Бармин А.Г.: Извилистые дороги торговца оружием

Одну из первых крупных сделок в сфере торговли оружием мы заключили с Турцией . Для обеспечения сделки советское правительство предоставило Турции кредит в размере 8 миллионов долларов. Действительная цель этого двадцатилетнего беспроцентного кредита заключалась в том, чтобы теснее привязать Турцию к Советскому Союзу в политическом и экономическом плане. После долгих переговоров я подписал контракт с турецким послом в Москве Васуф-беем . Танки, бронемашины, пушки - все это упаковывалось в огромные ящики и под видом грузовиков отправлялось на турецких судах. Политбюро дало указание направлять технику только высшего качества, и мы превзошли самих себя, выполняя эти указания. Заводы-производители уделяли особое внимание контролю за качеством продукции, чтобы она могла выглядеть достойно рядом с западными образцами. Сталин и Ворошилов уделяли этой сделке большое внимание, несколько раз вопрос детально обсуждался на Политбюро, но главный вопрос о количестве танков и бронемашин как-то выпал из поля зрения. Случилось это потому, что не был решен предшествующий вопрос - на каких принципах определять цены за боевую технику. Размер кредита был установлен, и оба вопроса оказались взаимосвязаны. Я пошел к Розенгольцу .

- Какие цены мы должны указать в своей записке в Политбюро на танки, бронемашины, пушки и противогазы для турок? - спросил я его. - Вот данные о нашей себестоимости и ценах, по которым получает эту технику Красная Армия, но эти цены, как вы знаете, совершенно искусственно занижены. От цены будет зависеть, сколько единиц техники получит Турция. Розенгольц на минуту задумался. Он не был готов взять на себя такую большую ответственность. Он нервно поежился, глядя в сторону.

- Вы сами знаете, что делать, - сказал он. - У вас есть цены конкурентов, Круппа , Викерса . Подсчитайте сами.

- Хорошо, Аркадий Павлович, - ответил я, - но на каких общих принципах мне вести подсчеты?

- Решайте сами, - отмахнулся он от меня. В решении этого вопроса мне помогли турки. Министерство обороны Турции направило к нам комиссию военных экспертов, во главе с пожилым генералом, которого все называли "паша", хотя Ататюрк отменил этот титул. К моему удивлению, эти эксперты стали выяснять, не могли бы мы установить на танках пулеметы того калибра, который применялся в Германии. Что бы это значило? Это сделает их зависимыми от поставок немецких боеприпасов. "С кем же они собираются воевать?" - спрашивал я себя. Я осторожно намекнул Розенгольцу, что боевая техника, которую мы поставляем туркам, когда-то может быть повернута против нас. Я рассказал ему, что офицеры, которые побывали в Турции с образцами танков, докладывали о том, что в турецком генштабе очень заметно влияние немцев.

Розенгольц никак не реагировал на эту информацию. Я добавил, что когда у турок появляются свободные деньги, они предпочитают покупать вооружение в Германии, во Франции или Швеции. Он сделал вид, что не слышал моих слов. Предоставленный сам себе, я решил получить с турок наивысшую цену. Я намного повысил цены по сравнению с первоначальными наметками, соответственно уменьшилось количество единиц техники. Предложенные мною цены, объем и график поставок были утверждены Политбюро. Я отправил предложения Ясуф-бею , и через два дня Анкара телеграфировала свое согласие.

Турки, похоже, особенно не вникали в детали. Расплачиваться за технику они должны были в течение двадцати лет, а кто знает, что может случиться за это время? Помимо нескольких сотен грузовиков для турецкой армии я продал им в кредит еще сто автобусов для муниципалитета Анкары. Это меня очень удивило. Столица отсталой страны закупала сто автобусов на 130 тысяч жителей; в это же время Москва с населением три с половиной миллиона человек имела менее четырехсот автобусов, одна треть из которых всегда была в ремонте. Для турок мой экспорт был просто подарком. Танки для Турции должны были изготовляться на Ленинградском танковом заводе . Мне стало известно, что завод проходил стадию реконструкции и производство было остановлено, но там было некоторое количество готовых танков для Красной Армии. И я поехал к Тухачевскому обсудить вопрос о возможности отправки этих танков в Турцию.

- Я с радостью дам их вам, - сказал он, - но не думаю, что вам следует отправлять их. Вот прочтите доклад. Я прочел доклад командующего Дальневосточной армией. В докладе содержался анализ недавних столкновений советских и японских войск на монгольской границе .

Бои были достаточно серьезными и включали применение танков, артиллерии и авиации. Обе стороны рассматривали эти стычки как удобную возможность испытать новую боевую технику. Хуже всего показали себя клепаные танки . Они не только оказались чрезвычайно уязвимыми к противотанковому огню, но взрывами заклепки выбивались внутрь танков и превращались в крупнокалиберные пули, несущие смерть экипажу. В докладе предлагалось прекратить производство клепаных машин и полностью перейти на сварку.

- Вот почему производство танков прекращено и завод реконструируется, - сказал Тухачевский.

- Предложите туркам немного подождать. Несмотря на то, что мы не продавали Турции все типы машин, которые ее интересовали, мы все-таки поставляли им продукцию высшего качества. Туркам пришлось подождать, но они получили сварные танки . Я рассказываю эту историю потому, что спустя семь лет я с изумлением прочел в американских газетах, что американские танковые заводы , в том числе предприятия Крайслера , во время критических боев в Северной Африке вынуждены были остановить танковое производство для внесения изменений в техническую документацию и переоснащения производственных линий. Это стоило им нескольких миллионов долларов и нескольких месяцев драгоценного времени.

В сообщениях говорилось, что клепаные американские танки были уязвимы для противотанковой артиллерии, опасны для экипажей.

От взрывов заклепки превращались в смертоносные пули и т. д. и т. п.

Короче говоря, то, что я прочел, почти слово в слово повторяло доклад, с которым я ознакомился семь лет назад в кабинете маршала Тухачевского в Москве. Мне казалось совершенно невероятным, что советский опыт с танками так и остался секретом для Америки в первые годы ее перевооружения. Мне было особенно грустно слышать это, потому что у меня был шанс помочь моей новой родине - Америке - обогатить ее русским опытом. Но этот шанс был упущен не по моей вине.

По прибытии в Соединенные Штаты мой знакомый, очень уважаемый американец, Уолтер Липпман , с которым я познакомился в Париже, рекомендовал меня Байрону Фою из корпорации "Крайслер" на работу в этом концерне. Наши переговоры затянулись, и я вынужден был пойти на другую работу.

Но возвращаюсь к моим туркам: после нескольких месяцев задержки наконец все танки, грузовики и автобусы, которые они заказали, были собраны на причалах в Одессе. Как раз в тот момент, когда специально пришедший в Одессу турецкий пароход готов был принять их на борт, раздался звонок от Розенгольца с приказом остановить погрузку.

- Но почему, Аркадий Павлович?

- Совет по лицензиям только что сообщил мне, что отгрузка не предусмотрена утвержденным Политбюро квартальным планом экспорта.

- Но она есть в годовом плане, и Политбюро принимало специальное решение о поставке этой продукции в Турцию! Турецкий посол просил ускорить отправку. Мы можем понести убытки в виде штрафа!

- Это невозможно! Вы так же хорошо, как и я, знаете строгие инструкции по этому вопросу. Подготовьте проект решения Политбюро о дополнении квартального плана и немедленно заходите ко мне с ним. При первой возможности я доложу его Хозяину, - сказал мне Розенгольц, заканчивая затянувшийся разговор. Но Хозяин был чем-то занят. Неповоротливая бюрократическая машина буксовала. Турецкое судно вернулось полупустым. Мы потеряли почти два месяца, что принесло убытки и нам и туркам.

Но неприкосновенность квартального плана была важнее соображений хорошей торговли, здравого смысла и коммерческой репутации. Не имея решения Политбюро о включении этой позиции в квартальный план, Розенгольц не мог разрешить мне отгрузку. Если бы он даже и принял такое решение, то таможенные власти в Одессе не разрешили бы его осуществить. На такие формальности терялось очень много драгоценного времени. Я уже говорил, что Розенгольц, пытаясь ускорить события, часто сообщал мне о срочных решениях Политбюро, не дожидаясь поступления официальных документов на бланках Совмина из аппарата Молотова. Точно так же для ускорения Розенгольц часто обращался напрямую в Политбюро, минуя формальное правительство.

- Бармин, подготовьте проект решения Политбюро, - нередко говорил он мне. А затем сам правил этот проект и лично относил Сталину в один из приемных дней.

Магическая подпись Сталина требовалась на всем . Она была не только на наших принципиальных документах, определявших основные коммерческие и финансовые показатели, но даже на планах грузоперевозок. Я специально подчеркиваю, что Сталин постоянно и детально контролировал нашу работу потому, что во время второго московского процесса сломленный Розенгольц был вынужден признаться в том, что он троцкист, саботажник и фашистский агент. Его заставили признаться в том, что он использовал деньги из бюджета своего наркомата для финансирования троцкистских заговоров за рубежом, что он намеренно экспортировал в Японию крупные партии чугунного литья, в то время как советская промышленность простаивала (по крайней мере, так утверждалось) из-за нехватки металла. Подобные "операции", о которых он упоминал в своих признаниях и о которых суд подчеркнуто не стремился получить детальную информацию, на взгляд тех из нас, кто знал все процедуры, были невозможны без одобрения Сталина. Я оставляю читателю самому догадываться, о чем я думал и о чем думали все другие советские деятели в промышленности, торговле, финансах и в самом партийном аппарате, которые, прочтя отчет о процессе, могли сразу сказать, что эти "признания" не могли отражать правду. Что касается меня, то я испытал чувство негодования и отвращения, когда прочел "признания" Розенгольца о том, что он намеренно увеличил экспорт чугуна в Японию, чтобы подорвать советскую промышленность и помочь фашизму. Я вспоминал, как много раз меня вызывали к Розенгольцу, где я под расписку знакомился с последними решениями Политбюро об увеличении экспорта. Там я часто встречал своего коллегу, президента "Техноэкспорта" Полищука . Этот трест, само создание которого стало возможно в результате индустриализации, занимался в основном экспортом рельсов, сельскохозяйственного оборудования и т. п. в страны Востока. Я хорошо помню, как в документе за подписью Сталина, после параграфа, предписывающего "Автомотоэкспорту" направить новую партию грузовиков и оружия в Синьцзян, шел параграф, имеющий отношение к "Техноэкспорту", который я воспроизвожу почти дословно:

"Представленный "Техноэкспортом" квартальный план по экспорту чугуна признан неудовлетворительным. Принято решение увеличить экспорт на "X" тысяч тонн и поручить Наркомвнешторгу под личную ответственность товарища Розенгольца и президента "Техноэкспорта" товарища Полищука в тридцатидневный срок выйти на рынок с упомянутыми выше дополнительными объемами экспорта. В осуществлении этой задачи следует принять во внимание особенно благоприятную конъюнктуру, сложившуюся на рынках Японии, Турции и Персии. Товарищам Орджоникидзе и Пятакову поручается обеспечить отгрузку требуемой продукции с предприятий по согласованию с товарищем Розенгольцем в указанный период. Председателю Комиссии партийного контроля товарищу Ежову поручается осуществить контроль за выполнением данного решения и доложить Политбюро". Бедный Полищук, который подписывался под этим решением, наверное, не предполагал, что его шеф, Розенгольц, а может быть, и он сам заплатят головой за выполнение этого "категорического указания" Хозяина. Имя Полищука, как непосредственно ответственного за выполнение этих "предательских и профашистских" решений, не было включено в список жертв очередного процесса, но его детальное знание всех обстоятельств делает вероятным, что и он был уничтожен. Если бы Розенгольц захотел защищаться, он мог бы сослаться на публикации в "Правде" триумфальных заявлений ее редактора Мехлиса , смысл которых заключался в том, что об успехах индустриализации можно судить по резко возросшему экспорту чугуна во многие зарубежные страны, в частности в Японию. По мере расширения масштабов деятельности моего треста я стал испытывать трудности в получении необходимой техники для экспорта, поскольку мои запросы часто приходили в противоречие с потребностями Красной Армии.

Наша промышленность не могла справиться одновременно с двумя заказами, и я вынужден был прибегать к помощи своих друзей в Генеральном штабе, а в самых трудных случаях идти к Гамарнику или Тухачевскому . Нам удавалось достигать компромисса, в одних случаях откладывались их заказы, в других - мои поставки. Когда нам не удавалось прийти к соглашению, мой шеф Розенгольц вынужден был спорить с военачальниками на заседаниях Политбюро или апеллировать напрямую к Сталину. Генеральный штаб, как правило, шел мне навстречу, хотя мой экспорт создавал им только лишнюю головную боль. Иногда необходимые для экспорта материалы я получал непосредственно с армейских складов. И когда некоторые интенданты пытались всучить нам "завалы" пороха с истекшим сроком хранения или устаревшие противогазы, спор, как правило, решался маршалами в мою пользу. Со мной работали лучшие специалисты соответствующих управлений Наркомата обороны, готовили технические требования, участвовали в переговорах с зарубежными представителями, проводили испытания на армейских полигонах. Я помню, как на одном из приемов начальник бронетанкового управления Халепский в шутку пожаловался Тухачевскому, что "Бармин изматывает моих офицеров сверхурочной работой", и попросил маршала прекратить эту "эксплуатацию". Армейские эксперты были действительно первоклассными специалистами и оказывали нам крайне необходимую помощь. Единственным Управлением Наркомата обороны, с которым у меня были проблемы, было Управление Военно-Воздушных Сил , которое возглавлял мой старый друг и коллега по академии начальник ВВС Алкснис . В этот период осуществлялась очень энергичная программа развития ВВС, и весь его персонал был настолько загружен, что не мог уделять мне достаточно внимания. В целом моя работа с военными шла довольно продуктивно, каждый понимал проблемы и трудности друг друга. Несмотря на несомненную полезность для Наркомвнешторга этих дружеских отношений, Розенгольц подозревал, что иногда я слишком восприимчив к точке зрения Генштаба.

- Как президент "Автомотоэкспорта", вы должны забыть о том, что являетесь офицером резерва. Забудьте про офицерскую солидарность. Вы должны проявлять твердость в отношении ваших друзей в Генштабе. Не будьте мягкотелы, - часто увещевал он меня. Его недовольство усилилось в середине года, когда работа моего треста шла полным ходом. Меня неожиданно призвали на месячные военные сборы. Я объяснил Розенгольцу, что одновременно со мной на сборы было призвано несколько десятков высокопоставленных сотрудников правительственных учреждений, из промышленности и дипломатической службы. Но Розенгольц с характерным для него бюрократическим упрямством стоял на своем. Через пару месяцев после моего возвращения со сборов он встретил меня с торжествующей улыбкой.

- Теперь вы штатский человек, - сказал он. - По моей просьбе правительство исключило вас из числа офицеров резерва, Генштаб возражал, но мне это все же удалось. Вы можете получить документы об увольнении и теперь можете выступать перед ними как стопроцентный внешторговец. Вот так-то!

Такой неожиданный поворот событий не принес мне каких-то преимуществ и не облегчил мою работу. Но с ним была связана одна частичная компенсация, о которой я тогда не подумал. Красная Армия выплачивала увольняемым ветеранам пособие, пропорциональное их выслуге, в том числе в двойном размере за время участия в боевых действиях. Для меня, с учетом моих шестнадцати лет службы и оклада комбрига, это составило несколько тысяч рублей. Этот свалившийся с неба подарок был как нельзя кстати, поскольку мне предстояли большие расходы на питание, одежду и отдых детей и моей матери на юге. На какое-то время эти проблемы были решены.

В конце 1934 года я получил указание Политбюро провести переговоры с послом Афганистана о поставке в эту страну, на условиях очень благоприятного кредита, самолетов, горной артиллерии и другого вооружения. Афганистан является буферным государством между Россией и Индией, и в силу этого Великобритания с неодобрением наблюдала за развитием и углублением отношений между Амануллой-ханом и Советским Союзом. Один из племенных вождей Бача-Саков собрал вокруг себя войско и при поддержке англичан двинулся на Кабул . В Москву стала поступать информация о реальной угрозе режиму Амануллы-хана , и Политбюро решило послать на помощь отборные части Красной Армии. Две дивизии были погружены в эшелоны и отправлены в Афганистан. Командира советской группировки сопровождал министр обороны Афганистана. Наш контингент уже был готов войти в Герат, когда поступила информация о том, что Бача- Саков нанес поражение правительственным войскам и Аманулла-хан сбежал в Италию . Наши приготовления проходили в обстановке такой глубокой секретности, что внешний мир так и не узнал, что мы собирались воевать в Афганистане. Однако вскоре англичане сочли Бачу-Сакова слишком "красным". Наивный кочевник, он попытался проводить независимую политику. В наших интересах было бы завоевать его доверие, но Сталин упорно отказывался иметь дело с этим "пастухом", который сверг принца королевской крови. Вскоре англичане переориентировались на другого члена королевской семьи, Надиршаха , и помогли ему захватить власть. Бача- Саков был схвачен и казнен, а Сталин решил установить контакт с Надиршахом. Мне было дано указание установить хорошее взаимопонимание с афганским послом с учетом нашей заинтересованности в экспорте вооружений. Он казался мне удивительно глупым и беспомощным, наши переговоры тянулись бесконечно и бестолково. Позже я подумал, что он, может быть, был не так уж глуп, а просто играл на руку англичанам.

Огромный район Синьцзян в Северном Китае был еще одним регионом, привлекавшим наше внимание. Отделенный от основного Китая пустынями и граничащий с Советским Союзом, этот район представлялся вполне логичным объектом нашей экспансии. Как раз в тот момент, когда я приступил к работе в "Автомотоэкспорте", Политбюро приняло решение об оказании полномасштабной помощи губернатору Синьцзяна, который был осажден в своей столице мусульманскими повстанцами, действовавшими при поддержке англичан. Отправка оружия была поручена мне, и это оказалось очень трудной задачей. Учитывая, что повстанцы уже непосредственно угрожали столице Синьцзяна Урумчи , Политбюро приказало двум бригадам войск ОГПУ при поддержке авиации расчистить дороги, ведущие к столице, и подавить мятежников. Тем временем мы, действуя на основании того же решения Политбюро, подвезли к границе с Синьцзяном несколько самолетов и запас бомб. Все это имущество на какое-то время застряло на подходах к Синьцзяну, поскольку дороги были блокированы мятежниками. В конце концов этим имуществом занялось командование ВВС. Летчики "доставили" груз губернатору, сбросив бомбы на головы мятежников в окрестностях столицы и посадив самолеты прямо в осажденной крепости. Я получил указание направить губернатору счет за бомбы и другое имущество. Прорвавшись к Урумчи, советские войска разгромили повстанцев, и скоро в Синьцзяне прочно укрепилось просоветское правительство. Сталин намеревался сделать Синьцзян зоной исключительного советского влияния и нашим опорным пунктом на Востоке. Нам пришлось полностью экипировать десятитысячную армию Синьцзяна, от ботинок до гоминьдановских эмблем. К губернатору были направлены советские советники, которые практически выполняли функции министров. В Синьцзян была направлена комиссия под председательством родственника Сталина, Сванидзе , которая должна была составить план реконструкции района. Мне было поручено направить в регион инженеров для строительства дорог, аэродромов и ангаров по всему Синьцзяну. Вскоре Синьцзян стал практически советской колонией. Советское правительство гарантировало стабильность ее валюты путем предоставления большого кредита, мы доминировали в сфере торговли и направляли политику этой китайской провинции. Являясь номинально частью Китая, Синьцзян направил в Россию своих консулов, и посол Китая, понимая ситуацию, не высказал возражений. Примерно в это же время, в 1935 году, Чан Кайши через свое министерство ВВС запросил у нас самолеты. Мне было дано указание ответить отказом. Сталин не хотел усиления позиций Чан Кайши. У меня возник небольшой конфликт с ОГПУ по поводу артиллерии, которую мы направляли в Синьцзян. Губернатор сообщил, что присланные ему пушки уже были в употреблении. Проведенная проверка показала, что бригады ОГПУ, возвращавшиеся из Синьцзяна после подавления мятежа, решили "обменять" свои пушки на новые, не удосужившись информировать об этом Москву. Я пожаловался Розенгольцу и услышал в ответ: "Не ссорься с ОГПУ. Уменьши цену Синьцзяну и забудь об этом". В целом я старался не допускать вмешательства ОГПУ в мои дела и только значительно позже узнал, как внимательно оно следило за моей работой. Моя рабочая нагрузка постоянно увеличивалась, часто приходилось работать по ночам, и я попросил Наркомвнешторг прислать мне еще одну стенографистку. Вскоре у меня появилась молодая женщина с хорошими рекомендациями наркомата. Одета она была по последней моде, причем в одежду явно иностранного происхождения, с лакированными ногтями, ухоженной кожей и даже ювелирными украшениями, что было разительным контрастом с нашими бедно одетыми секретаршами. Она рассказала, что ее муж Грозовский работает в аппарате ЦИК и что недавно они возвратились из-за границы. У нее были превосходные рекомендации, и я поручил ей работу с секретной корреспонденцией. По существу, она в течение трех- четырех месяцев контролировала всю мою переписку. Однако она не отличалась особым служебным рвением и аккуратностью. И когда в конце этого периода она захотела уволиться по семейным обстоятельствам, я расстался с ней без сожаления. Я бы не вспомнил об этом случае, если бы ее имя не появилось в парижских газетах, когда я там жил на положении беженца. Газеты были полны сообщениями о похищении лидера белогвардейской эмиграции генерала Миллера . В организации этого похищения французские газеты обвиняли советское посольство. Упоминался высокопоставленный сотрудник ОГПУ, пользовавшийся дипломатическим иммунитетом, который сразу после похищения неожиданно уехал в Москву. Полиция подозревала, что его жена, работавшая секретарем в торгпредстве, была причастна к этому заговору. Решением суда ей было запрещено покидать Париж до окончания расследования. Она жила в здании посольства и всегда выезжала на роскошном посольском "кадиллаке" в сопровождении его сотрудников.

Французские полицейские следовали за ней на некотором расстоянии в своем "ситроене". Однажды, в самый разгар газетной кампании с требованием ее ареста, она, как обычно, выехала на прогулку и за ней, как обычно, последовал полицейский "ситроен". Она выехала за город, и, когда на дороге стало свободно, ее шофер нажал на газ и оторвался от преследователей. Больше они ее не видели. На следующий день французским газетам оставалось только констатировать, что "мадам Грозовская и ее муж находятся вне пределов французского правосудия". И тут я понял, что во время работы в "Автомотоэкспорте" я был под неослабным наблюдением ОГПУ .

Моя работа была связана с поддержанием постоянных контактов в дипломатическом корпусе, особенно с представителями стран Востока. Я не только имел возможность наблюдать их работу, но и в какой-то мере светскую жизнь. За пятнадцать лет, прошедших со времени моих контактов с Чичериным, произошли большие перемены. Теперь все великие державы имели своих дипломатических представителей в столице мировой революции.

Несомненно, самыми выдающимися личностями были Буллит , Васуф-Бей и Лукашевич , представлявшие соответственно США, Турцию и Польшу. Но самой оригинальной личностью был литовский посол Балтрушайтис , который перед войной был известным российским поэтом. Дипломатическая жизнь в Москве в эти годы была довольно колоритной, но я опускаю это время, чтобы перейти к описанию инцидента, который совершенно неожиданно для многих людей приобрел к настоящему моменту историческое значение.

Ссылки: