Галич и Солженицын

Первая заочная встреча Галича и Солженицына имела место в 1967 году после того, как 16 мая Солженицын обратился с "Письмом IV съезду писателей СССР" , где призвал обсудить вопрос о политической цензуре и о недопустимости репрессий по отношению к писателям. Поскольку СП хотел замолчать это обращение, группа из 80 литераторов, среди которых был и Галич, подписала письмо президиуму съезда о необходимости гласного рассмотрения обращения Солженицына. 11 декабря 1968 года, в день 50-летия писателя, Галич отправил ему телеграмму:

"Дорогого Александра Исаевича, замечательного писателя, человека, поздравляю от всего сердца. Низкий Вам поклон за великое мужество, которое позволяет выстоять всем нам. Обнимаю Вас. Александр Галич" [ 1259 ]. В 1970 году Галич и Солженицын были заочно избраны в неофициальный Комитет прав человека в СССР в качестве корреспондентов, а летом 1972 года Галич, уже отовсюду исключенный, после очередного инфаркта отдыхал в подмосковном поселке Жуковка. Сначала он снимал дачу покойного академика Антона Вольского , но вскоре вдова академика сдала Галичу дом целиком [ 1260 ]. Вообще в Жуковке был сосредоточен весь цвет советской интеллектуальной элиты. Рядом с дачей Вольского располагалась дача известного физика-ядерщика Юлия Харитона , тут же рядом - дача академика Сахарова . По соседству с Сахаровым - дача Мстислава Ростроповича , у которого уже несколько лет гостил Солженицын. За углом жил Дмитрий Шостакович . Еще неподалеку, за дощатым забором (прямо по Галичу!), находился поселок Совмина, где жили Молотов, Каганович, Булганин, Шепилов, а также министры и члены ЦК.

Казалось бы, на таком пятачке Галич и Солженицын просто обречены на встречу, но, как свидетельствует Владимир Фрумкин, "Галич мне с большой горечью сказал, что Солженицын отказался с ним встретиться, что он как-то попросил Екатерину Фердинандовну , тещу свою вторую уже, Наташи Светловой мать [ 1261 ], очень интеллигентную, очень умную женщину, и та передала Галичу, что тот страшно занят, заканчивает какую-то очередную работу." [ 1262 ] Ну не настолько же занят, чтобы не найти хотя бы полчаса для короткого знакомства! С Сахаровым, например, он общался тогда довольно часто, как сам же написал в своих воспоминаниях: "мы продолжали встречаться с Сахаровым в Жуковке 72-й год" [ 1263 ]. Можно обратиться и к воспоминаниям А.Д.Сахарова: "Около часа однажды мы гуляли по лесу недалеко от Жуковки (где дачи Ростроповича и моя), и он предлагал мне примкнуть к сборнику "Из-под глыб" , но я не решился на это по смутным тогда соображениям независимости" [ 1264 ].

Значит, причина не в занятости, а в чем-то другом.

Раиса Орлова так описывала это событие: "Летом 1972 года мы виделись особенно часто, он жил на той же самой маленькой улице, в деревне Жуковка, где жили Сахаров, Солженицын, Ростропович. <...> Ходили в лес, он пел у меня на дне рождения. Жарили шашлык.

Самая его большая обида того лета - Солженицын отказался с ним повидаться. <...> Мы просили Александра Исаевича встретиться с Галичем. Сделать-то больше и ничего было нельзя,- если Солженицын чего не хотел, то его не переубедить" [ 1265 ].

Обида усилилась в августе 1973 года. Тогда к Галичу как к последнему ученику Станиславского из Норвегии поступило приглашение приехать в сентябре на театральный семинар. В Москве на квартире юриста и основателя Института криминалистики Александра Штромаса собралось около десяти друзей Галича (среди них были композитор Николай Каретников и ленинградский коллекционер бардовских записей Владимир Ковнер) для того, чтобы обсудить все "за" и "против" этого приглашения. И вдруг, как вспоминает Ковнер, "Александр Аркадьевич сказал, что он страшно зол на Солженицына . Европейский Пен-клуб решил издать сборник "Десять заповедей" и каждую заповедь предложил написать одному из известных писателей. Предложили и Солженицыну. Он отказался, сославшись на занятость, а на вопрос, кого бы он мог рекомендовать из русских писателей, ответил: "Никого." В числе других достойных писателей Галич был особенно обижен за Владимира Максимова , которого очень ценил. Помню, как друзья убеждали Галича, что два таких человека, как он и Солженицын, должны быть выше личных обид, личной неприязни" [ 1266 ]. Но почему же все-таки Солженицын отказался встретиться с Галичем? Об этом речь пойдет ниже, а пока отметим, что известно лишь одно публичное, но тем не менее положительное упоминание им Галича - на пресс-конференции в Цюрихе 16 ноября 1974 года, в связи с деятельностью Жореса и Роя Медведевых :

"Знаете, Александр Галич недавно пошутил, что в Советском Союзе только осталось, говорит, два человека, которые придерживаются этого мнения,- два брата Медведевых. Ну, он несколько приуменьшил - не два, но действительно, ненамного больше. Это все направление тех коммунистов, которые ничему не научились от всей истории нашей страны, которые считают величайшим преступлением Сталина только то, что он опорочил социализм и разгромил свою партию, больше ничего" [ 1267 ]. Солженицын имеет в виду следующие слова Галича, сказанные им в интервью журналу "Посев": "Откровенно говоря, кроме братьев Медведевых, я вообще уже не знаю никого, кто, во всяком случае в Советском Союзе, искренне считал бы себя марксистом и ленинцем. Во всяком случае, среди моих знакомых таких не попадалось. Это я вам должен сказать совершенно откровенно" [ 1268 ]. Обратим внимание на то, что Солженицына никто не заставлял цитировать Галича, никто не задавал вопроса конкретно о нем. Но мысль Галича оказалась ему настолько близка, что было трудно удержаться и не процитировать ее. И это неудивительно, поскольку общего у них было достаточно много. Начать с того, что они тезки. Оба родились в 1918 году с разницей в два месяца. Оба исповедовали православие: Галич крестился у Александра Меня, с которым Солженицын был очень дружен и даже какое-то время хранил у него в саду рукописный вариант "Архипелага ГУЛАГ". Творчество каждого из них было направлено в первую очередь против советского тоталитарного режима, и, соответственно, они в целом одинаково оценивали большинство общественно-политических деятелей и событий советской истории. Так что недалек был от истины бард Вадим Егоров, сказавший однажды: "Вольным по- настоящему, безрассудно, в авторской песне был только один человек - Галич. Так же, как в литературе - Солженицын" [ 1269 ]. Оба невероятно раздражали власти - причем до такой степени, что те даже собирались их уничтожить, подстроив "автокатастрофу", но всякий раз находились тайные доброжелатели, предупреждавшие об опасности. В 1967 году КГБ хотел избавиться от Галича, а через несколько лет пришел черед Солженицына. В 1971 году его укололи отравленным "зонтиком" , но Солженицын выжил [ 1270 ], и тогда КГБ предпринял вторую попытку: "Зимой 1971-72г. меня предупредили и даже несколькими каналами (в аппарате ГБ тоже есть люди, измученные своей судьбой), что готовятся меня убить через "автомобильную аварию" [ 1271 ]. За распространение, да и просто хранение магнитофонных записей Галича и книг Солженицына (особенно "Архипелага ГУЛАГ") можно было запросто получить лагерный срок [ 1272 ]. Наконец, в 1974 году, с разницей в несколько месяцев, оба писателя были изгнаны из страны . Причем незадолго до высылки Солженицына его решила приютить Норвегия: "И норвежцы - духом твердые, единственные в Европе, кто ни минуты не прощал и не забывал Чехословакии,- предложили мне даже приют у себя - почетную резиденцию Норвегии , присуждаемую писателю или художнику. "Пусть Солженицын поставит свой письменный стол в Норвегии!" [ 1273 ] А первой остановкой Галича в эмиграции станет та же гостеприимная Норвегия. И так же, как Солженицын, Галич откажется от иностранного гражданства, считая себя российским гражданином и надеясь вернуться на родину. Тем удивительнее, что при всех отмеченных сходствах (прямо как у братьев-близнецов) они так и не встретились.

Чтобы понять отношение Солженицына к Галичу, обратимся ко второму тому его двухтомника "Двести лет вместе" , посвященного взаимоотношениям русских и евреев. Методику исследования, примененную в этой книге, может проиллюстрировать один пример. В главе "Начало исхода" Солженицын цитирует фрагмент из "Генеральной репетиции" Галича, в котором как раз говорится о советских евреях: "Множество людей, воспитанных в двадцатые, тридцатые, сороковые годы, с малых лет, с самого рождения привыкли считать себя русскими и действительно - всеми помыслами связаны с русской культурой" [ 1274 ].

Сразу хочется поинтересоваться: а что скрывается за отточием после слова "действительно". Да всего лишь три слова: "всеми своими корнями". Зачем же Солженицыну понадобилось их выбрасывать? А вот зачем. Через один абзац он приводит высказывание Григория Померанца о том, что советские евреи "стали чем-то вроде неизраильских евреев, людьми воздуха, потерявшими все корни в обыденном бытии", и сопровождает своим комментарием: "Очень точно выражено". Так вот, мысль Галича о том, что многие советские евреи "всеми своими корнями , всеми помыслами связаны с русской культурой", противоречит концепции Солженицына и понравившейся ему фразе Померанца о евреях, "потерявших все корни". Поэтому он просто заменил эти слова отточием. Собственно говоря, после этого уже ясно, чего можно ожидать от главы "На отколе от большевизма", где Галичу уделено целых шесть страниц. И обвинений ему здесь предъявлено столько, что все их рассмотреть невозможно, да вряд ли и нужно. Поэтому коснемся лишь основных.

Говоря о стихах Галича, Солженицын сетует: "Но и спускаясь от вождей "в народ", - разряды человеческих характеров почти сплошь - дуралеи, чистоплюи, сволочи, суки! - очень уж невылазно", как будто не знает реального положения дел, да и задача сатирика состоит в том, чтобы показывать именно негативные стороны жизни. Аналогичное высказывание прозвучало в документальном фильме А.Сокурова "Беседы с Солженицыным" (1998, часть 2): "у нас то Обломов, то Печорин, то Онегин - всё какие-то "лишние люди", которые не могут пристроиться. А где же дельцы, а где же строители, где зиждители? Где они? Упустила русская литература. <...> Я думаю, что под влиянием Гоголя это развилось. Отсюда пошли сатирики, иронисты, Салтыков- Щедрин. Салтыков-Щедрин - это уже просто горчица. Ну что это?" В таком свете становится понятной его негативная оценка песен Галича, которые во многом ведут свою родословную от прозы Щедрина. Однако это была не единственная причина такой оценки: "И как же он осознавал свое прошлое? свое многолетнее участие в публичной советской лжи, одурманивающей народ? Вот что более всего меня поражало: при таком обличительном пафосе - ни ноты собственного раскаяния, ни слова личного раскаяния нигде!" А разве песни Галича не были его самым лучшим и самым сильным раскаянием? Причем интересно, что Солженицын требовал раскаяния главным образом от писателей, деятелей культуры и правозащитников еврейского происхождения, а вот, скажем, от русских писателей-"деревенщиков" - не требовал. Так, известных своим антисемитизмом Солоухина , Распутина и Белова , которые в советские времена получали от государства всевозможные награды, занимали высокие посты и вполне себе процветали, он удостаивал самых щедрых похвал. Потому как "социально-близкие". Более того, Солоухин в 1958 году принимал активное участие в травле Пастернака и даже в перестроечное время не испытывал по этому поводу больших угрызений: "Удивлю, но скажу, что острого желания каяться и "отмываться" я никогда не испытывал, не потому, что я тогда, выступая, был уж очень умен и хорош, а потому, что не чувствую за собой особенного греха" [ 1275 ]. И вот такого-то человека Солженицын не постеснялся принять у себя в Вермонте." "И о чекистах тоже был у него фильм, и премирован",- упрекает Галича Солженицын, забыв уточнить, что в этом фильмы чекисты ловят не "внутреннего врага", а фашистского карателя - такие случаи тоже иногда бывали в советской истории. Кстати, здесь между ними наблюдается еще одно сходство. В 1964 году Галич действительно удостоился грамоты КГБ, а Солженицын, уже в XXI веке, принял Государственную премию из рук представителя того же ведомства, который не только не раскаялся в своей службе (да и Солженицын почему-то не требовал от него раскаяния), но и с гордостью заявил, что бывших чекистов не бывает.

Однако разница здесь все же существенная: отказаться от премии Галичу в то время было практически невозможно, так же как невозможно было бы отказаться и Солженицыну, выдвинутому в том же 1964 году на Ленинскую премию за повесть "Один день Ивана Денисовича". Однако его кандидатуру (к счастью для него) вычеркнули из списка претендентов. А получи Солженицын премию, как бы он после этого опубликовал "Архипелаг ГУЛАГ" с убойными антиленинскими главами? Между тем от награды 2007 года Александр Исаевич мог запросто отказаться без каких- либо последствий для себя, однако не захотел. Парадокс заключается еще и в том, что бывший лагерник Солженицын проделал путь от беспримерного свидетельства против коммунистического режима "Архипелага ГУЛАГ" к награде из рук представителя КГБ, а относительно благополучный драматург Галич - от грамоты КГБ к открытому обличению советской власти, участию в правозащитном движении, гонениям и загадочной гибели. Несправедливо называя все пьесы Галича и фильмы по его сценариям "проказененными", Солженицын "забывает" упомянуть пьесу "Матросская тишина" , которую даже при большом желании нельзя обвинить в "проказененности" и в пропаганде "публичной советской лжи, одурманивающей народ". Недаром же пьеса была запрещена к постановке. Еще один упрек Солженицына Галичу: "тогда, в шестидесятых, он бестрепетно обращал пафос гражданского гнева даже на опровержение евангельской заповеди ("не судите, да не судимы"): "Нет! презренна по самой сути / Эта формула бытия! - и, опираясь на опетые страдания, уверенно принимал статус обвинителя: "Я не выбран. Но я - судья!" И ведь вроде бы черным по белому написано: "Не судите, да не судимы", - заклинает меня вранье " [ 1276 ]. Очевидно, что Галич переосмысливает евангельскую формулу, наполняя ее злободневным социально-политическим содержанием: речь идет о призывах "не ворошить прошлое", забыть о преступлениях ленинско-сталинского периода, против чего и восстает поэт [ 1277 ] (далее в тексте перечисляются смерти Бабеля, Цветаевой, Мандельштама). А в конце следует вывод: "Так, вот, значит, и спать спокойно! / Опускать пятаки в метро?! / А судить и рядить - на кой нам? / "Нас не трогай, и мы не тро!" Кроме того, здесь еще и язвительно пародируется известная песня на стихи Лебедева-Кумача (1937): "Нас не трогай - мы не тронем, / А затронешь - спуску не дадим! /И в воде мы не утонем, /И в огне мы не сгорим!", где упоминается и буденновская конница ("Наши кони - кони боевые - / Закусили удила, / Бить врага нам не впервые, / Были, будут славные дела!"), также высмеянная Галичем: "Ах, забвенья глоток студеный, / Ты охотно напомнишь мне, / Как роскошный герой Буденный / На роскошном скакал коне". И смысл заключительных строк: "Те, кто выбраны, те и судьи? / Я не выбран. Но я - судья!" - состоит вовсе не в обвинении и не "в опровержении евангельской заповеди", а в том, что любой гражданин имеет право высказывать свое мнение по любым вопросам и оценивать любых общественных деятелей, независимо от того, какой пост они занимают. Кстати, здесь наблюдается перекличка с более ранней песней "Засыпая и просыпаясь": "Люди мне простят от равнодушия, / Я им - равнодушным - не прощу!" В обоих случаях вызывающие слова и интонации продиктованы протестом автора против лжи советской пропаганды и против людского равнодушия.

Вообще в своем разборе песен Галича Солженицын продемонстрировал удивительную поэтическую глухоту. Например, он пишет, что Галич "сочинил свою агностическую формулу, свои воистину знаменитые, затрепанные потом в цитатах и столько вреда принесшие строки: "Не бойтесь пекла и ада, / А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: "Я знаю, как надо!" Но как надо - и учил нас Христос! Беспредельный интеллектуальный анархизм, затыкающий рот любой ясной мысли, любому решительному предложению. А: будем течь как безмыслое (однако плюралистическое) стадо, и уж там - куда попадем".

Несомненно, эти строки Солженицын отнес к самому себе, поскольку сам он всегда точно "знает, как надо". Потому и отреагировал на них так болезненно. А ведь эта формула из того же разряда, что и "я - судья", которую Солженицын с порога отверг - вероятно, только из-за того, что она исходила от Галича. По этому поводу как нельзя кстати будут воспоминания священника Александра Меня: "Однажды, когда он прочел нам стихи о том, что надо бояться человека, который "знает, как надо", Николай Каретников спросил его: "А Христос? Александр Аркадьевич ответил: "Но ведь он не просто человек!" [ 1278 ] Призывая же "бояться того, кто знает, как надо", Галич говорит об опасности узурпирования некоторыми людьми права на обладание истиной, и Солженицын, как видно, относится к их числу. Причем в своем двухтомнике он привел усеченную цитату из песни Галича, тогда как две последующие строфы как раз и объясняют, почему таких людей надо бояться: "Не бойтесь золы, не бойтесь хулы, / Не бойтесь пекла и ада, / А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: "Я знаю, как надо!", / Кто скажет: "Всем, кто пойдет за мной, / Рай на земле награда!" / И рассыпавшись мелким бесом, / И поклявшись вам всем в любви, / Он пройдет по земле железом / И затопит ее в крови. / И наврет он такие враки, / И такой наплетет рассказ, / Что не раз тот рассказ в бараке / Вы помянете в горький час". Не так ли происходило в нашей стране после Октябрьского переворота? Показательно, что раскритикованные Солженицыным строки о "том, кто знает, как надо" приводит в своих воспоминаниях и Владимир Буковский , причем с диаметрально противоположным комментарием: "Стоит лишь захотеть, стоит только исправить тех, кто мешает всеобщему счастью,- и рай на земле, полная справедливость и благоволение в человецех! Трудно удержаться от этой мечты, от этого прекрасного порыва, особенно людям искренним и порывистым. Они-то первые и начинают срубать головы" [ 1279 ] .

Буковский прекрасно понимает, что Галич говорит о недопустимости повторения кровавого коммунистического эксперимента и призывает людей не верить новоявленным агитаторам, обещающим светлое будущее (аналогичная мысль высказывалась Галичем в песнях "Снова август", "Командировочная пастораль" и "Русские плачи": "И врет мордастый Будда [ 1280 ], / Что горе - не беда", "Все, что думалось, стало бреднями, / Обманул Христос новоявленный" [ 1281 ], "Что ни год - лихолетье, / Что ни враль , то мессия "/. Думается, что Буковского, отмотавшего двенадцать лет в лагерях и психушках, даже Александр Исаевич вряд ли бы осмелился обвинить в "беспредельном интеллектуальном анархизме". Ровно такой же комментарий к этим строкам Галича дал в интервью журналу "Континент" и Петр Григоренко , чей жизненный опыт - пять лет, проведенные в Черняховской спецпсихбольнице ,- вообще превосходит всякое воображение: "Коммунистические партии потому и создали такие страшные общества, что они "знают единственно верный путь". На самом деле они знают только, как создать такой совершенный аппарат насилия, что он способен загнать человечество в пропасть. Это об этих "все знающих" предупредил нас замечательный русский поэт, истинного значения которого мы еще не осознали, Александр Галич: "Не бойся сумы, не бойся мора и глада, а бойся единственно только того, кто скажет - я знаю, как надо!" [ 1282 ] Итак, перед нами два ярких противоположных примера: авторитарности мышления (Солженицын) и демократичности (Буковский, Григоренко, Галич), при том, что в главном - в необходимости борьбы с коммунистическим режимом - все четверо сходятся между собой. Впервые же свое отношение к этим строкам Галича Солженицын высказал в нашумевшей статье 1982 года "Наши плюралисты", где речь идет даже не о самом плюрализме, а о карикатуре на него: "Спел с гитарою Галич - и с тех пор сотни раз повторены и декларативно выкрикнуты полюбившиеся слова:

"Не бойтесь пекла и ада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: "Я знаю, как надо". Чем и парализован нынешний западный мир: потерею различий между положениями истинными и ложными, между несомненным Добром и несомненным Злом, центробежным разбродом, энтропией мысли - "побольше разных, лишь бы разных!". Но сто мулов, тянущих в разные стороны, не производят никакого движения.

А истина, а правда во всем мировом течении одна - Божья, и все-то мы, кто и неосознанно, жаждем именно к ней приблизиться, прикоснуться" [ 1283 ].

Беда только в том, что некоторые фанатичные личности, придя к власти, начинают насаждать "Божью истину" с таким усердием, что это оборачивается созданием ГУЛАГа для тех, кто с ними не согласен. И от появления именно таких людей предостерегает Галич. В 1974 году парижское издательство "ИМКА-Пресс" выпустило сборник статей советских эмигрантов "Из-под глыб" , и в нем была опубликована статья Солженицына "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни" (начата в 1972-м, закончена в ноябре 1973-го). В этой статье есть любопытное примечание 1974 года: "Один известный ныне диссидент в прошлые годы в русле казенного творчества написал сценарий, весьма одобренный, допущенный на экраны, и, стало быть, можно предположить его духовную цену. По случаю недавнего дипломатического торжества признано было уместным этот фильм демонстрировать снова, но фамилию провинившегося с тех пор сценариста - вырезать. И что же сценарист? Как бы естественно реагировать ему? Линия раскаяния: испытать бы радость, что позор прежней духовной сделки как бы сам отваливается от него, сам собою отпадает грех давний. Даже, может быть, и публично выступить с этим очистительным чувством? И сценарист выступает публично, да,- но с протестом , отстаивая свое право на подпись под фильмом. Ущемление гражданского права кажется ему важнее, чем очищение от старого греха?" [ 1284 ] Кто же этот загадочный диссидент и сценарист? И какой "весьма одобренный" сценарий имеется в виду? Ответы на эти вопросы содержатся в той же статье, но - в редакции 1981 года (самого диссидента и сценариста к тому времени уже не было в живых, поэтому он назван по имени): "Александр Галич в прошлые годы в русле казенного творчества написал сценарий по поводу советско-французской дружбы, весьма одобренный, допущенный на советские экраны, и этим определяется его духовная цена" [ 1285 ]. Далее - по тексту. Нетрудно догадаться, что речь идет о фильме "Третья молодость" , сделанном по сценарию Галича (вероятно, его показывали во время последнего визита в СССР президента Франции Жоржа Помпиду 11-13 марта 1974 года). Однако все претензии к нему со стороны Солженицына несостоятельны. Во-первых, из его слов следует, что если фильм "допущен на советские экраны", то он априори не имеет "духовной цены" (и это, стало быть, относится ко всему советскому кинематографу).

В таком случае имеют ли "духовную цену" повести самого Солженицына "Один день Ивана Денисовича" и "Матренин двор", опубликованные в начале 1960-х "Новым миром", то есть прошедшие цензуру? Кроме того, фильм "Третья молодость" - не о советско-французской дружбе, как пишет Солженицын (причем сам он этот фильм не смотрел - " можно предположить его духовную цену"), а о российско-французской, поскольку главный герой фильма, балетмейстер Мариус Петипа, приезжает из Парижа в Петербург в 1847 году. Но для Солженицына такие детали не важны - для него главное, что "сценарист выступает публично, да,- но с протестом, отстаивая свое право на подпись под фильмом. Ущемленье гражданского права кажется ему важнее, чем очищение от старого греха". Как видим, для Солженицына гражданские права не играют большой роли - попросту говоря, они его не интересуют. А что касается характеристики "давний грех", которую Солженицын применил к фильму "Третья молодость", то мы уже убедились, что "грехом" он не является, и Галича, как любого нормального человека, задевало то, что из титров вырезается его фамилия. Поскольку работа над статьей "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни" была начата в 1972 году, то совершенно очевидно, что на просьбу Галича о встрече летом того же года Солженицын никак не мог ответить согласием. Среди многочисленных упреков Солженицына к песням Галича встречается и такой: "Ни одного героя-солдата?", что странным образом перекликается с обвинениями партийных чиновников в адрес многих достойных писателей: дескать, ничего героического нет в их произведениях, а одно сплошное очернительство; где, мол, славные достижения нашего народа?! Однако самое любопытное - что на упрек Солженицына "Ни одного героя-солдата" в декабре 1968 года ответил? сам Солженицын в разговоре с Петром Григоренко: "Надо, Петр Григорьевич, дегероизировать войну, показать истинную сущность ее" [1286] . Так это же и сделал Галич! А теперь Солженицын упрекает его в отсутствии героев?

Помимо того, Солженицын все время упирает на еврейство Галича и тут же обнаруживает в его произведениях "русопятство" и бог знает что еще. А между тем, анализируя творчество какого-либо писателя (артиста, художника и т.д.), нельзя ставить во главу угла его национальность, если, конечно, он не замыкается на узконациональной тематике. Кроме того, Галич постоянно подчеркивал, что считает себя русским поэтом, и говорил, что его "от России пятым пунктом отлучить нельзя". Эти слова приводит и Солженицын, но как бы не придает им значения. Галич неудобен для Солженицына. Он ему мешает - тем, что, во-первых, еврей, а во-вторых, еврей, который сумел распрямиться, заговорить правду и стать одной из знаковых фигур для мыслящих людей, а значит - конкурентом. А ведь как было бы удобно для Солженицына, если бы Галич остался "благополучным советским холуем"! Тогда его можно было бы спокойно склонять за "приспособленчество". По Солженицыну, "сатира Галича, бессознательно или сознательно, обрушивалась на русских, на всяких Климов Петровичей и Парамоновых, и вся социальная злость доставалась им в подчеркнутом "русопятском" звучании, образцах и подробностях, - вереница стукачей, вертухаев, развратников, дураков и пьяниц - больше карикатурно, иногда с презрительным сожалением (которого мы-то и достойны, увы)". Хотя любому нормальному человеку ясно, что Галич сатирически бичует отрицательные людские типы вовсе не по их национальной принадлежности, а потому, что в нашей стране действительно было много "стукачей, вертухаев, развратников, дураков и пьяниц", которых Александр Исаевич почему-то отождествляет со всем российским (русским - в его понимании) народом: "А сочтен, как сказано, народным поэтом." Такого же мнения, что и Солженицын, придерживался известный математик- антисемит Игорь Шафаревич , бывший когда-то соратником Галича по диссидентскому движению; в своей "Русофобии" , появившейся уже после смерти поэта, он писал, что советская молодежь "крутит пленки с песенками Галича и Высоцкого, но отовсюду на нее льется, ей навязывается как вообще единственно мыслимый взгляд та же идеология "Малого Народа": надменно-ироническое, глумливое отношение ко всему русскому, даже к русским именам" [ 1287 ]. Подобно тому как английский бард пел бы главным образом о Джонах и Биллах, а французский - о Пьерах и Жанах, так же и российский бард поет о Климах Петровичах и Парамоновых, то есть о представителях доминирующей национальности, а не национальных меньшинств. И это вполне естественно, хотя Солженицыну очень бы хотелось, чтобы "сатира Галича обрушивалась" на Абрамов Моисеевичей и Рабиновичей - тогда бы он наверняка признал Галича народным поэтом. Кроме того, как справедливо заметил Бенедикт Сарнов , в своих песнях Галич рисует в первую очередь не национальные черты, а советские, или, выражаясь современным сленгом, совковые [ 1288 ]. И именно их подвергает уничтожающей сатире. Истоки этой позиции Солженицына находятся в его книге "Евреи в СССР и в будущей России" (редакции - 1965, 1968), многие куски из которой в смягченном виде вошли впоследствии в двухтомник "Двести лет вместе" . И уже тогда, в середине 60-х, Солженицын сформулировал свое отрицательное отношение к Галичу: "Послушайте магнитные записи песен Александра Галича (Гинзбурга), столь популярные сейчас в Москве - "Домашняя еврейская песенка" и другие. Узнаем оттуда, в чем была вечная доля евреев: погибать в лагерях и в сырой земле, гибнуть за общую справедливость. И как же русскому слушателю в той гостиной, в хору одобрения сидя, заикнуться и осмелиться сказать, что, в общем, полегать в сырую землю за эти полста лет у нас в России - не главная была доля евреев? Даже прямо скажем - это русская была доля!

Но и такое мягкое выражение было бы воспринято вокруг магнитофона как звериный оскал антисемитизма, не меньше" [ 1289 ]. А мы еще сетуем на то, что Солженицын отказался встретиться с Галичем в 1972 году! Можно ли было ожидать этого от человека с такими-то взглядами?! Но прямо объявить о причине своего отказа Солженицын, конечно, не мог и поэтому придумал правдоподобное объяснение - дескать, "страшно занят". Кроме того, одной из причин отказа Солженицына могло быть и обыкновенное высокомерие по отношению к другим диссидентам. Об этом сохранилось немало свидетельств. Например, Юрий Глазов вспоминал о своих встречах с Андреем Сахаровым: "Речь заходила о Солженицыне. Сахаров признавал его неординарный талант, но к мировоззрению относился не без настороженности. Вспоминая одну из встреч с писателем, А. Д. грустно заметил: "Солженицын сказал мне, что со мною готов встречаться, но не ниже. А на таких условиях не могу с ним общаться я." [ 1290 ]. Разумеется, всего этого Галич тогда не знал и воспринял отказ очень болезненно, о чем говорит и Бенедикт Сарнов : "Александр Исаевич знакомиться с Сашей решительно отказался. И выразил свой отказ в присущей ему, отнюдь не дипломатической форме. Отказом этим Саша был уязвлен до глубины души. В разговорах со мной (наверняка не только со мной) он постоянно возвращался к этой больной теме, всякий раз страдальчески повторяя: "Но почему?! Почему?" Вопрос был законный: оба они были тогда по одну сторону баррикад. По мнению Галича, им было что обсудить друг с другом. Ну и, конечно, хотелось ему непосредственно от самого Александра Исаевича услышать, что тот думает о его песнях. Я на эти Сашины вопросы обычно отвечал в том духе, что ладно, мол, не переживай: он такой особенный человек, у него вся жизнь по секундам рассчитана" [ 1291 ].

Однако в действительности Сарнов полагал, как он сам признается, что причина отказа была в "пижонстве" Галича, в его любви к антиквариату и т.д., то есть в том, чего якобы терпеть не мог аскетичный Солженицын. Но теперь-то знаем, почему он отказался встретиться с Галичем и что думал о его песнях. Если бы Александр Исаевич не был так одержим своими авторитарными и националистическими идеями и не относился высокомерно к другим диссидентам, то эта встреча могла состояться и наверняка имела бы далеко идущие последствия для судеб русской культуры и диссидентского движения. Однако история распорядилась по-другому. Вскоре после отказа Солженицына Галич написал стихотворение "Пророк", в котором в образной, но вместе с тем достаточно прозрачной форме описал их взаимоотношения: "Мимо "Показательной Аптеки", / Мимо "Гастронома" на углу - / Потекут к нему людские реки, / Понесут признанье и хвалу! / И не ветошь века, не обноски, / Он им даст Начало всех Начал!.. / И стоял слепой на перекрестке / И призывно палочкой стучал. / И не зная, что Пророку мнилось, / Что кипело у него в груди, / Он сказал негромко: "Сделай милость, / Удружи, браток, переведи!.." / Пролетали фары - снова, снова, / А в груди Пророка все ясней / Билось то несказанное слово / В несказанной прелести своей! / Много ль их на свете, этих истин, / Что способны потрясти сердца?! / И прошел Пророк по мертвым листьям, / Не услышав голоса слепца. / И сбылось - отныне и вовеки!- / Свет зари прорезал ночи мглу, / Потекли к нему людские реки, / Понесли признанье и хвалу: / Над вселенской суетней мышиной / Засияли истины лучи!.. / А слепого, сбитого машиной, / Не сумели выходить врачи" [ 1292 ]. Безошибочно чувствуя авторитарные нотки в выступлениях Солженицына, на домашнем концерте для эстонских писателей и интеллектуалов, состоявшемся в начале 1973 года в Таллине, Галич предостерег Владимира Фрумкина "от слепой веры в величие и непогрешимость Солженицына" [ 1293 ]. (Об этой пятидневной поездке в Эстонию сохранились воспоминания Фрумкина: "Слушают с глубоким вниманием, принимают тепло, угощают щедро, Галич светится радостью, прямо-таки купается в успехе. Наутро говорим о том, что интеллигент - он везде интеллигент, что образованные эстонцы, судя по всему, не переносят ненависть к навязанному им режиму на русскую культуру и как своего принимают опального московского поэта" [ 1294 ].) И это предостережение вскоре оказалось пророческим. 5 сентября 1973 года Солженицын направил руководству страны знаменитое "Письмо вождям Советского Союза" , в котором объяснял им (вождям) преимущества авторитарного режима над демократией. Заодно в своем письме Солженицын предложил вождям ввести в России православие , на что интеллигенция тут же откликнулась эпиграммой, которую со слов Галича привел Ефим Эткинд в своей книге "323 эпиграммы": "Что наша жизнь? Ненужная обуза. / Что наш закон? Один другого съест. / Все будет так - понятно и без вуза, / Нас не спасет и сто двадцатый съезд, / Пока Вожди Советского Союза / На Серп и молот не поставят / Крест" [ 1295 ]. Симпатия к авторитарному строю предполагает отрицательное отношение к демократии, и поэтому вполне закономерно, что Солженицын постоянно говорит о своем неприятии Февральской революции . Например, в письме к главному редактору монархистской газеты "Наша страна" (Буэнос-Айрес) Николаю Казанцеву от 3 марта 1984 года он признался, говоря о журнале "Посев": "Черты феврализма мне первому непереносимы, но я у них его в эти годы не обнаруживаю" [ 1296 ].

А если мы вспомним, что на провокационный вопрос Ю.Андреева в Петушках: "Какое у вас опорное слово?" - Галич ответил: "Февраль!", то увидим, что при всем внешнем сходстве между ним и Солженицыным пролегает бездонная пропасть. Однако еще 5 января 1974 года в связи с участившимися гонениями на Солженицына за публикацию на Западе "Архипелага ГУЛАГ" Галич вместе с Сахаровым, Войновичем, Максимовым и Шафаревичем подписал открытое письмо в защиту писателя [1297] (по словам Войновича, они писали его у Галича дома [1298] ). А председатель КГБ Андропов сразу же забеспокоился, так как стало ясно, что может возникнуть нежелательный мировой резонанс, и 18 января направил в ЦК соответствующую записку: "По имеющимся данным, антиобщественно настроенные связи СОЛЖЕНИЦЫНА - САХАРОВ, МАКСИМОВ, ГАЛИЧ и некоторые другие - активно распространяют измышления о якобы грозящей СОЛЖЕНИЦЫНУ опасности и пытаются подогревать ведущуюся на Западе антисоветскую кампанию призывами к широкому распространению пасквиля "Архипелаг Гулаг" как за рубежом, так и внутри СССР" [ 1299 ]. Что же касается публичной критики Галича в адрес Солженицына, то она звучала крайне редко - известен лишь один случай, относящийся к 1974 году. Вот как описывает это сам "пострадавший": "Смешно так получилось: 27 декабря, только вышли мы с Восточного вокзала <...> как встречавшие Струве перекинули нам на заднее сиденье сегодняшнюю парижскую газету: на первой странице, словно выстроенные в ряд, сфотографировались четверо писателей новой "парижской группы": Синявский, Максимов, В.Некрасов и А.Галич. А в интервью шла всячинка, Некрасов изумлялся обилию фруктов на Западе как самой поражающей его черте после изнурительного рабского Востока, а Галич уравнивал мои вкусы с брежневскими и предсказывал, что я никогда не приеду в ненавидимый мною Париж" [ 1300 ]. Впрочем, негативным отзывом можно считать также исполнение Галичем в одной из передач на "Свободе" стихотворения "Пророк" , да и песня о том, "кто знает, как надо" в свете его взаимоотношений с Солженицыным и многочисленных публичных заявлений последнего стала приобретать дополнительный подтекст.

В большинстве же своих выступлений и интервью Галич отзывался о Солженицыне в высшей степени уважительно, особенно после публикации на Западе "Архипелага ГУЛАГ", который фактически явился приговором коммунистической системе. Например, осенью того же 1974 года в интервью корреспонденту радио "Свобода" Юрию Мельникову на вопрос о том, не считает ли он провокационным сравнение Солженицыным психиатрических тюрем в Советском Союзе с газовыми камерами Третьего рейха [ 1301 ], Галич ответил: "Нет, я не вижу ничего провокационного, ибо по существу так же, как заключали в газовые камеры людей, физически здоровых; людей, которые могли принести пользу; людей невинных,- точно так же заключают в условия невыносимого страдания, невыносимых издевательств, физических и духовных, людей здоровых, людей абсолютно нормальных" [ 1302 ].

А в своей передаче на радио "Свобода" от 11 февраля 1975 года, посвященной годовщине изгнания Солженицына, Галич выскажется еще сильнее: "Существование Александра Исаевича, само его творчество, сама его жизнь подтверждают то, что он, находясь по ту сторону границы, находясь за рубежом, не сложил оружия, продолжает бороться, продолжает творить, продолжает создавать новые великолепные произведения. Было время, когда всю огромную территорию Советского Союза покрывала, как панцирь, как льды во время ледникового периода, покрывала белая раковая опухоль, белые пятна обледенения - страха. <...> И, пожалуй, первым среди тех, кто помог этому процессу, кто возглавил этот процесс уничтожения страха, был Александр Исаевич Солженицын." [ 1303 ]

Эти слова помимо действительно справедливой оценки роли Солженицына свидетельствуют еще и о благородстве их автора, не пожелавшего выносить в прямой эфир свои, пусть и справедливые, обиды и претензии. К сожалению, Александр Солженицын даже на склоне лет не сумел преодолеть в себе вирусы национализма и авторитаризма, помешавшие ему адекватно оценить и полюбить творчество столь близкого ему Александра Галича.

Ссылки: