег, который шел два дня и совсем заморозил нашу квартиру, которую домоуправление не только не думает еще отоплять, но даже и уголь еще не привезли. Такая халатность. На дворе температура 0-2 градуса, а в квартире - 0-3! Хорошо, что благодаря прошлогоднему Викиному подарку нам на электрофикацию, мы имеем почти все приспособления, чтобы готовить у себя в квартире и не ходить в ненавистную нам кухню, где толчется пять семей, кроме нашей: смрад, теснота, толкотня и перебранка! Правда, смрад от готовления у нас в квартире тоже неизбежен, но зато мы у себя и в тепле. Имеем чайник, утюг и даже грелку для обогревания комнаты. Но при таком холоде никак не можем достигнуть больше +30. А когда по вечерам почему-либо тухнет электричество, к несчастью, преимущественно в нашем районе, то уже никакие приспособления не помогут. Вот как раз в эти дни, почти каждый вечер, часа на два-три оно выключается, мы сидим при керосиновых лампах и свечах. (из письма за октябрь 1939-го).

"Дорогие мои Веруся и Николай Алексеевич! <...> А теперь нам очень трудно. Соне все же тяжело справляться одной без [домработницы] Моти . Зине со своей часовой службой, которая очень далеко от дома, надо вставать очень рано - в семь часов, чтобы попасть к девяти часам. Трамвай обыкно-венно перегружен, осень была дождливая. За опоздание "медицинские работники" платили штрафы и за повторные - увольняли со службы. Она встает в семь часов, готовит себе завтрак, Соня стоит на базаре, а я лежу в постели, т.к. мне запрещено вставать без надзора, после того как я один раз встала и, споткнувшись, упала, и расшибла себе голову. Вот я, обыкновенно, и лежу, пока Соня с базара не придет. <...> Пока еще был дома Вика , было легче. Соня в четыре часа утра уходила на базар за подсолнечным маслом и другими продуктами, т.к. с объявлением войны продуктов стало, конечно, меньше, особенно чувствительно было отсутствие сахара. Но, слава Богу, теперь уже все наладилось и нет такой необходимости вставать так рано, чтобы что-нибудь достать. Да и Вика, проездом через Москву, прислал нам несколько кило масла и сахару. Даже сахару можно было совсем не присылать, т.к. он у нас появился в большом количестве и без всякой очереди. Так что Соне стало легче. Надо же и за мною ухаживать, и обед готовить, и комнаты убирать, и купить кое-что. А как Вика уехал, то совершенно некому со мной посидеть или подать мне что-нибудь. Недавно я, сойдя с постели в отсутствие Сони, поскользнулась и так расшибла себе голову, что долго была в темноте, а потом - с подтеками под глазами. <...> Последнее время Мотя у нас получала 100 р. в месяц за все. Теперь же нельзя ни за какую цену найти кого-нибудь порядочного - ухаживать за больною. Каждая предпочитает служить на производстве или попросту спекулировать. Время такое. Можешь себе представить, как нам трудно стало, когда уехал Вика , который все в доме делал: и уборку, и с постели меня подымал, и одеваться помогал, и постель застилал, и завтрак готовил, пока Соня с базара придет. О Зине я не говорю. Она встает в семь часов. Сама готовит себе завтрак и спешит на службу, т.к. если опоздает, может лишиться места. А трамваи так переполнены, что надо заранее выезжать, чтобы добиться места. Вообще, Зину мы совсем почти не видим. Только в выходные дни, а тогда она высыпается за свои пять рабочих дней и спит до двенадцати часов дня. Купить себе она ничего не может, т.к. в выходные дни все магазины битком набиты. (из писем за ноябрь 1939-го)

Ссылки: