Галич на торжественном открытии фестиваля бардов "Песня-68", Новосибирск

Вечером в 18.30 состоялось наконец торжественное открытие фестиваля бардов, посвященного десятилетию Академгородка и пятилетию клуба "Под интегралом". Председатель оргкомитета, физик-ядерщик Дмитрий Ширков сказал, что этот фестиваль посвящен не только юбилеям революции и Академгородка, но и женщинам "в их законный день". После этого выступил президент федерации авторской песни Сергей Чесноков и были зачитаны поздравительные телеграммы от Булата Окуджавы, Михаила Анчарова, Новеллы Матвеевой и Ады Якушевой. Аналогичные телеграммы прислали Владимир Высоцкий и Юлий Ким, но их, видимо, запретили оглашать, поскольку оба этих автора были не в чести у власть имущих.

Начался концерт-презентация, где каждый участник спел всего две песни плюс одну на бис. Юлий Ким со слов очевидцев рассказал предысторию этого концерта: "Перед громадным гала-концертом, где каждый мог спеть две-три песни, не больше (особенно из гостей), все встретились за кулисами, и Толя Бурштейн сказал:

"Давайте договоримся не дразнить гусей. Давайте споем что-нибудь более-менее нейтральное - будет все начальство,- чтобы они не закрыли нашу лавочку сразу. Не будем давать для этого повода". Все дружно согласились, а Галич впереди всех - ну как тертый московский писатель, который всю кухню эту знает. Все подали небольшие свои списочки того, что они будут петь, и Галич тоже подал самое свое легкое". И далее Ким приводит рассказ Юрия Кукина , который оказался свидетелем следующего эпизода: "Перед самым выступлением Галич прошел в буфет и там хлопнул полный стакан водки. Внешне это на него не подействовало, но плечи его расправились. Он вышел к микрофону и спел все поперек того, что он заявил" [ 581 ]. Этот рассказ дополняет свидетельство Владимира Бережкова о том, как Галич, прежде чем выйти к микрофону, на пару с Вадимом Делоне "принял" стакан водки [ 582 ]. Правда, было этого не перед самым выходом Галича на сцену, а перед началом всего концерта-презентации. Начался концерт. Двое ведущих сидели на сцене в углу за журнальным столиком и представляли выступавших. Звучали в основном туристские и костровые песни. Воспользовавшись моментом, руководитель свердловской делегации Евгений Горонков отправился за кулисы, чтобы договориться с Галичем о его приезде в Свердловск и заодно спросить, почему он поет не стоя, как все барды, а сидя на стуле. Галич ответил, что не умеет петь стоя [ 583 ]. Тогда Горонков вызвался его научить - каким-то шпагатиком подвязал гитару, отрегулировал его длину и дал гитару Галичу, чтобы тот попробовал: "Он надел шпагатик на шею - неудобно, говорит. Так шпагатик надо пропустить под мышку под правую руку, объясняю я и поправляю, как надо. О,- заулыбался Галич,- теперь хорошо, удобно" [ 584 ]. Галич с Кукиным должны были завершать концерт. Перед началом концерта Галич попросил ведущего концерта Владимира Фрумкина представить его во время своего выступления. Перед выходом на сцену, несмотря на выпитый стакан водки, Галич ходил за кулисами взад-вперед в обнимку с гитарой, глотал валидол, нервничал. Наконец Фрумкин объявляет: "Выступает Александр Галич!" Галич говорит: "Ну, я пошел", и выходит на сцену - на этот раз с подвешенной через плечо гитарой - и скромно садится за столиком в глубине сцены. "Когда я вышел к микрофону,- вспоминает Фрумкин,- я решил как-то немножко его оградить от неминуемых побоев, которые ему предстояли. Я пытался обратить все его смелое, прямое творчество вспять, в прошлое, в то уже осужденное Хрущевым, XX и XXII съездом прошлое, связать со Сталиным, со сталинизмом. Я тогда процитировал строчки из Шостаковича: "Человеческая память - инструмент далеко не совершенный. Она часто и многое склонна забывать. Но художник этого права не имеет". И вот, я говорю, перед вами сейчас выступит художник, который именно так поступает в своей жизни, в своем творчестве <...>. И, когда я закончил (а это длилось несколько минут), я оглянулся на него, и он развел руками: и это все? Я был совершенно обескуражен. Он, очевидно, решил, что я о нем лекцию прочитаю. Ему очень хотелось услышать профессиональный разбор своего творчества. Но, так или иначе, он вышел" [ 585 ]. А выйдя, сразу же выдал "залп" в виде "Памяти Пастернака" . Здесь необходимо сделать маленькое отступление. Перед открытием фестиваля Галича познакомили с врачом-биологом Раисой Берг . Впервые она услышала его песни в Новосибирске весной 1965 года, когда Елена Вентцель при первой встрече принесла ей домой магнитофонную ленту и попросила, чтобы ее дети вышли из комнаты. А летом того же года, под Москвой, на Можайском море, неподалеку от деревни Бородино, комитет московского комсомола созвал летнюю школу и предоставил для ее слушателей и лекторов свой спортивный лагерь. "Мы, преподаватели, жили в доме,- вспоминает Раиса Берг,- а молодежь - в палатках. Глубокой ночью, закрыв наглухо все окна, мы слушали Галича: магнитофонную запись. Утром перед павильоном, где подавали завтрак, орал магнитофон. Комсомольцы слушали Галича. В первом ряду стоял Тимофеев-Ресовский и только что не крякал от удовольствия, а может быть, и крякал, боюсь наврать" [ 586 ] . После Новосибирска пути Александра Галича и Раисы Берг пересекутся еще не раз, причем однажды - в ситуации, когда для Галича в буквальном смысле будет решаться вопрос жизни и смерти (весной 1971 года он будет умирать от тяжелейшей инфекции, занесенной ему по неосторожности врачом "скорой помощи" [ 587 ]), а пока состоялось их знакомство: "Я купила билеты на концерт в Доме ученых, а на открытие не купила. Выступление 27 певцов меня не прельщало. Стоя в очереди за билетами в Дом ученых, я наизусть читала "На смерть Пастернака". Но когда наступило время открытия фестиваля, меня заело. Пошла. Стою перед стеклянной стеной вестибюля концертного зала. За стеклом Галич, уже без пальто, идет с Голенпольским, моим другом, профессором английского языка. Голенпольский познакомил меня с Галичем, купили мне билет. "Я слышал о вас от Елены Сергеевны Вентцель,- сказал Галич,- скажите, какие песни можно, по-вашему, спеть?" - "К чести вашей должна сказать - ни одну из известных мне песен спеть нельзя. Спойте "На смерть Пастернака" и "Под Нарвой" [ 588 ]. Галич прислушался к совету Раисы Берг, спев рекомендованные ею песни и добавив к ним "Балладу о прибавочной стоимости" (правда, судя по хронологии исполненных песен, на бис он спел именно "Ошибку"), Упомянутый Раисой Берг профессор НГУ Танкред Голенпольский также оставил подробные воспоминания о концерте 8 марта: "Вечером яблоку негде было упасть. Говорили, что тысячи две с половиной. Молодежь сидела на полу, стояла. Входные двери уже давно заперли. Пришли представители Президиума Сибирского отделения с женами. Запомнил академика Трофимука , причастного к обнаружению нефти в Татарстане. Запомнил - за разгромные выступления после концерта. Естественно, Международный отдел, а как без них. Ученые, кто-то из городского и областного аппарата, кое-кто из актеров театра "Красный факел". Вначале выступали Кукин, Чесноков, другие. Интересно. <...> И, наконец, Галич. Поначалу в зале слегка искрило. Он удивительно чувствовал зал. Казалось, точно знал, где сидел официоз, и там, где надо, обращался к ним "И вам джерси, и вам?", "До чего мы гордимся, сволочи". Эта прицельная стрельба вызывала легкий хохоток. Пел блистательно, мурашки бегали по спине. Было страшно и радостно. Не останавливают. Значит, можно. Или только ему? Знали, что он пел в Дубне ограниченному контингенту отдельно взятого института. Постепенно зал накалялся. А он давил все мощнее. Буря аплодисментов. Попросил "Боржоми". Принесли. Ушел за кулисы, попил. Вышел. Начал самые эмоционально сильные вещи. Мы, зал, забывали, что он поет" [ 589 ].

Благодаря рассказу Виктора Славкина мы знаем, что Галич вышел попить боржоми, исполнив "Балладу о прибавочной стоимости": "В Академгородке зал покатывался от хохота, а социологи срочно переписывали слова, чтобы потом использовать песню в качестве учебного пособия. "Боржом" Если бы можно было достать боржом?, - выбегает Александр Аркадьевич за кулисы, воспользовавшись затянувшейся овацией. Достают боржом, и Галич поет еще. Целое отделение" [ 590 ].

Однако главным событием этого вечера стала песня "Памяти Пастернака", с которой Галич и начал свое выступление: "Ах, осыпались лапы елочьи, / Отзвенели его метели / До чего ж мы гордимся, сволочи, / Что он умер в своей постели! / Мело, мело по всей земле, / Во все пределы. / Свеча горела на столе, / Свеча горела. / Нет, никакая не свеча, / Горела люстра! / Очки на морде палача / Сверкали шустро! / А зал зевал, а зал скучал - / Мели, Емеля! / Ведь не в тюрьму и не в Сучан, / Не к высшей мере! / И не к терновому венцу / Колесованьем, / А как поленом по лицу - / Голосованьем! / И кто-то, спьяну, вопрошал: / "За что?.. Кого там?.." / И кто- то жрал, и кто-то ржал / Над анекдотом! / Мы не забудем этот смех, / И эту скуку! / Мы поименно вспомним всех, / Кто поднял руку! / Гул затих. Я вышел на подмостки. / Прислонясь к дверному косяку / Вот и смолкли клевета и споры, / Словно взят у вечности отгул / А над гробом встали мародеры / И несут почетный КА-РА-УЛ!". По мнению Генриха Алтуняна , строки: "Очки на морде палача / Сверкали шустро", - относятся к первому секретарю Московского горкома партии Николаю Егорычеву , принимавшему участие в травле Пастернака и действительно носившему очки [ 591 ]. Хотя то же самое приложимо и к главному идеологу страны Суслову , который с середины 1950-х состоял в Президиуме ЦК КПСС и руководил травлей Пастернака.

Многие слушатели в Большом зале Дома ученых, конечно, знали о трагической судьбе Пастернака , о той травле, которой он подвергся в связи с публикацией на Западе романа "Доктор Живаго" и присуждением ему Нобелевской премии, но так, как об этом сказал Галич,- в жесткой, публицистической и даже обвинительной форме, не говорил еще никто. Все встали. Сначала наступила мертвая тишина, а потом - громовая овация и крики: "Спасибо! Браво! Спасибо!" В "Генеральной репетиции" Галич будет с благодарностью вспоминать эти минуты: "Я только что исполнил как раз эту самую песню "Памяти Пастернака" , и вот, после заключительных слов, случилось невероятное - зал, в котором в этот вечер находилось две с лишним тысячи человек, встал и целое мгновение стоял молча, прежде чем раздались первые аплодисменты. Будь же благословенным это мгновение!" Впрочем, встал не весь зал. Первые несколько рядов, которые занимали партийные функционеры, продолжали сидеть. По словам Сергея Чеснокова, их шеи "стали красными и вдавились в сиденья" [ 592 ]. Владимир Фрумкин говорит, что "это была совершенно незабываемая картина! Они как бы втянули голову в плечи и оглядывались назад и не знали, как им поступить: встать или не встать" [ 593 ], а Юрий Кукин утверждает, что "сидело девять человек - это были самые глупые (весь обком умный встал), это были комсомольцы, как ни странно; они все-таки выдержали - просидели" [ 594 ]. Если верить Александру Раппопорту , ныне президенту новосибирского "Клуба Александра Галича", то Галич, исполняя заключительные строки песни о Пастернаке, произнес по слогам слово КА-РА-УЛ, после чего "повернул гитару грифом вперед и повел им - "расстрелял" сидящее в первом ряду и поеживающееся партийное начальство" [ 595 ]. К сожалению, не сохранилась концовка видеозаписи этой песни, и поэтому невозможно проверить данное высказывание.

После того, как Галич спел "Ошибку", зал его не отпускает - просит еще песни. А что петь? Хотя, казалось бы, какая разница, ведь крамола уже прозвучала! В общем, возникла небольшая заминка. Галич растерянно посмотрел за кулисы, оттуда вышел Фрумкин, и они о чем-то пошептались [ 596 ]. После этого выступление Галича, уже вне официальной программы, продолжилось.

Ссылки: