 |
Утопии Горького
Горький доводил до гротеска то, что Уэллс проповедовал в умеренной форме: как Уэллс носился с планом всемирной энциклопедии, где раз и навсегда будет объяснено грамотным, полуграмотным и неграмотным, что такое мир, и человек, и демократия, и цивилизация, и братство народов, так и Горький был теперь занят мыслью, жившей в нем с 1905 года, о "культуре для всех". Он считал, что осуществить это возможно путем, во-первых, энциклопедии, затем - написанными лучшими писателями современности простым языком биографиями великих людей прошлого, затем - переизданием величайших классиков всех народов, заново переписанных специальным штатом талантливых переводчиков для всеобщего понимания. Он сам выберет переводчиков и авторов; переводчики засядут переписывать и переводить Гомера, Шекспира, Данте, Гете и Пушкина на все существующие языки! В 1933 году, когда он поселился в Москве, он стал замечать, что советские писатели с именами постепенно начинают избегать его. Он не связывал этого обстоятельства со своим проектом, который должен был стать обязательной нагрузкой для всех без исключения людей, умеющих держать перо в руках. Но те, которые были обеспокоены, что их могут насильно запрячь в работу, которая вначале еще не казалась им больным безумством Горького, а только его преходящим капризом, старались не попадаться ему на глаза. Замятин мягко писал (в 1924 году) о Горьком 1919 года, когда обсуждались первые шаги "Всемирной литературы": "Трудно было починить водопровод, построить дом, но очень легко Вавилонскую башню: "Издадим Пантеон литературы российской, от Фонвизина до наших дней. Сто томов!" Мы, может быть, чуть-чуть улыбаясь, верили, или хотели верить. Образовалась секция исторических картин: показать всю мировую историю, не больше, не меньше. Придумал это Горький". Еще в 1928-1929 годах он стал редактором или членом редколлегий десятка периодических изданий, целыми днями и ночами правя чужие рукописи, присланные ему из провинции, с заводов и из совхозов, расставляя запятые, исправляя русский язык, а затем писал авторам длинные письма, где объяснял, почему автору следует учиться и почему ему следует продумать то ли иное свое произведение. После этого он отсылал это сочинение в один из подопечных ему журналов, где оно либо печаталось, либо шло в корзину за отсутствием места. Одно легкое Горького давно уже не действовало, в другом шел разрушительный процесс. Каждые два года, а то и чаще, начиналось кровохарканье, все чаще и чаще бывал жар, его мучил непрестанный кашель. Но он, живя в Москве, или в Горках, или зимой в Крыму, продолжал сидеть за столом с карандашом в руке, так что последний (четвертый) том "Жизни Клима Самгина" так и остался недописанным. Цель этого романа была "глобальная": в 1926 году, когда Горький приступил к нему, он писал А. К. Воронскому , тогда еще редактору "Красной нови" , позже репрессированному : "Я должен изобразить все классы. Не хочется пропустить ничего". Задачи перед ним стояли неисчислимые: еще в 1917 году он считал первым своим долгом "объяснить деревенским бабам [путем лекций, брошюр и т. д.], что такое женское равноправие". Профессора Пригожина и академика Марра он в 1934 году привлек к разработке "Истории женщины" (многотомное издание). Проф. Пригожин раскритиковал план, составленный Горьким: многотомное издание, от доклассового общества до советской эпохи. Из издания ничего не вышло. Другим "историям" повезло больше; девять из них были обсуждены и приняты: история кабаков , история голода и неурожаев , история болезней и эпидемий , история монастырей , история полиции , история земледелия , история революционного движения , история русского солдата и история загубленных талантов . После этого он обратился к поэзии: "Нам нужны сотни поэтов, способных зажигать страсть и волю к подвигу",- писал он. В результате ряды поэтов вокруг него поредели. Он повернулся к этнографам:
"Литераторам необходимо участвовать в проверке и организации работы краеведов". Ал. Н. Толстой стал реже наезжать из Ленинграда в Москву, К. Федин уехал лечиться в Швейцарию. Горький хочет обязать Л. Никулина написать фактическую историю европейской культуры, т. е. историю быта племен и народов от Илиады и Гесиода до наших дней" "Сюда включаются, конечно, и малоазиатцы, арабы, норманны, германцы и Аттила". И Никулин переживает тяжелые недели, пока ему не удается исчезнуть на время из поля зрения Горького. Некто Зазубрин жалуется в письме к Горькому, что не может добиться материалов для журнала "Колхозник" от известных писателей. Они говорят "На кой черт мне ваш "Колхозник?" Ему удалось недавно созвать и "проработать" несколько человек, среди них был Д. П. Мирский . Мирский в конце заседания сказал:
"Я так не Умею. Я могу писать только об авторе и его произведении. Мне у вас нечего делать. Я отказываюсь". В 1932 году Горький приходит к заключению, что "художественная литература - ценнейший иллюстрационный материал истории и ее документация" и что "литературоведов надо обязать отчетами об их поездках по провинции". Восхищенный книгой Халдэна (рекомендованной Мурой) [ 57 ] , он требует, чтобы С. Маршак обработал ее для журнала "Колхозник", т. е. перевел бы ее "очень простым языком". Он правит теперь уже не только рукописи, но и книги, упрощая их,- "пригодится для будущего". Между тем он путает Жана Жироду с Жаном Жионо, и нет больше Муры, чтобы объяснить ему разницу. Из воспоминаний Ек. Павловны Пешковой мы теперь знаем, что уже в 1896 году
"он плакал, читая мужикам "В овраге" [Чехова]"; он плакал, когда Маяковский читал ему свои стихи; теперь, старея и болея, он плачет беспрестанно, но не тогда, когда его ругают в печати: тогда он злится. Впрочем, всякая отрицательная критика очень скоро прекращается навсегда. Когда в "Красной нови" о нем отзываются пренебрежительно, он уходит из сотрудников и пишет Воронскому: "Официальный орган шельмует мое имя!" Когда Шкловский пишет свою книгу "Удачи и поражения Максима Горького" , он издает ее в Тифлисе, в издательстве "Закавказская книга",- Госиздат в Москве ее не берет. Шкловский писал в ней, что "проза Горького похожа на мороженое мясо, которое можно кусками печатать сразу во всех журналах и газетах". Луначарский в 1926 году бранил "Дело Артамоновых", но уже в 1930 году решил изменить свое мнение о романе и похвалить его. Н. Чужак , футурист и сотрудник "Нового Лефа" , пишет, что "учиться у Горького нечему. Он обучает жизни задним числом, что свидетельствует о его оскудении". Как следствие этого, 25 декабря 1929 года ЦИК декретом запрещает неуважительную критику Горького . В письмах к Крючкову , позже расстрелянному , попадаются иногда фразы, которые могут навести на сомнение: был ли Горький в последние годы своей жизни в здравом уме? Не был ли застарелый легочный туберкулез причиной некоторых перерождений его мозга? "Возможно,- писал он в связи с проектом переводов мировой литературы,- что некоторые книги нужно будет заново переписать или даже дописать, некоторые же сократить",- и ответ на предложение Крючкова перевести на английский очерки о советском соцсоревновании (это было на заре стахановщины , которая началась в 1935 году) Горький пишет:
В письмах к Крючкову, позже расстрелянному, попадаются иногда фразы, которые могут навести на сомнение: был ли Горький в последние годы своей жизни в здравом уме? Не был ли застарелый легочный туберкулез причиной некоторых перерождений его мозга? "Возможно,- писал он в связи с проектом переводов мировой литературы,- что некоторые книги нужно будет заново переписать или даже дописать, некоторые же сократить",- и ответ на предложение Крючкова перевести на английский очерки о советском соцсоревновании (это было на заре стахановщины, которая началась в 1935 году) Горький пишет: "Выбрать десять- двенадцать очерков. Марии Игнатьевны [Будберг] надо будет поручить довести это дело до конца" (оно кончилось ничем). О том же Горький писал самому Сталину, его две статьи об этом были помещены в "Известиях". Сама Мура об этом, видимо, ничего не знала, она в это время была в Лондоне. Но были у него и радости: журнал "За рубежом" (Горький был его редактором) "достигает своей цели,- писал он тому же Крючкову,- осведомляет о фактах и процессах угасания буржуазной культуры". Он по- прежнему ежедневно читает зарубежные эмигрантские газеты, делает из них вырезки и рассылает писателям, требуя, чтобы они их использовали,- там главным образом говорится о падении европейских нравов и падении искусств. К пятнадцатилетию Октябрьской революции он хочет создать коллектив авторов для политического обозрения и сердится на тех из них, которые пренебрегают этим жанром: "Нам нужны биографии всех великих людей",- пишет он и требует "собрать где- нибудь в подвалах" материалы для будущих молодых поколений писателей. Идея коллективных писаний на время заменяет для него все другие; он раздает сюжеты, на которые несколько писателей должны писать романы: серия книг о дружбе, о революционерах 1860- х годов ("это закажите Ал. Н. Толстому и Н. Тихонову"). "Говорите прямо,- писал он молодым,- без аллегорий и символов. Тащите, кого можно, в партию". Но это приводило только к потере старых друзей, к отчуждению людей, ему близких с 1917 года: Всеволода Иванова, Булгакова, Сергеева- Ценского, Шишкова, Афиногенова. Их имена исчезают со страниц "Летописи жизни и творчества М. Горького", где в не слишком строгом порядке и с большими пробелами собраны хронологические данные встреч и переписки Горького. Некоторые из названных выше пытались пробиться к нему с мучающими их вопросами: Чапыгин пишет ему о тяжелой судьбе Клюева, и на этом переписка с ним обрывается. Вс. Иванов жалуется на ненормальные отношения между авторами и редакторами - Горький на это письмо не отвечает. Он сам еще в 1931 году однажды заметил: "В Москве все собрания веселые, только собрания писателей грустные", но это не останавливает его, и почти накануне смерти он твердит о создании краткосрочных курсов для начинающих писателей. Его требования к кино и искусству ничем не отличаются в эти годы от требований к литературе. От кино должна идти польза, оно должно учить. Живопись главным образом обязана иллюстрировать историю с 1917 года. Своему любимому художнику Корину он дает тему: "Уходящая Россия" - на картине должны быть изображены "все классы и все профессии".
Возвращаясь к литературе как к рычагу социализма, он говорит, что поэтам надо бороться с богемой и развивать жанр хоровой песни для новых колхозов: "Я настаиваю на сюжетности стихов и на их конкретном историческом содержании". Он давно переменил свое отношение к крестьянству , отношение, которое ему мешало принять большевизм в первые годы революции. Теперь он обещает литераторам новый журнал - "Колхозная деревня". На собрании у себя в квартире, в присутствии шестидесяти человек, он заказывает Твардовскому поэму, и Твардовский пишет "Страну Муравию" и говорит, что Горький научил его писать стихи. Вместе с тем, Горький переоценивает старые книги, которые когда- то любил, он говорит, что "Робинзон Крузо" книга империалистическая и что из "Мертвого дома" Достоевского надо печатать только куски, разъясняя их. Из западных современников в последний год остается для него только Ромен Роллан, даже Эптон Синклер и Бернард Шоу отпадают. Стефана Цвейга Горький ругает: "он ничего не знает о России". Д. Г. Лоуренс "на службе у декаданса", и он ищет, кто бы мог среди советских писателей написать "роман против фрейдизма". Он приходит к заключению, что необходимо подбирать рассказы на одну тему и "говорить о пяти или семи авторах, как об одном", потому что критики должны учить, а не хвалить и ругать, и согласовывать критику со всеми другими, а то у нас "все идет взразброд, и одни ругают Чехова, а другие хвалят". Одновременно его заботит вопрос: писать или не писать в журнале "Колхозник" о заболеваниях колхозников чесоткой? Для "Библиотеки колхозника", где каждая книга рассчитана на 8. 880 печатных знаков, он дает следующий совет: "Берется рассказ, отбрасывается ненужное. Соединяется с двумя- тремя другими рассказами. Перефразируется, комментируется. Чистится язык, на котором писатели- дворяне состязались в любви к народу". Но все это нечасто приводило к результатам, и немногое осуществлялось из того, что он советовал. Мура, которая теперь была с ним в переписке, должна была рекомендовать английские и американские книги для переводов. Кое- что из них переводили, но издавали очень немногое. Среди рекомендованных ею авторов, кроме Халдэна, находим трех: один некто Питер Мартин Лампель (немец), пишущий о детских бунтах в воспитательных домах; другой - Лоуренс, только не Д. Г., а Г. А., автор книги "Гай Ливингстон"; третий - Джозеф Сторер Клаустон, о нем нет сведений, и о чем он писал - неизвестно. Она также, по просьбе Горького, рекомендовала непосредственно Госиздату для перевода "Письма Сакко и Ванцетти", которые и были изданы. Горький, узнав, что в США пользуются рифмованной рекламой, захотел ввести этот способ для книг Госиздата, "которые мало покупают", но это проект не нашел отклика. Одновременно с "Колхозником" Горький редактировал "Наши достижения", "СССР на стройке", "Литературную учебу", "За рубежом" и еще несколько более мелких журналов. Параллельно с этим росло его негодование на современную западную литературу: считая, что "нашим молодым надо давать стариков", он заказывал новые переводы Джером К. Джерома, Джека Лондона и Брет-Гарта ("он смягчает нравы"), но в то же время его раздражало, когда "молодые читают с большим удовольствием эти переводы, чем своих". Роман "Боги жаждут" А. Франса он считал полезным, но потребовал изменить его название; роман Пьера Лоти "Исландские рыбаки" шел в каталоге под рубрикой "колониальная политика", а пьеса Гауптмана "Ткачи" была признана полезной для использования ее в "Истории фабрик и заводов". И наконец настал момент отчетливого безумия , почти накануне смерти, появившегося в идее мобилизации ста писателей для особо ответственного дела: "им будут даны сто тем, и мировые книги [на эти темы] ими будут переписаны наново, а иногда две- три соединены в одну". Это будет сделано для того, "чтобы мировой пролетариат читал [их] и учился по ним делать мировую революцию". "Для средних веков,- писал Горький,- можно взять, например, "Айвенго" Вальтера Скотта и очерки Стасюлевича; таким образом должна быть постепенно переписана вся мировая литература, история, история церкви, философия: Гиббон и Гольдони, Епископ Ириней и Корнель, проф. Алфионов и Юлиан Отступник, Гесиод и Иван Вольнов, Лукреций Карр и Золя, Гильгамеш и Гайавата, Свифт и Плутарх. И вся серия должна будет кончаться устными легендами о Ленине". Это будет особенно полезно "красноармейцам и краснофлотцам".
Ссылки: