Галич и правозащита

Конец 1960-х годов был временем прощания с иллюзиями - именно тогда у интеллигенции растаяли последние надежды на возможность диалога с властью. "Некоторое время тому назад,- вспоминал Галич,- скажем, в 68-69-м годах, годах очень страшных, прошедших под знаком Чехословакии ,- мы все-таки еще пытались как бы затеять разговор. Мы ждали ответов, мы ждали какой-то реакции. Уже года с 1970-го мы поняли, что реакции не будет, что мы говорим в пустоту. Собственно говоря, именно это обстоятельство заставило нас обратиться к Западу" [ 956 ].

Логика гражданского сопротивления естественным образом привела Александра Галича в ряды правозащитного движения . Он не только был знаком со многими правозащитниками, но и вскоре сам стал одним из них.

Надо заметить, что Галич не очень любил слово "диссидентство" (инакомыслие) и предпочитал ему французский термин "резистанс" (сопротивление) [ 957 ]. 10 января 1969 года на дому у Юрия Штейна , члена Инициативной группы по защите прав человека в СССР, и его жены Вероники Туркиной Галич знакомится с бывшим генералом, а в то время уже известным правозащитником, Петром Григоренко , на которого эта встреча произвела большое впечатление:

"В семье Штейнов мы познакомились и с замечательным российским бардом Александром Аркадьевичем Галичем. Здесь же слушали его чудесные песни" [ 958 ]. Галич в своем дневнике более сдержан: "Вечером у Ш[тейнов]. Григоренко. Почему-то я представлял его иначе" [ 959 ]. Однако вскоре Петр Григоренко будет арестован, и Галич посвятит ему "Горестную оду счастливому человеку" .

Аресту предшествовала записка председателя КГБ Андропова , которая была направлена им 16 апреля 1969 года в ЦК КПСС и заканчивалась так: "Зарубежные радиостанции и органы печати, в том числе принадлежащие махровым антисоветским организациям, постоянно информируют мировую общественность о враждебной деятельности Григоренко, рекламируя его "совестью России", "авангардом большого исторического движения", "известным борцом за права и свободу". [ 960 ].

В результате 7 мая Григоренко задерживают и насильно помещают в психиатрическую клинику с характерным для того времени диагнозом: "страдает психическим заболеванием в форме патологического (паранойяльного) развития личности с наличием идей реформаторства, возникшим у личности с психопатическими чертами характера и начальным явлением атеросклероза сосудов головного мозга. Невменяем. Нуждается в направлении на принудительное лечение в специальную психиатрическую лечебницу" [ 961 ]. Отталкиваясь от этой истории, Галич создал масштабный поэтический образ: "Когда хлестали молнии ковчег, / Воскликнул Ной, предупреждая страхи: / "Не бойтесь, я счастливый человек, / Я человек, родившийся в рубахе!" <...> А я гляжу в окно на грязный снег, / На очередь к табачному киоску / И вижу, как счастливый человек / Стоит и разминает папироску. / Он брал Берлин! Он правда брал Берлин, / И врал про это скучно и нелепо, / И вышибал со злости клином клин, / И шифер с базы угонял налево. <...> Он водку пил и пил одеколон, / Он песни пел и женщин брал нахрапом! / А сколько он повкалывал кайлом! / А сколько он протопал по этапам! / И сух был хлеб его, и прост ночлег! / Но все народы перед ним - во прахе. / Вот он стоит - счастливый человек, / Родившийся в смирительной рубахе!" Словосочетание "счастливый человек" в данном случае является саркастической собирательной характеристикой "советского человека", который и брал Берлин, и угонял шифер с базы, и пил водку с одеколоном и т.д. А саркастической - потому, что родился "в смирительной рубахе". Здесь еще и намек на заключение Григоренко в психбольницу. Фразеологический оборот "родиться в рубашке", то есть "счастливо избегать любых опасностей", дополняется словом: "смирительная", которое указывает на методы лечения в психбольницах, и за счет этого слова фразеологический оборот меняет свой смысл на противоположный: счастливым называется человек, на которого надета смирительная рубаха - своеобразная метафора несвободы. И в этой несвободе рождались все советские люди. Потому и сказано: "родившийся в смирительной рубахе". На одном из концертов начала 1970-х годов, состоявшемся на даче Пастернаков, Галич предварит исполнение этой песни недвусмысленным комментарием:

"Ну, вероятно, все из вас знают о горестной судьбе замечательного человека, человека мужественного, прекрасного, кстати, знающего почти наизусть Бориса Леонидовича, Петра Григорьевича Григоренко. Генерала Григоренко. Вот у меня песня, посвященная ему, называется она "Горестная ода счастливому человеку". Вы знаете, он находится в психушке уже который год, и никак нельзя, невозможно добиться его освобождения, когда он - человек совершенно нормальный, удивительный, прекрасный, благородный". И на фонограмме 1974 года:

"Сейчас спою песню, которая посвящена человеку, о котором, я думаю, многие и очень часто вспоминают, и очень страдают за него. Эта песня посвящается Петру Григорьевичу Григоренко". В течение пяти лет Григоренко будут подвергать диким пыткам в надежде на то, что его удастся либо сломать, либо уничтожить, но он сумеет выжить в нечеловеческих условиях, и в 1974 году под давлением мировой общественности властям придется выпустить генерала на свободу. Похожая судьба была и у композитора, музыканта, исполнявшего чужие стихи под аккомпанемент рояля, Петра Старчика , прошедшего в 1970-е годы за распространение антисоветских листовок через ад Казанской спецпсихбольницы :

"В диссидентском кругу я познакомился и с Галичем. Бывал у него дома, недалеко от метро "Аэропорт", он приглашал меня на свои концерты.

"Промолчи - попадешь в палачи!" - это тогда уже звучало, и я уже не молчал. Хотя и Александр Аркадьевич ничего не знал о моей "подпольной" деятельности".

В этот круг, как говорит Старчик, входили Сахаров , Буковский , Григоренко и Галич :

"Мы встречались, пили чай и спорили. Я наконец-то чувствовал себя в своем кругу, мне очень хотелось помочь другим выкинуть из головы ложь коммунизма. Я должен был что-то делать" [ 962 ]. Все это кончилось тем, что 20 апреля 1972 года Старчик за свою протестую деятельность был арестован, и ему было предъявлено обвинение по 70-й статье УК РСФСР - антисоветская агитация и пропаганда. А когда Старчик оказался в Казанской тюрьме, то получал от Галича "драгоценные приветы, которые шепнет жена на свидании ("Александр Аркадьевич кланялся"). После этого можно было жить полгода совершенно спокойно, потому что тебя кто- то помнит" [ 963 ]. И не случайно Галич, уже находясь в эмиграции, напишет предисловие к журнальной подборке стихов Виктора Некипелова , опыт которого сходен с опытом Григоренко и Старчика: "Я очень немного знал о Викторе Некипелове, когда в руки мне попала изданная, разумеется, самиздатом книга его стихов.

Должен признаться, что начал я ее читать с некоторой прохладцей (еще один поэт!), но прочитал, не отрываясь, до самой последней страницы, до самой последней строки. <...> Потому что поэзия для Некипелова не забава, не времяпрепровождение, а дело всей его жизни, способ противостоять насилию, лжи, бедам в самых жесточайших условиях - "психушки", тюрьмы, лагеря - оставаться человеком" [ 964 ]. Власти активно использовали психиатрию в репрессивных целях. В 1970 году в психиатрическую больницу была заключена Наталья Горбаневская , участница демонстрации на Красной площади в августе 1968-го . В ту пору она еще практически не знала песен Галича и не была с ним знакома: "В нищей нашей молодости даже "магнитофон системы "Яуза" был роскошью, а самого Галича я встретила и услышала только в 1972 году. Впервые же несколько песен с первой, уже широко расходившейся по стране пленки Галича я услышала в Ленинграде, где тонким, серебряным голоском пела их юная студентка Нина Серман . С этим серебряным голосом у меня так навсегда и связалось: "Она вещи собрала, сказала тоненько." [ 965 ]

А познакомились они дома у Павла Литвинова , когда тот уже вернулся из ссылки. Галич тогда целый вечер пел свои песни, и Горбаневская попросила его спеть "Леночку": "Он как-то засмущался, сказал: "Да я слов не помню" - видно было, что он ее уже редко поет, как бы невысока она для него" [ 966 ]. Математик Леонид Плющ также был узником психиатрической тюрьмы . Как и многие правозащитники, он любил песни Галича и понимал их важность в жизни страны. По его словам, анекдот и песни Галича "проделывают большую работу очищения от старого хлама, чем весь самиздат" [ 967 ] , и хотя это было явным преувеличением, но по сути справедливо.

В своих мемуарах Плющ признавался, что на весь 1971 год Галич стал для него одновременно лекарством и наркотиком. Он часами слушал "Поэму о Сталине" и "Кадиш": "Увлечение Галичем охватило всех моих друзей. Некоторые предпочитали "аполитичного" Окуджаву или песни Юлика Кима. Для меня же они дополняли друг друга" [ 968 ]. А когда в 1972 году Плюща посадили в Днепропетровскую специальную психиатрическую больницу , то песню Галича "Гусарский романс" (о поэте XIX века Александре Полежаеве) он пел - Александру Полежаеву , рабочему парню, который сидел вместе с ним. Этот парень пытался бежать в Израиль из советских военных частей, находившихся в Египте, и был задержан при пересечении границы [ 969 ]. Был знаком Галич и со знаменитым адвокатом Софьей Каллистратовой , мужественно защищавшей многих диссидентов. Ее дочь вспоминала: "Софью Васильевну невозможно было не слушать. Помню, Галич рассказывал, как он познакомился с Софьей Васильевной в какой-то компании: "Я думал, что эта старушка родственница хозяев. Но когда "старушка" заговорила. У мамы был необычайно выразительный голос" [ 970 ]. После этого Галич с Каллистратовой встречались неоднократно. Известно, например, что "в начале 70-х гг. в ее комнате, куда набивалось по 30-40 старшеклассников, товарищей ее старших внуков, пели свои песни Юлий Ким и Александр Галич" [ 971 ]. Имеются сведения и о знакомстве Галича с патриархом советского правозащитного движения Александром Ильичом Гинзбургом . На домашнем концерте у Владимира Корнилова в 1972 году перед исполнением "Баллады о Вечном огне" Галич сказал: "Жалко, что еще не приехали Гинзбург и Даниэль, которые должны приехать". Нетрудно догадаться, что Александр Гинзбург очень любил песни Галича (заметим, что они не только тезки, но и однофамильцы). Обратимся к воспоминаниям Израиля Гутчина , где он рассказывает о своем общении с Роем Медведевым : "Так вот, Александр Галич, с которым я был к этому времени довольно близко знаком, сочинил новую песню о Пастернаке (ту самую - "Разобрали венки на веники!"). Я ее записал на магнитофон, а Рою очень хотелось послушать ее, а также ряд других песен Галича. Но так как квартира Роя явно прослушивалась, то он предложил собраться у его, как он сказал, "хорошего и ближайшего друга". Хотя я работал в особорежимном учреждении, но - согласился. И вот я пришел на Комсомольский проспект к указанному дому, где меня ждал Рой. Он привел меня в роскошную и большую квартиру и познакомил с хозяином А.И.Гинзбургом . Хозяин отсидел в лагере десять лет и потому казался непогрешимым. Он заявил: "Вот обождем, придут еще иностранцы с магнитофоном и будут переписывать песни?. Я запротестовал и сказал, что в этом случае уйду. Пошли на мировую: песни будем слушать, но не переписывать.

Между тем пришла Евгения Гинзбург (однофамилица хозяина), с которой меня познакомили. Она была широко известна как автор книги "Крутой маршрут" (в дальнейшем я ее еще несколько раз видел и даже обедал с ней у Е.Евтушенко). Наконец пришел какой-то итальянский корреспондент, которому хозяин показал жестом, что записывать нельзя" [ 972 ]. Кстати, как вспоминает дочь Фриды Вигдоровой Александра Раскина, Алик Гинзбург, который в этих делах понимал лучше многих, говорил мне петом 1964 года в Тарусе: "Вот попомните мои слова, Саша: через год-полтора Галич будет петь свои песни в ЦДЛ ". Он не забыл об этом разговоре, и когда действительно, примерно через это время Галич выступил с песнями в ЦДЛ, передал мне через общих знакомых, что вот, мол, сбылось его предсказание" [ 973 ]. 4 ноября 1970 года в Москве было объявлено о создании неофициального "Комитета прав человека в СССР" , а первая встреча членов Комитета состоялась 10 декабря. В состав Комитета вошли известные ученые и правозащитники: Андрей Сахаров , Валерий Чалидзе , Игорь Шафаревич , Андрей Твердохлебов . Экспертами Комитета стали Александр Есенин-Вольпин (сын поэта Есенина) и Борис Цукерман . Почетными корреспондентами (заочно) были выбраны Солженицын и Галич [ 974 ]. По воспоминаниям А.Д.Сахарова, "каждый из них был очень плохо информирован о намечавшемся избрании (Галич по телефону, к Солженицыну ездил с какой-то беседой я), в результате они были поставлены в очень неловкое и ложное (а Галич - даже опасное) положение" [ 975 ]. Опасное - потому, что КГБ и так внимательно следил за каждым шагом Галича, а участие в Комитете вдобавок к острейшим политическим песням могло только усугубить конфликт и побудить власти к принятию крайних мер, что и произойдет в 1971 году, когда участие в Комитете будет фигурировать в качестве одного из обвинений Галичу во время его исключения из Союза писателей [ 976 ].

Однако сам Галич не только одобрил по телефону идею своего избрания в этот Комитет, но и был счастлив, когда узнал, что об этом сообщили по зарубежному радио (любые упоминания для него теперь были на вес золота). При этом он никак не хотел внимать аргументам Анатолия Гребнева, который пытался разъяснить ему всю серьезность ситуации: "Я помню, утром как-то в Болшево я вывел его из столовой где-то в укромном местечке, на ухо: "Саша, ночью передавали по голосам: какой-то комитет в защиту прав человека - Сахаров, Чалидзе и ты. Смотри,- говорил я,- это серьезно. Если это твой сознательный выбор, то ради Бога, если же просто недоразумение, то - смотри. Академик кое-как проживет на стипендию, тебя же они обложат со всех сторон!" И что же Саша Галич на это? Обрадовался, просиял: "Это по Голосу или по Би-би-си? ты сам слышал? Когда?.." Я удивился такому легкомыслию (да, сказал он, ты прав, надо будет позвонить Андрею Дмитриевичу)" [ 977 ] Более того, узнав о своем заочном избрании в этот Комитет, Галич даже не поставил в известность жену - видимо, предполагая ее негативную реакцию. И та узнала об этом совершенно случайно. В 1970 году в Малеевке с Галичами познакомилась переводчица грузинской прозы Анаида Беставашвили , переехавшая двумя годами ранее из Тбилиси в Москву. Во время этой встречи на нее большое впечатление произвела Ангелина Николаевна , и впоследствии (в 1988 году на чтениях в Литературном институте, посвященных 70-летию со дня рождения Галича) она охарактеризовала ее как "женщину необычайной внешней и душевной красоты", а о Галиче рассказала следующее: "Как-то между делом Александр Аркадьевич сказал: "А я вот стал членом Комитета защиты прав человека" (в Комитет этот, организованный академиком Сахаровым, вошли кроме него и Галича еще пять человек). Ангелина Николаевна, услышав это, чуть не упала в обморок и поспешила всех успокоить: "Не слушайте его, он сумасшедший, у него справка". Она всегда так говорила. Потом оказалось, что Галич сказал правду" Однажды в Малеевке Александр Аркадьевич читал нам свою знаменитую поэму о Януше Корчаке. Поэма лежала в "Новом мире", и Твардовский готов был ее напечатать, но цензура почему-то требовала снять совершенно невинные заключительные строчки ("Не возвращайтесь в Варшаву, пан Корчак!"). Все умоляли Галича согласиться, но он категорически отказался. Поэма так и не появилась в журнале, к великому сожалению Твардовского и всех нас" [ 978 ]. Между прочим, эти строчки из поэмы о Корчаке не такие уж невинные. К тому же они повторяются несколько раз - с небольшими, но существенными изменениями, и эта авторская настойчивость наряду с ярко выраженной политичностью выдает прозрачный подтекст стихотворения:

"А мне-то, а мне что делать? / И так мое сердце - в клочьях! / Я в том же трясусь вагоне / И в том же горю пожаре, / Но из года семидесятого / Я вам кричу: "Пан Корчак! / Не возвращайтесь! / Вам страшно будет в этой Варшаве!" <...> Паясничают гомункулусы, / Геройские рожи корчат, / Рвется к нечистой власти / Орава речистой швали / Не возвращайтесь в Варшаву, / Я очень прошу Вас, пан Корчак! / Вы будете чужеземцем / В Вашей родной Варшаве!" Цензоры безошибочно учуяли, что речь здесь идет, конечно, ни о какой не Варшаве, а о Советском Союзе. И, кстати говоря, именно по этой причине фильм Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм" (1965) шел в кинотеатрах страны очень короткое время - потом власти спохватились и сняли его с проката: слишком уж много было там "нежелательных аллюзий" на советскую действительность. Поначалу друзья оберегали Галича от участия в правозащитном движении. 24 марта 1966 года Раиса Орлова записывает в своем дневнике, что ей позвонил возмущенный Галич и спросил, почему ему не сообщили о коллективном письме протеста против суда над Синявским и Даниэлем: "Объясняю, что это намеренно, его дело песни писать! Он польщен, но продолжает ворчать" [ 979 ]. Между тем осенью следующего года он все же подписал одно коллективное письмо - "Петицию Президиуму Верховного Совета СССР" (о рассмотрении проекта закона "О распространении, отыскании и получении информации"), которая датируется не позднее 26 октября 1967 года [ 980 ]. Всего под ним подписалось 125 человек. Среди них: физики и математики В.Гинзбург, П.Капица, М.Леонтович, А.Сахаров, И.Гельфанд, А.Яглом; писатели и литературоведы В.Аксенов, Э.Бабаев, В.Каверин, Л.Копелев, В.Корнилов, Н.Оттен, А.Гастев, Л.Пинский, М.Поповский, Г.Поженян; правозащитник А.Костерин; режиссеры М.Калик и Ю.Любимов; художник Б.Биргер; композиторы и музыканты Э.Денисов, Н.Каретников, М.Юдина, А.Шнитке, М.Меерович и другие. Частично к этому письму присоединились физик Я.Зельдович и литературные критики С.Рассадин и Б.Сарнов. А после 1968 года Галичу уже самому будет не до подписания писем. Лишь после исключения из Союза писателей, когда ему станет нечего терять, он активно займется "подписантством". Однако было еще одно коллективное письмо, которое Галич подписал незадолго до исключения: письмо в защиту Владимира Буковского , арестованного в очередной раз 29 марта 1971 года за передачу на Запад разоблачительных материалов о психиатрических репрессиях в СССР . После этого Буковский был заключен в Лефортовскую тюрьму , затем направлен в Институт имени Сербского на судебно-психиатрическую экспертизу, в ноябре 1971-го признан вменяемым, и теперь ему грозил суд с последующим лагерным сроком. По этому поводу Галич, а также академики А.Сахаров, М.Леонтович и член- корреспондент АН СССР И.Шафаревич направили "Обращение к Генеральному прокурору и Министру юстиции СССР с просьбой гарантировать гласность судопроизводства и соблюдения всех предусмотренных законом прав обвиняемого на предстоящем процессе В. Буковского". Даты на письме нет - ориентировочно это конец декабря 1971 года [ 981 ]. Однако никакого воздействия на адресатов письмо не оказало, и 5 января состоялся суд над Буковским, на котором он был приговорен к семи годам лагерей и пяти - ссылки.

Ссылки: