Арест Бухарина, 27 февраля 1937 года

Наступил роковой день 27 февраля 1937 года. Вечером позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сообщил Н.И., что ему надо явиться на пленум.

Стали прощаться. Трудно описать состояние Ивана Гавриловича . Обессиленный страданиями за сына, старик больше лежал. В минуты прощания у него начались судороги: ноги то непроизвольно поднимались высоко вверх, то падали на кровать, руки дрожали, лицо посинело. Казалось, жизнь его вот- вот оборвется. Но стало легче, и Иван Гаврилович слабым голосом спросил сына.

- Что происходит, Николай, что происходит? Объясни! Н.И. ничего не успел ответить, как вновь зазвонил телефон.

- Вы задерживаете пленум, вас ждут, - напомнил Поскребышев, выполняя поручение своего Хозяина. Не могу сказать, что Н.И. особенно торопился. Он успел еще проститься с Надеждой Михайловной . Затем наступил и мой черед.

Непередаваем трагический момент страшного расставания, не описать ту боль, что и по сей день живет в моей душе. Н.И. упал передо мной на колени и со слезами на глазах просил прощения за мою загубленную жизнь; сына просил воспитать большевиком, "обязательно большевиком!", дважды повторил он свою просьбу, просил бороться за его оправдание и не забыть ни единой строки его письма. Передать текст письма в ЦК, когда ситуация изменится, "а она обязательно изменится, сказал Н.И., - ты молода, и ты доживешь. Клянись, что ты это сделаешь!" И я поклялась.

Затем он поднялся с пола, обнял, поцеловал меня и произнес взволнованно:

- Смотри, не обозлись, Анютка, в истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует! От волнения меня охватил внутренний озноб, и я почувствовала, что губы мои дрожат. Мы понимали, что расстаемся навсегда. Н.И. надел свою кожаную куртку, шапку-ушанку и направился к двери.

- Смотри, не налги на себя, Николай! - только это смогла я сказать ему на прощание.

Проводив Н.И. в "адово чистилище", я едва успела прилечь, как явились с обыском. Сомнений не было Н.И. арестован.

Пришел целый отряд, человек 12-13, один из них врач в форме НКВД и в белом халате. Обыск с врачом... Небывалый случай! Вот как гуманно... Обыском руководил Борис Берман , в то время начальник следственного отдела НКВД , позже он был расстрелян . Берман пришел точно на банкет - в шикарном черном костюме, белой рубашке, кольцо на руке с длинным ногтем на мизинце. Его самодовольный вид внушал отвращение. Он вошел ко мне в комнату и первое, что спросил:

- Оружие есть?

- Есть, - ответила я и протянула руку к ящику ночного столика, стоящего возле кровати, чтобы достать револьвер, тот самый, с надписью: "Вождю пролетарской Революции от Клима Ворошилова". Вдруг Берман властно схватил меня за руку, не иначе как из опасения, что я выстрелю в него, сам взял револьвер из ящика, прочел надпись и ухмыльнулся, очевидно, потому, что обнаружил неожиданный трофей, о котором, надо думать, Хозяину будет доложено.

- Еще оружие есть?

- Есть. - Было еще немецкое охотничье ружье, привезенное в 20-е годы А.И. Рыковым из Берлина в подарок Н.И.. Затем Берман попросил показать, где хранится архив Бухарина. Я решила уточнить, что он подразумевает под архивом. Оказалось, абсолютно все. Я направилась вместе с ним в кабинет, прошла через комнату Ивана Гавриловича, возле него сидел врач. В кабинете застала толпу мужчин и двух женщин. Все принялись за работу. Из сейфа вытащили протоколы заседаний Политбюро, стенограммы пленумов ЦК, опустошили все ящики письменного стола, шкафы с документами, связанными с многолетней работой Бухарина в "Правде", Коминтерне, НИСе, "Известиях". Забраны были книги, брошюры, написанные Бухариным, его опубликованные речи. Из комнаты, где мы провели вместе последние мучительные месяцы, взяли папку с письмами Ленина, черновой набросок программы партии - проект ее был принят на VIII съезде РКП(б) в 1919 году.

Обнаружили в ящике стола и несколько писем Н.И., адресованных мне, с интересными описаниями явлений природы, которые я получила еще в детстве... Изъят был рукописный текст и перепечатанный на машинке экземпляр поэмы, посвященной памяти Серго Орджоникидзе. Как я ни просила Бермана оставить принадлежащие мне письма и рукописный текст поэмы - "документы, к следствию отношения не имеющие" - так я мотивировала (а впрочем, что имело отношение к тому позорному "следствию"?), - мне было в этом отказано.

Так было забрано все, все до клочка. Сваливали в огромную кучу, которая называлась "архив" и горой возвышалась в кабинете. Варварски уничтожались следы честной и бурной деятельности Н.И., чтобы стереть с лица земли образ действительного Бухарина и заменить его тем, оболганным, что предстал на процессе, да и то не таким, как хотелось бы Сталину и его угодливым слугам. Затем подогнали к черному ходу грузовую машину, наполнили ее доверху (я видела это из окна кухни) и увезли, очевидно, в НКВД.

Берман, две женщины и несколько мужчин остались. Началась унизительная процедура: личный обыск. Подняли Ивана Гавриловича с постели, он стоял подавленный и потрясенный. Дрожал от волнения, когда шарили в его карманах, перевернули все в кровати. Не видела, как обыскивали Надежду Михайловну. Зашли в комнату, где находился ребенок с няней. Няня Паша была настроена воинственно, не давала себя обыскивать, толкнула сотрудницу НКВД и крикнула. "Шукайте! Шукайте! Ничего здеся не найдите, бесстыдники!" Ребенок безмятежно спал. Пытались подойти к его кровати, но я решительно воспрепятствовала. Коляску, впрочем, обыскали.

Меня личный обыск миновал, я как была в ночной рубашке, так и оставалась в ней до конца. Но кровати - и мою, и Н.И. - тщательно проверили.

Ближе к двенадцати ночи я услышала шум, доносившийся из кухни, и пошла посмотреть, что там происходит. Картина, представшая перед моими глазами, ошеломила меня. Оказывается, "сотрудники" проголодались и устроили пир. Расположились на полу, мест за кухонным столом всем не хватило. На расстеленной вместо скатерти газетной бумаге я увидела огромный окорок, колбасу. На плите жарили яичницу. Раздавался веселый смех. От ужаса я поскорей удалилась в свою комнату, и сразу же пришли на память только-только заученные слова из письма Н.И..

"В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД - это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников..." Эти-то исполнители, но кто их растлил? Вслед за мной в комнату вошел Берман и пригласил поужинать с ними.

- Вы же ничего не ели, Анна Михайловна, может, и вы решили объявить голодовку по примеру Бухарина? - спросил Берман.

Я ответила дерзко:

- Голодовку объявлять я не собираюсь, но с вами ни за один стол, ни на один пол не сяду.

Берман иронически улыбнулся и сообщил мне, что он нас покидает, остаются только "ребята-сотрудники". Я спросила, у кого я могу узнать о Н.И. "У меня и узнаете..." - легко согласился Берман, назвал свою фамилию, дал телефон - так я узнала, что он Берман.

Хорошо закусив, "сотрудники" запели. Комната Ивана Гавриловича была ближе к кухне. Каково ему было все это слушать? Опасаясь, что веселая компания разбудит ребенка, я зашла в кухню, чтобы их угомонить. "Сотрудники" и не подумали извиниться, но, к радости моей, сообщили, что уходят. В квартире воцарилась тишина. Однако ушли не все - женщины остались. Им было поручено перелистать все книги в библиотеке Бухарина в надежде, что, возможно, в книгах обнаружат что-либо порочащее его.

Перелистывание страниц длилось сутки. Я не раз забегала в кабинет и в огромную мрачную комнату со сводчатыми потолками, где стояли стеллажи с книгами. Утомленные женщины не переставая листали, листали и листали книги. Сомневаюсь, чтобы они могли перелистать их все. Уходя, шкафы с книгами они опечатали.

Я несколько дней лежала как мертвая. Наступила реакция после длительного нервного напряжения. Еще долго мучил меня воображаемый шелест.

Надежда Михайловна , надев медицинский корсет (иначе передвигаться она не могла), буквально приползла ко мне в комнату. Нам нечем было утешить друг друга. Делились впечатлением об обыске, мрачными прогнозами о дальнейшей судьбе Н.И. и Рыкова и с болью наблюдали за ребенком. Юра ползал по комнате, искал и звал отца.

Через несколько дней, ослабевшая и подавленная многомесячной пыткой, я постаралась мобилизовать себя. Надо было заняться ребенком, который в течение полугода был лишен должной материнской заботы. Наконец, я торопилась получить сведения о Н.И., пока не выключат телефон- "вертушку". По номеру, который дал мне Берман, я могла соединиться с ним только с этого аппарата. Через неделю после ареста Н.И. я решила позвонить, чтобы узнать о нем. Ответил мужской голос, я узнала Бермана . Но, осведомившись, кто его спрашивает, сам же и ответил: "Бермана нет на работе". Звонила я ежедневно, Берман тоже стал узнавать мой голос и продолжал отвечать, что его нет, уже не интересуясь, кто его спрашивает. В конце концов я не выдержала и крикнула.

"Зачем вы лжете! Я же узнаю ваш голос!" Берман мгновенно повесил трубку. Но в тот же день позвонил сам, очевидно, с разрешения Ежова. Продиктовал мне список книг, составленный Н.И. Это были немецкие книги, купленные в Берлине в 1936 году, с которыми Н.И. работал еще дома. Мне было разрешено вскрыть опечатанный шкаф. Книги доставите следователю Когану, пропуск будет заказан, - сказал Берман. Коля Созыкин позвонил как раз перед моим уходом, предложил проводить меня и по пути купил для Н.И. апельсины, возможно, на средства, отпущенные для этой цели НКВД. У подъезда известного здания на Лубянской площади мы расстались.

Коган сидел в небольшом узком и длинном кабинете, похожем на гроб. Встретил меня подчеркнуто приветливо.

- Вот, Анна Михайловна, только вчера вечером в этой комнате я беседовал с Николаем Ивановичем - пили чай. Он у вас большой сластена, я кладу ему в стакан шесть кусков сахара.

- Удивительно, дома такого не бывало. Очевидно, тяга к сладкому от горькой жизни. Я передала апельсины и книги.

- Почему же от горькой? Мы к Николаю Ивановичу относимся хорошо, и апельсины вы напрасно принесли, у него все есть, лучше ребенку отнесите. Но я не взяла.

Затем Коган протянул мне небольшую записочку, написанную рукой Н.И.. "Обо мне не беспокойся. Меня здесь всячески обхаживают и за мной ухаживают. Напиши, как вы там? Как ребенок? Сфотографируйся с Юрой и передай мне фотографию. Твой Николай".

- Не иначе как Н.И. здесь в санатории, - робко произнесла я; так поразило меня содержание записки - "ухаживают и обхаживают".

Он имеет возможность даже работать, - и Коган протянул мне рукописный лист из главы его работы над книгой "Деградация культуры при фашизме".

Прочитав заглавие, я заметила.

- Не кажется ли вам парадоксальным, что фашистский наймит Бухарин работает над антифашистской книгой?

Коган покраснел:

- Это не вашего ума дело! Если вы будете касаться следственной темы, то сегодня мы видимся в последний раз. В противном случае я разрешу вам изредка звонить мне, приходить и узнавать о самочувствии Н.И.

Коган напомнил мне, что на записку Н.И. надо ответить. Я коротко написала о нашем "неплохом" самочувствии, больше о Юре. Фотографии обещала принести. Коган настаивал, чтобы я написала, что мы живем по-прежнему в Кремле. Не могла понять, какой был в том тайный смысл. Об этом я написать отказалась и заявила следователю, что жду того дня, когда смогу из Кремля выбраться.

Мы простились, следователь крепко пожал мне руку, я взглянула на него и неожиданно увидела в его глазах неописуемую скорбь. Я поднялась, чтобы уйти.

- Телефон мой, телефон, Анна Михайловна, запишите! Он записал его сам на маленькой бумажке и просил не злоупотреблять звонками, позвонить не ранее чем через две недели и принести фотографии.

Через две недели фотографии были готовы, я попыталась связаться с Коганом. После моих многократных звонков преемник Когана сообщил:

- Следователь Коган в длительной командировке, звонить ему не имеет смысла. Кто пережил то время, помнит, что означала "длительная командировка". Звонить и узнавать о Н.И., передать фотографии мне разрешено не было.

Возвращаюсь снова к февральско-мартовскому Пленуму . Информация, которую я получала непосредственно от Н.И., оборвалась 27 февраля, в день, когда Бухарин с пленума не вернулся и был арестован одновременно с Рыковым .

Дальнейшие подробности мне стали известны от жен, мужья которых присутствовали на пленуме и были арестованы после Бухарина, но расстреляны до него. Сведения я получила главным образом от Сарры Лазаревны Якир , Нины Владимировны Уборевич и жены Чудова, Людмилы Кузьминичны Шапошниковой . Все трое рассказали мне одно и то же.

Поэтому предполагаю, что информация точна. Решение комиссии было оглашено в присутствии Бухарина и Рыкова, после чего они были арестованы и уведены с пленума под конвоем. Решение гласило: "Из ЦК вывести, из партии исключить, арестовать, следствие продолжить". Оно носило приказной характер: не было обсуждено и проголосовано пленумом.

Вряд ли обвиненные в предательстве Бухарин и Рыков смогли сказать свое последнее слово. Сомневаюсь, чтобы им была предоставлена трибуна. Слышала, что, уходя в тюрьму, они ограничились лишь репликами о своей невиновности.

Многие интересовались, были ли на февральско-мартовском Пленуме выступления в защиту Бухарина и Рыкова. Могу с уверенностью сказать, что в присутствии Бухарина таких выступлений не было, об этом мне рассказывал сам Н.И.

Как вели себя члены ЦК, когда и Бухарин, и Рыков ждали решения комиссии и на пленуме отсутствовали, как вели себя после их ареста, мне знать не дано. После моего возвращения в Москву просочились слухи из различных источников, будто бы в защиту Бухарина и Рыкова на февральско- мартовском Пленуме выступили П.П. Постышев , в то время секретарь ЦК КП(б)У , и Г.Н. Каминский , наркомздрав РСФСР .

Они требовали доставить на пленум осужденных, но оставшихся в живых после недавно прошедшего процесса Г.Я. Сокольникова и К.Б. Радека и устроить им перекрестный допрос - очные ставки в присутствии собравшегося пленума. Однако Сталин счел излишним вызывать на пленум осужденных "врагов народа", заявив при этом, что очные ставки Бухарина с Сокольниковым и Радеком были проведены в присутствии многих членов Политбюро (Сокольников не вызывался на очную ставку в Политбюро.

С кем и где проходили очные ставки А.И. Рыкова, мне неизвестно. - А.Л.) и что Сокольников и Радек подтвердили свои показания против Бухарина. И если члены ЦК доверяют своему Политбюро, повторные очные ставки не нужны. Так Сталин отверг предложение Постышева и Каминского.

Насколько эта информация точна, не решаюсь сказать. Момент был упущен, большинство членов ЦК были обречены. Постышеву и Каминскому осталось жить недолго. (Слышала от репрессированных жен бывших сотрудников НКВД, что арестованный Каминский, когда его вели на допрос, во весь голос крикнул: "Товарищи, провокация!")

О мужественном поведении И.Э. Якира , входившего в комиссию по решению судьбы Бухарина и Рыкова и воздержавшегося от голосования, я узнала от жен Якира, Уборевича (Иерониму Петровичу сообщил об этом сам Якир), наконец, то же говорила мне жена Чудова. Учитывая ситуацию, поступок Якира можно приравнять к выступлению в защиту Бухарина и Рыкова. Как вели себя в комиссии М.И. Ульянова и Н.К. Крупская , узнать от жен военных мне не удалось. В это они посвящены не были. Но Л.К. Шапошникова рассказала мне со слов Чудова, что на комиссию они не явились. Иных подтверждений у меня нет.

Но, похоже, так оно и было. Они-то хорошо понимали (уже знали), что изменить решение Сталина невозможно... Однако я убеждена в том, что если документ голосования в комиссии (оно, как рассказали мне те же жены, было поименное) и сохранен для истории, он сохранен лишь в том виде, как того пожелал Сталин.

Именно поэтому документ о составе комиссии и ходе обсуждения, на котором основываются Г. Бордюгов и В. Козлов в статье "Николай Бухарин. Эпизоды политической биографии" и Д. Волкогонов "Триумф и трагедия" (политический портрет Сталина) не вызывает у меня доверия. На основе оставленного для истории документа можно заключить, что комиссия была куда многочисленней, чем об этом рассказывал мне Бухарин. Возможно, Н.И. упомянул лишь главных членов комиссии, не исключено, что в комиссию были введены дополнительно не члены Политбюро уже после ухода Бухарина и Рыкова с пленума.

Подозрение вызывают противоречия между данными о поведении на комиссии Якира , полученными мною, и тем, как оно отражено в документе.

На комиссии якобы обсуждались три варианта решения:

1. Ежова - самый суровый: исключить Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и предать их суду Военного трибунала с применением высшей меры наказания - расстрела.

2. Постышева - предать суду без применения расстрела.

3. Сталина - суду не предавать, направить дело Бухарина и Рыкова в НКВД для дополнительного расследования. В конце концов все присоединились к предложению Сталина. Так вот, судя по этому документу, Якир придерживался варианта Ежова - расстрелять. По сведениям, взятым, очевидно, из того же документа, Д. Волкогонов сообщает, что даже после на первый взгляд более гуманного предложения Сталина Якир и Косарев продолжали настаивать на расстреле. Не потому ли, учитывая "кровожадность" Якира, проявленную на комиссии, один из ответственных сотрудников следственного отдела НКВД Я.Н. Матусов во внутренней тюрьме на Лубянке сказал мне: "Вы думали, что Якир и Тухачевский спасут вашего Бухарина, а мы работаем хорошо, и сделать это им не удалось".

Многим членам комиссии, в том числе и А. Косареву . оставалось жить недолго, Якиру и вовсе чуть больше двух месяцев, и оставить свидетельство для истории, какое было угодно диктатору, ничего не стоило. Кстати, Нина Владимировна Уборевич рассказала мне о поведении Якира на комиссии по собственной инициативе "он был единственным, кто воздержался от голосования".

Рой Медведев в своей работе "О Сталине и сталинизме" основывается, очевидно, на другом документе (хотя в данном случае документ может быть только один), когда сообщает, что голосование было поименное (что совпадает с рассказами репрессированных жен), но в алфавитном порядке.

Поэтому все, кто голосовал до Сталина, голосовали за расстрел, все, кто после, - так же, как Сталин. Но в этом случае Фортуна Якиру улыбнулась...

Где же правда? Я свое мнение достаточно четко выразила. Предоставляю возможность подумать об этом своему читателю.

Решение комиссии - в действительности решение Сталина, приравненное к решению пленума (за которое пленум даже не проголосовал. - А.Л), - не соответствует тому, что сообщено было в печати:

"Пленум рассмотрел также (в числе других вопросов. А.Л) вопрос об антипартийной деятельности Бухарина и Рыкова и постановил исключить их из рядов ВКП(б)".

Это сообщение не согласуется с обвинениями, ранее предъявленными Бухарину и Рыкову в связи с показаниями на двух прошедших процессах; наконец, формулировка "антипартийная деятельность" не отражает той чудовищной клеветы, с которой обрушился на них Сталин:

"Два слова о вредителях, диверсантах, шпионах и т.д. Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины. Это ясно и не требует дальнейших разъяснений".

Так, в "двух словах", как бы между прочим, Сталин разгромил и выкорчевал большевистскую ленинскую гвардию .

Полагаю, что приведенные выше "два слова" из речи Сталина были произнесены на февральско-мартовском Пленуме 1937 года уже после ареста Бухарина, чтобы не потерять возможность дальнейшего воздействия на него. Долгие годы хранила я в памяти письмо-завещание Н.И. Будучи в ссылке, я несколько раз записывала письмо, но, опасаясь, что оно будет обнаружено, вновь уничтожала. Лишь в 1956 году после XX съезда КПСС в очередной раз записанный текст уничтожен не был. Он хранится у меня до сих пор на уже пожелтевших от времени листах. См. Письмо Н.И. Бухарина

В 1961 году письмо впервые было передано в ЦК КПСС. В тот период, когда в Комитете партийного контроля пересматривались большевистские процессы, меня не один раз туда вызывали. Мне было сказано, что вопрос о реабилитации Н.И. Бухарина будет решен в ближайшем будущем. По неизвестной мне причине этого тогда не произошло.

С просьбой о реабилитации Н.И. Бухарина я обращалась многократно к ответственным партийным руководителям и в высшую партийную инстанцию Президиумы съездов КПСС. Но безрезультатно.

В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева в адрес Президиума XXVII съезда КПСС я, в частности, писала:

"Что же сделали с Бухариным? Его пропустили через прокрустово ложе, которое отличается от знаменитого мифологического ложа своим техническим совершенством. Это сталинское ложе! Оно как магнитом выловило и отсекло от Бухарина все то, что связывало его с коммунистической партией и ленинизмом; оно выхолостило его революционную душу, отлучило от социализма. Отняло все его достоинства, замазало грязью все те нравственные и интеллектуальные качества, за которые его любили в партии. Оно, это сталинское ложе, отобрало у Бухарина любовь Владимира Ильича, "любимым сыном Ленина" называли товарища Бухарина знавшие отношение Ленина к нему. "Золотое дитя революции" - называл Ленин Бухарина, что было известно в партийных кругах, и я сама это слышала в детстве из уст Владимира Ильича.

Оно, это сталинское ложе, отняло у Бухарина чувство неизмеримой любви. преданности и глубочайшего уважения и преклонения перед гением Ленина, перед Лениным - вождем, перед Лениным - человеком и другом своим.

Оно, это сталинское ложе, оставило Бухарину только сухой перечень ошибок, мнимых и действительных, совершенных им на большом (тридцатилетнем) и честном революционном пути, по которому он смело вез "воз истории", открыто выражая мысли вслух для обсуждения, для полемики между товарищами, во имя единой цели, во имя торжества идеи, объединявшей его с Лениным...

На ваших партийных билетах написаны слова Ленина. "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи" Действуйте соответственно этим качествам! Думаю, что вы, как руководители партии, имеете лишь одну возможность ответа на мое заявление - ответить положительно".

Мне стоило огромных усилий пронести в своей памяти сквозь долгие годы тюрем, ссылок и лагерей текст письма Н.И. Бухарина "Будущему поколению руководителей партии". Хочется верить, что этим поколением будете вы".

Полувековая дистанция отделяет меня от описанных драматических событий. Я заканчиваю писать эти строки, когда Николай Иванович наконец посмертно восстановлен в партии. Я счастлива, что дожила до этого дня. Справедливость восторжествовала. Но ничто не померкло в моей памяти. И по сей день живут в душе слова Бухарина, обращенные в будущее: "Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!"

Ссылки: