Классоны о советской и досоветской медицине

Один раз, когда мне (Классонe М.И.) было лет десять-двенадцать, я напоролся на гвоздь у соседей: отчим моего друга детства надстраивал дом, а старые доски с не вынутыми из них гвоздями бросал где попало. Мать, хотя и была в курсе того, что ногу у меня начало нарывать, дотянула этот неприятный сюжет до приезда отца на выходные. И мы сейчас же отправились с ним в Москву, отец даже какое-то время нес меня на закорках - на ногу уже нельзя было ступить. В больнице я впервые узнал, что для лечения нарывов применяется весьма пахучая, но очень эффективная мазь Вишневского. Нога, слава Богу, зажила. В свою очередь, когда в 1970-х у отца в очередной раз защемило грыжу в Алабушеве, то я тут же бросился его выручать. Позвонил в Зеленоград, в "скорую помощь", однако тамошние эскулапы ехать к нам отказались, сославшись на то, что мы к ним не приписаны. Тогда я помчался на велосипеде на железнодорожную платформу Алабушево, где мне посоветовали обраться в "скорую помощь" в Крюкове. Добрался до Крюкова, где местная "скорая помощь" пообещала приехать. И таки приехала. Не помню уже, забирали отца в больницу или на месте вправили грыжу, но, главное, квалифицированная медицинская помощь была оказана более или менее оперативно. Здесь уместно привести суровый диагноз, вынесенный И.Р. Классоном убогой советской медицине, которая обслуживала не людей, а "истории болезни" (высокопоставленные пациенты и 4-е Главное управление Минздрава СССР - это отдельная тема, ее касаться не будем):

"Я (И.Р. Классон) много болел, но в нескольких серьезных случаях попадал к замечательным врачам, которые меня правильно и успешно лечили. Самым замечательным врачом-терапевтом, к которому я обращался много раз в 1930-50-х гг., был Максим Абрамович Бурштейн . Он был сыном владельца аптеки на Москворецкой ул. (от Москворецкого моста вверх до Варварки), снабжавшей лекарствами еще с 1890-х гг. приемный покой Раушской электростанции . Эта аптека конкурировала с недалеко расположенной знаменитой аптекой Ферейна на Никольской. Бурштейна призвали как врача во время Первой мировой войны, а с 1917 г. он работал в приемном покое Раушской станции. В 1931 г. он очень хорошо лечил меня от острого суставного ревматизма, который, по его словам, отразился тогда только на мышце сердца, но не на его клапанах. Он несомненно принадлежал к числу врачей, иногда вылечивавших больного уже после первого осмотра. В 1938 г. я приглашал его к своему зятю Гарденину , которого уволили из Госплана . Он несколько месяцев оставался без работы, так как с любого места, куда он пытался поступить, запрашивали отдел кадров Госплана, и его начальник накладывал вето. Ко всему этому добавилось, что Гарденин заболел, причем у него высокая температура бывала только ночью. Бурштейн заподозрил у него малярию. Правда не нашел у Гарденина увеличения селезенки (это свойственно при малярии), но спросил - сможет ли он сам взять у себя кровь для анализа во время ночного приступа. Я съездил с Бурштейном в его приемный покой и привез Гарденину ланцет и трубки для забора крови. Однако у него приступы больше не повторялись. Вскоре после этого ему позвонил товарищ из Гидроэнергопроекта, который до этого безуспешно пытался устроить его на работу, и сказал, что начальник отдела кадров Госплана арестован и что Гарденин теперь может спокойно приходить в отдел кадров института 14-29 .

Когда у моей жены Анны Гавриловны очень поздно обнаружили рак грудной железы, я сказал Бурштейну, что не понимаю, почему врачи, у которых по поводу ревматизма и тому подобного она бывала, не обнаружили опухоли раньше. Он смог ответить лишь за себя: у своих пациенток, по какому поводу они ни обращались бы, всегда ощупывает молочные железы и в двух случаях весьма своевременно обнаружил опухоли. Бурштейн лечил еще в 1920-х гг. Р.Э. Классона и, измеряя однажды давление, вспомнил, что у него нижний предел был на нуле - из-за очень расширенной аорты. Однажды, когда я сказал, что недавно два часа переносил [в Алабушеве] тяжелые бревна и у меня на другой день ломило спину, но я чувствовал себя бодрее, Бурштейн напомнил: вот почему Роберт Эдуардович так любил охоту - это большой моцион. Нашей семье не везло с советской системой здравоохранения. Соня умерла в тридцать семь лет (в 1930 г.) в московской больнице им. Клары Цеткин - от послеродовой инфекции (еще не открыли пенициллин и другие антибиотики). Ее гимназическая подруга, врач Иловайская советовала Соне рожать дома и обещала, что сама ей поможет, но моей сестре не захотелось "разводить грязь" в тесной квартире (из двух маленьких комнат) <...>. Таня умерла осенью 1943 г. в возрасте сорока семи лет, когда я был в командировке на восстановлении Баксанской ГЭС. Она была очень истощена от плохого питания в эвакуации. Я договорился со своими знакомыми по Гидроэнергопроекту М.А. Лебедевым и А.Н. Вознесенским, чтобы они оформили ей вызов на возвращение в Москву. В дороге она заболела воспалением легких. Ее муж, доцент МЭИ А.Д. Свенчанский , бывший уже в Москве после эвакуации, поместил Таню в больницу, предлагал принять, кажется, сульфадин, который у него случайно был и который ее вероятно вылечил бы, но врач в больнице посчитал, что у нее брюшной тиф. 14-30 Когда я после Баксана увидел Бурштейна и сообщил об этом трагическом случае, он мне ответил, что надо было обратиться к нему. А так Таня попала в больницу просто как "больной за таким-то номером [истории болезни]". Так что я на будущее усвоил: в сколько- нибудь серьезных случаях родным надо обязательно разговаривать в больницах с врачами, а может быть и использовать врачебную протекцию.

Анне Гавриловне сначала не повезло в том, что когда у нее только еще начиналась опухоль молочной железы, нашим участковым врачом в поликлинике была молодой врач Севригина, которая сама вообще не обследовала молочные железы у пациенток. И просто не обратила внимания на жалобы жены, что у нее покалывает под мышкой. В 1955 г. она даже прошла стандартное обследование после направления по поводу [якобы] ревматизма в Цхалтубо. Но этот курорт был ей уже противопоказан, как сказали позже онкологи. До операции [резекции] молочной железы в 1956 г. ни один врач никогда не предостерегал ее, как и других пациентов, об опасности чрезмерного солнечного загара.

Кате в шестьдесят один год не повезло с участковым терапевтом, которого вызвали на другой день после заболевания, не совсем похожего на ангину и он не заподозрил и не распознал дифтерит (что наверняка сделал бы хороший детский врач). И только дня через три ее сын Шура повел мать в платную поликлинику на улице Кирова, где сразу предположили дифтерит (хотя сделанный так поздно анализ уже не дал результатов). Катя, к сожалению, не выполнила предписание врача платной поликлиники - пройти амбулаторный курс инъекций витамина B1, чтобы предупредить возможные дифтерийные осложнения. Например, такое тяжелое осложнение как паралич глотательного центра. Что и случилось, лишь тогда ее поместили в соответствующую больницу, а районная поликлиника получила выговор. Затем у Кати при первом переломе шейки бедра и вызове врача на дом временный участковый врач-хирург (sic!) не диагностировал его. И только через девять дней, когда вернулась из отпуска штатная участковая, она определила перелом. И поместила Катю в больницу - предупредив, чтобы она до осмотра в приемном покое больницы ни в коем случае не сообщала врачам скорой помощи о девятидневной давности переломе, иначе они могли бы отказаться ее везти. Хотя через семь лет, когда Катя сломала шейку бедра на другой ноге, врачи в больнице очень внимательно к ней относились".

Ссылки: