ОПЕРАЦИЯ "УДАР", ПРЕДАТЕЛЬСТВО АФГАНЦЕВ, РАЗГРОМ ХЕКМАТИЯРА

Готовясь к выполнению боевых задач, военные люди исходят из классического понимания противостояния двух вооруженных сил. Цель каждой - нанести максимальное поражение противнику в открытом бою и добиться успеха на том или ином оперативном направлении, либо тактическом пункте.

Афганистан же не оставлял от такого классического подхода в борьбе двух сторон камня на камне. При нашей организации и оснащенности, при нашем абсолютном превосходстве в воздухе - в любом открытом бою мы были хозяевами положения. И главным для нас являлось - выманить противника для ведения с ним открытого боя. Но все дело в том, что и противник это тоже хорошо понимал. И способ ведения боевых действий часто выбирал он.

Моджахеды растворялись среди населения и от открытого боя постоянно умело уходили. В попытках дотянуться до противника, достать его и уничтожить мы несли большие потери: моджахеды устраивали нам засады, нападали небольшими группами в ущельях, минировали дороги и тропы.

Шла третья декада ноября. Операция "Удар" успешно развивалась. Мы освобождали от душманов уезд за уездом, волость за волостью, оставляя там в аулах небольшие смешанные гарнизоны, численностью от взвода до роты из состава 40-й армии и от роты до батальона из состава афганской армии. В этих местах Кабульское центральное руководство создавало свои органы власти - так называемые ядра из 12-15 человек, преимущественно членов НДПА, которые, как ожидалось, должны были действовать "в союзе с местной общественностью".

В Кабуле провели несколько облав . А что такое облава? Это введение строжайшего комендантского часа на трое-четверо суток. Перекрыв все дороги, ведущие в город, части афганской армии, СГИ, Царандоя, конечно, при поддержке подразделений 40-й армии, устраивали ночные обыски, отлавливали дезертиров, проверяли документы. Посредством таких операций мы, как говорится, убивали несколько зайцев. Во-первых, молодежь от 22 до 30 лет сразу же направлялась в армию. Группы задержанных молодых людей отправлялись самолетами на север и северо-запад, чтобы исключить их немедленное дезертирство. А часть наиболее отъявленных, по мнению СГИ, противников власти арестовывалась. Что с ними делать дальше - решало руководство СГИ уже без нашего участия. Подобные чистки проводились почти ежемесячно, потому что за три-четыре недели в городах накапливалось изрядное количество душманов и дезертиров. Действуя таким образом, нам удалось стабилизировать положение в Кабуле и в нескольких уездах вокруг него. Власть в столице, как нам тогда казалось, чувствовала себя прочно, в городе началась нормальная жизнь, работали магазины, транспорт. Конечно, я понимал, что такое положение хрупко и временно, и тем не менее оно явно играло нам на руку: можно было сосредоточиться на решении других задач в других районах страны.

Так, в Кандагаре мы столкнулись с особо сложными обстоятельствами. Неоднократная чистка этого города по образцу Кабула давала лишь минимальные результаты. Отловим 200-300 человек, отправим их самолетами в другие провинции, кого-то арестует СГИ и посадит в тюрьму, но толку от всего этого было мало. По неоднократно проверенным данным агентуры мы знали, что в Кандагаре и вокруг него в виноградниках сосредоточено до пяти-семи тысяч хорошо обученных, дерзких и жестоких в действиях душманов. Знали, что в эту группировку часто наведывается и живет там по несколько суток сам Гульбеддин Хекматияр . Он считал эту группировку своей ударной силой в случае похода на Кабул. Ну, а что касается самого Кандагара, то городскую власть там возглавлял ставленник Бабрака, губернатор-парчамист Норол Фак . Это, так сказать, де-юре. А вот дефакто - конечно, властвовал Гульбеддин. Такое своеобразное сосуществование!

Это состояние неопределенности нам надо было преодолеть, то есть уничтожить ударную группировку моджахедов. Задача - не из простых. Кандагарские виноградники , занимавшие площадь, наверное, в двести-триста квадратных километров, являлись для противника, конечно, идеальным местом дислокации и маскировки. Здесь на лесовых почвах, при летней температуре в 65-70 градусов созревали удивительно сладкие гроздья винограда "дамские пальчики". Действовала хорошо отлаженная еще западными немцами ирригационная система с водокачками. В плантациях утопали саманные постройки, окруженные двухметровой высоты дувалами. Лисьи норы и другие подземные сооружения, приспособленные как для укрытия людей, так и для хранения оружия, были объединены в единую и хорошо продуманную инженерную систему. В летнее время бойцы Хекматияра помогали дехканам, а в зимнее время перебирались в Кандагар. В ту осень нам очень хотелось, очистив Кандагар, вытеснить полки Хекматияра в виноградники и там сильным ударом покончить с ними. Технические детали замысла я хранил в секрете. Посвящены в него были только Черемных , Самойленко , Бруниниекс и (по этапам операции) Шкидченко . К чистке Кандагара подключались и афганское партийное руководство, и подразделения второго армейского корпуса, точнее его 15-й пехотной дивизии. А для полного разгрома душманов вне Кандагара дополнительно выделялась из состава первого армейского корпуса седьмая пехотная дивизия и полк спецназа - воздушно-десантный полк афганской армии. В начале двадцатых чисел ноября, после неоднократной чистки Кандагара, я пришел к выводу, что все активные боевые роты и полки Хекматияра ушли из Кандагара и сосредоточились в виноградниках. Наступил момент начала операции. Утром 23 ноября сразу в десяти пунктах было высажено три воздушно- десантных батальона и два мотострелковых батальона - в каждом пункте по две роты с личной артиллерией и минометами - с задачей перекрыть все входы-выходы в виноградной плантации. Первые сутки, в течение которых мы наращивали усилия группировки десантов, прошли спокойно. В руководство боевыми действиями уже вступил Петр Иванович Шкидченко . События должны были развиваться по плану. Я был уверен в успехе операции и оставался в Кабуле, занимаясь текущими делами. И вот 24 ноября в первой половине дня Владимир Петрович Черемных, очень взволнованный, доложил мне, что в районе Кандагара произошло большое ЧП и мне нужно срочно вылетать туда. Надо - значит лечу. Взял с собой полковника Бруниниекса , генерала Петрохалко (которого за внешнюю схожесть с министром Барклаем-де-Толли мы между собой называли Михаилом Богдановичем), переводчика Костина. Полетел со мной и мой начальник охраны полковник Алексей Никитович Карпов . Интуиция мне подсказывала, что не надо брать министра обороны Рафи. Когда обстановка критическая - лучше быть свободным от афганской стороны в принятии решений. Сделав круг, наши два вертолета приземлились у КП. На лицах встречавших я увидел отпечаток нервозного и мрачного настроения. На КП находились командир Первого армейского корпуса или, как говорят афганцы, Центрального корпуса сорокалетний, в полном расцвете сил, полковник Халиль Ула , командир Второго армейского корпуса, сухопарый, с сильной сединой генерал- лейтенант Мир Тохмас , несколько генералов и офицеров Генштаба ВС ДРА, один из заместителей командарма-40 и, конечно, мой заместитель по ведению боевых действий генерал-лейтенант Шкидченко . С ним - еще два генерала: старший советник при командующем ВВС и ПВО Афганской армии и второй - старший советник при командующем артиллерией Афганской армии.

Среди этих начальников высокого ранга не самой заметной фигурой был полковник Шатин - командир 70-й отдельной мотострелковой бригады, которая воевала здесь в районе Кандагара во взаимодействии с 7-й и 15-й пехотными дивизиями. Шатин был ранен, его рука висела на груди на черной повязке. Из всей этой большой группы военачальников надо было побеседовать лишь с несколькими, наиболее, на мой взгляд, рассудительными и опытными. А это не так просто сделать, как может показаться. Ведь тут собраны союзники высокого ранга, руководство корпусов афганской армии и много советских и афганских высоких армейских чинов. Извинившись перед остальными военачальниками, чтобы выиграть время и освоитья с обстановкой, я отозвал в сторону раненого комбрига полковника Шатина, и мы зашли вдвоем с ним в штабной автобус. Шатин бодрился, но я видел, что он в нервном шоке и попросил его успокоиться.

- Можешь терпеть? - Так точно. Тогда я позвал Петра Ивановича Шкидченко , обоих командиров афганских корпусов, заместителя командарма-40 и переводчика. И вот что я узнал.

После того, как 23 ноября были высажены в десяти местах десанты, то есть перед началом следующего дня операции по уничтожению группировки противника в виноградниках, П. И. Шкидченко, во избежание большой крови, приказал с наступлением рассвета разбросать над виноградниками с трех вертолетов листовки с призывом к душманам: "Сдавайтесь! Вы окружены! Ваша жизнь будет сохранена!". Десанты к этому времени прочно заняли жесткую круговую оборону, обручем опоясав зону. Им было строжайше приказано никого из зоны не выпускать, не позволять ни отдельным душманам, ни группам приближаться к себе на дальность автоматного выстрела. Два часа прошло. Нет ответа. Тогда Шкидченко с командирами корпусов решил прочесать местность. Я внимательно слушаю Шкидченко и наблюдаю за реакцией на его доклад командиров армейских корпусов афганской армии. Мир Тохмас спокоен и невозмутим, как истинный мусульманин, а вот Халиль то и дело бледнеет. - Территорию виноградников я разделил условно на две части, - продолжает доклад Шкидченко. - Северо-восточную поручил командиру 7-й пехотной дивизии, а северо-западную и западную часть - командиру 15-й пехотной дивизии. В случае оказания противником сопротивления приказал вступить с ним в бой и уничтожить его или пленить. Завершить выполнение этой задачи должен был их выход на соединение с вертолетными десантами, после чего дивизиям надо было оставаться в готовности к новым боевым действиям. Костин синхронно тихо переводит командирам корпусов доклад Шкидченко. Я наблюдаю за ними, слушая доклад. Мир Тохмас по-прежнему невозмутим, Халиль явно нервничает. У него в руке сигарета. - Курыть? - вопросительно умоляет Халиль. - Нет, - отвечаю. Я хочу понять меру соучастия "наших" афганцев в этом деле. - Я предполагал, - продолжал Шкидченко, - что успех 7-й и 15-й дивизий закрепит 70-я отдельная мотострелковая бригада 40-й армии. Командиры 7-й и 15-й дивизий решили действовать в пешем порядке - чтобы не разрушать плантацию виноградников. И вот через два часа после того, как на призывы сдаться ответа от душманов так и не поступило, начали действовать два полка 7-й пехотной дивизии и два полка 15-й пехотной дивизии. Оба командира корпуса встали, подтянулись, готовые, очевидно, к любой неожиданности. Странно! Я попросил их присесть и слушать далее доклад Шкидченко. - Развернувшись в предбоевой и боевой порядки, полки пошли в пешем строю в заданных направлениях, разумеется, с разведкой и органами охранения, - говорил Шкидченко. - Через час-полтора, как я уже доложил, вслед за этими афганскими полками должна была начать движение 70-я бригада. Впереди - центральный батальон в предбоевых порядках взводными колоннами; затем справа и слева уступом должны были пойти еще два батальона, тоже в предбоевых порядках, но в ротных колоннах. В резерве комбрига оставался танковый батальон. Сам комбриг на БМП был в центре бригады. - Так точно! - вскочив с места, хрипло подтвердил Шатин. - Все развивалось, казалось, благополучно и по плану. Проходит час, проходит полтора, два - никаких выстрелов, никаких признаков боя. Комбриг по моему сигналу, - продолжил доклад Шкидченко, - начал движение центрального батальона. Афганские полки к этому времени уже углубились на три-четыре километра в заросли виноградника. Они уже не просматривались с моего командного пункта. Но и признаков боя впереди тоже не наблюдалось и не слышалось. Выходит, что никто никакого сопротивления афганским полкам не оказывал. У меня возникло недоумение: неужели и на сей раз душманы нас перехитрили? Ушли из-под носа, из плотного кольца окружения?! И неужели наша агентурная разведка - наша надежная разведка! - не сумела вскрыть хитрость противника и не выявила, что моджахедов уже нет в виноградниках? Командиры корпусов опять встали, а Халиль: - Курыть? - Нет! Предусмотрительный Петр Иванович, выдвинув центральный батальон бригады в гущу плантаций, предпринял наряду с разведывательными мерами, и меры усиленного охранения - хотя батальон и выдвигался в предбоевом порядке во взводных колоннах, то есть впереди батальона действовали четыре полка 7-й и 15-й пехотных дивизий, и боя впереди батальона слышно не было. Но, когда и центральный батальон бригады втянулся на глубину три-четыре километра, на него обрушился шквал огня. Разразился жестокий бой. Погиб командир батальона, погибли два командира рот, четыре командира взводов. Ранен и комбриг-70. Его БМП сожжена. Позднее стало ясно, что в том бою мы потеряли 19 человек убитыми и около 40 ранеными. Оказалось, что моджахеды пропустили афганские войска, не открывая огня и не обнаруживая себя. Вместе с тем, я не думаю, чтобы четыре афганских полка ДРА, продвигаясь по местности, не обнаружили моджахедов в виноградниках. Вероятно, здесь могло быть молчаливое согласие обеих сторон. И вот, когда появился батальон советских войск, моджахеды открыли шквальный огонь. Становилось понятным, почему нервничают командиры афганских армейских корпусов - Халиль и Мир Тохмас. Я смотрю на них, они - на меня. Как хотел бы я верить в их честность. Как хотел бы!

Мотострелковый батальон бригады залег. Другие два батальона справа и слева тоже залегли. А полки афганской армии, как ни в чем не бывало, продолжали движение на соединение с вертолетными десантами. Даже, на удивление советников в полках, ускорили темп движения: дескать, быстрее надо выполнить задачи - десанты ждут не дождутся подмоги союзников- афганцев. Вот такую картину нарисовал мне Петр Иванович Шкидченко.

Наступила могильная тишина. Даже полковник Халиль не просит больше разрешения "курыть". Будь то условия открытого классического противостояния, я принял бы меры по усилению огня, подавлению противника вертолетами, авиацией, ввел бы резервы и к чертовой матери все смешал бы с землей. Превосходство явно было на нашей стороне. Но что-то меня сдерживало.

Интуиция подсказывала, что поддаться простому решению - значило бы поступить безрассудно, возможно, даже опрометчиво и безнравственно. Употребить всю силу и уничтожить огромное количество мусульман, не все продумав и не все предприняв для избежания большой крови? - побойся Бога, Александр Михайлович, говорил я сам себе. И в то же время я видел глаза раненого комбрига, глаза советских генералов и офицеров. Смотрел я и на командиров афганских армейских корпусов и чувствовал: они прекрасно понимают, что мы здесь, под Кандагаром, в винограднике, столкнулись с жестоким коварством, если не с предательством.

Мне нужно было время все хорошо обдумать. Я переживал тяжесть потерь, понимал, что придется вести неприятный разговор с Бабраком Кармалем, тем более неприятный для меня разговор с министром обороны Устиновым. Это неминуемо выйдет и на уровень нашего Политбюро, не исключено и на уровень Генсека. Обязательно вмешается в это дело посольство и Ю. В. со своим аппаратом. В этой обстановке надо было сохранить и свое лицо и в то же время взять всю полноту ответственности на себя за тяжелые для нас потери. И разрубить этот узел, довести бой до успешного конца, как-то поднять, подбодрить боевой дух бригады. А уж причины этой трагедии мы выясним. Но, конечно, позже, не теперь.

Сидевшие в автобусе ждали моего скорого решения. Но я еще не был к нему готов. - Все свободны, - сказал я. Медленно, как на казнь, выходили генералы и офицеры из автобуса. Остался лишь полковник Бруниниекс. Долгое-долгое молчание. - Прэдатэльство, - со своим латышским акцентом внятно произнес Илмар Янович. - Очевидно, да.

Но надо было что-то решать, действовать в конце концов. Предательство следовало жестоко покарать. Я решил вторую половину дня посвятить обеспечению успеха завтрашнего боя. Приказал Черемных вызвать девятку вертолетов, чтобы они, снизившись до предела, не применяя боеприпасов, придавили к земле душманов. Одновременно еще раз разбросать листовки с призывом сдаваться. Закрепить достигнутый бригадой рубеж, вынести с поля боя раненых, провести необходимые мероприятия по поднятию и поддержке морального духа в бригаде. Отдав необходимые распоряжения на месте, я связался с Черемных, который мне доложил, что случившимся очень огорчен Бабрак Кармаль, он предлагает объявить национальный траур в связи с большими потерями. Бабрак очень сожалеет, что такие большие потери понесли именно советские войска. Я понимал, конечно, искренность этого человека, понимал, что за этим последует очередная просьба к Москве усилить контингент советских войск в ДРА по причине недостаточной боеготовности и обученности афганской армии. - Когда следующий разговор с Бабраком? - От 19 до 20 часов. - Так вот, доложи Генеральному секретарю, что коварство и предательство не может быть оплачено и смыто национальным трауром. Скажи ему об этом тактично. Передай, что Главный военный советник будет искать пути разрешения этого инцидента. Черемных доложил мне о том, что на него выходил Ахромеев, пытавшийся связаться со мной. Ахромеев передал для меня обеспокоенность и тревогу министра обороны и Председателя КГБ. Они ждут моих решений и обоснованных действий. - Передай, пожалуйста, Сергею Федоровичу, что Главный военный советник на месте, под Кандагаром, ищет выход из этого критического положения и, очевидно, этот выход найдет. Я понимал, что действовать нужно решительно, но разумно, взвешенно. При этом ни на миг не давать противнику повод думать, что мы простим ему наши потери. Коварством и предательством нас не возьмешь, мы ответим сильным ударом и его не пощадим. Примерно в 20 часов на меня снова вышел Черемных и доложил о разговоре с Бабраком Кармалем , о повторном его предложении национального траура, что, естественно, было отвергнуто. В 19.30 ко мне вылетел министр обороны Рафи и председатель СГИ Наджиб . Черемных сообщил так же, что на КП в Генеральном Штабе ДРА прибыли секретари ЦК НДПА, члены ПБ Зерай и Нур-Ахмед Нур . Для оперативного взаимодействия, как они сказали, будут неотлучно находиться при Черемных. Я принял это к сведению. Чуть позже, примерно в 21 час, когда уже стемнело и все стихло, когда бойцы, уже накормленные, отдыхали в ожидании нового дня, - на меня вышел через спутниковую связь Сергей Федорович Ахромеев . - Мы здесь все скорбим. Понимаем, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хозяин, - он так назвал министра обороны, - обеспокоен, нервничает. У него был разговор с Ю. В. Тот тоже встревожен. Хозяин просил меня передать вам буквально следующее:

"Даю товарищу Майорову карт-бланш и индульгенцию, но без права помилования". Я спросил Ахромеева: - Что значит без права помилования? - Разбирайся сам. Я тоже думал, как это понимать? - Хорошо, разберусь. На том разговор и окончился. Карт-бланш я понимал как свободу действий. Но в этой свободе действий мне не было дано право помилования. И вот я думаю: помилования - кого? Меня за мои действия, если они не будут эффективными? Или - противника? Тут мне чудачком-незнайкой прикидываться нельзя. Самое высокое лицо в армии определило мне задачу. Пожалуй, впервые за бытность Устинова министром обороны я почувствовал его коварство, мудрость и твердость. Обезопасить себя и в какой-то степени подставить под удар подчиненного. Кто кого перехитрит? Ну да это все - дипломатия. А на практике я понимал, что, если не решу кандагарскую задачу, мне не сдобровать. Придется нести ответственность и за гибель, и за ранения наших людей. Хотя прямо своей вины за действия своих подчиненных я не чувствовал. Да и не в этом сейчас дело! Надо решить задачу! Ночь прошла в приготовлениях и радийных переговорах. Чем больше в такую ночь забот, тем лучше, иначе, оставаясь наедине с собой, человек испытывает невыразимую тревогу и тягость - такова всегда ночь перед боем. Около четырех часов утра на меня вышел по "Орбите" Сергей Леонидович Соколов . Он подбодрил меня, посоветовал действовать твердо. Сказал, что хорошо знает эти места. - С этим змеиным гнездом надо решительно и навсегда покончить. Оно давно нам доставляет неприятности. И помолчав, продолжил: - Такой момент - наступил. Действуй! - Спасибо за поддержку, Сергей Леонидович, - ответил я. Без стука дверь автобуса резко отворилась. Взволнованный, бледный в автобус впрыгнул полковник Халиль . - Раис! - Голос его дрожал. - Кандагар! - здес! - он ткнул пальцем в лежащую на столе карту, - Гулбеддин ! Здес! - еще раз выкрикнул Халиль. И стремительно выпрыгнул из автобуса. Я посмотрел на часы - 4.30 25 ноября. Да - теперь каждая минута моего промедления работает на душманов. Конечно же, Гульбеддин что-то задумал.

В автобусе тесно, душно и напряженно. Идет совещание. Докладывает генерал Петрохалко, синхронно, тихо его доклад переводит для афганцев переводчик Костин. - Данные получены лишь от одного агента, - как обычно зычно, безапелляционно, немногословно ведет доклад начальник разведки управления ГВС, - второй агент-источник казнен Гульбеддином. Третий - пока на связь не вышел. Возможно, тоже разоблачен моджахедами. - Две недели назад в Пешаваре на совете семи Гульбеддин именем Аллаха поклялся уничтожить 70-ю бригаду Советов, поднять восстание в двух-трех дивизиях Первого и Второго армейских корпусов, захватить Кандагар и провозгласить Кандагарскую Республику. Пойти походом на Кабул, - неумолимо звучит голос Петрохалко. Я смотрю на лица, стараясь по их выражению лучше понять суть услышанного. Вот Рафи - он нервничает; Бабаджан - сидит с полузакрытыми глазами; Халиль - бледный, покусывает губы; Назар - командующий ВВС и ПВО ДРА смотрит горящими глазами в одну точку, готовый, видимо, к полету в любое время и в любую погоду; и только Мир Тохмас спокоен и покорен судьбе. Советские генералы и офицеры, встревоженные докладом Петрохалко, смотрят на меня, ждут моего решения. - Осторожный Раббани , - продолжает Петрохалко,- назвал это решение Гульбеддина "сатанинским искушением" и преждевременным. Наоборот, Ахмад-Шах-Массуд поддержал Гульбеддина. Остальные - "как велит Аллах". Уже неделю Гульбеддин находится в Кандагаре, - я взглянул на Наджиба: даже ни один мускул не дрогнул на его румяном округленном лице, - позавчера Гульбеддин в Центральной мечети.

- Довольно! - не сдержался я, прервав доклад Петрохалко. - Все ясно: нас перехитрили и предали. Узел завязан крепко-накрепко, намертво. Развязать его уже невозможно. Надо разрубать. Решительно и без промедления. Смотрю на раненого комбрига и подсознательно представляю, что ему уготовил хитрющий и коварнейший Гульбеддин. - Не возражаете, - обратился я к Рафи и Наджибу,- если я сформулирую цели и задачи наших совместных действий? - Щюкрен-щюкрен, - оба обрадованно закивали головами. Молнией мелькнула мысль: решай без славянского сострадания, разумом. Я обращаюсь к Рафи, Мир Тохмасу и его советнику генералу Левченко: - Прошу вылететь в 15-у пехотную дивизию, а вас, генерал Бабаджан, полковник Халиль и генерал Бровченко, вылететь в 7-ю пехотную дивизию. Объявить в дивизиях, что они отменно выполнили боевую задачу и уходят на отдых на зимние квартиры. Сегодня же, немедленно! Афганские военачальники переглянулись. Рафи по-русски: - Поч-чемму так? - И, не торопясь, твердо продолжил: - После этого объявления никто воевать их не заставит против кого бы то ни было. Даже Гульбеддин за длинные афгани. Все дружно зашумели и зашептали молитву. Я, не ответив на возражение Рафи, обратился к Наджибу:

- Вам срочно надо лететь в Кандагар. Организуйте там облаву. Ловите Гульбеддина. Усильте гарнизон - введите в город 7-ю танковую бригаду Второго армейского корпуса. Министр обороны и Главком ВВС перебросят на аэродром Кандагара 666-й полк "командос" из Кабула в ваше распоряжение. Снова афганцы дружно загудели. Снова молитва, шепотом. - Ну, а мы, - я показал на Шкидченко, Петрохалко, Бруниниекса, Шатина, - погоняем душманов по виноградникам.

Комбриг, угостил бы что ли, а? - Так точно! Мы выпили по солдатской кружке крепкого-крепкого чаю, заваренного в солдатском котле, и закусили тоже солдатской, сероватой и сухой галетой. Все встали, взволнованные и напряженные. Моя седая борода трижды коснулась щек каждого афганца. Они прошептали молитву: - Да поможет нам Аллах! Соотечественникам пожал каждому руку. В автобусе остались Бруниниекс и комбриг. Вертолеты ушли в ночь. Около семи часов утра три вертолета прошлись над виноградником и сбросили листовки. Затем - тишина. Никакого движения, даже шевеления. Бригада к бою готова - около трех тысяч отменно вооруженных воинов, БМП, танки. При поддержке авиации, вертолетов, артиллерии. Превосходство наше над моджахедами несомненное. Сила такая, что все в округе можно смешать с землей. У комбрига поднялась температура - пулевое ранение в плечо давало о себе знать. Я попросил его лечь в госпиталь. Но он взмолился, чтобы я дал ему несколько часов - руководить боем. Я согласился. Ровно в восемь по "Орбите" на меня вышел Ахромеев и коротко сказал: - Передаю дословно требование Хозяина:

"Почему он медлит? Не знает, что делать (особенно подчеркнуто "что")?". - Доложи: знаю, что делать. И делаю! Но все-таки, откровенно говоря, я колебался. По-прежнему меня сдерживало многократное наше превосходство в технике и оружии. Оно сулило огромные жертвы среди одураченных и фанатичных людей, верящих беспрекословно своим полевым командирам, которые, "волей Аллаха", ими руководят. И в то же время понесенные нами потери требовали от меня решительных ответных действий. - Готовы ли парламентеры? - спросил я комбрига. - Так точно! Две группы. На БТР-60ПБ каждая. - Кто возглавляет? - Офицеры из политотдела бригады. - Посылай! - Есть! - комбриг выскочил из автобуса. Это было последнее, что я еще мог в этой обстановке сделать во избежании большой крови, огромных потерь среди душманов, да и среди наших воинов из 70-й бригады. Теперь мне оставалось лишь ждать результатов исполнения отданных мною приказов и распоряжений. Позвонил никогда не дремлющий Черемных и доложил: - 666-й полк "командос" грузится на транспортные самолеты для отправки в Кандагар. Все десанты заняли круговую оборону. Вся ИБА (истребительно- бомбардировочная авиация) и вертолетный полк к взлету готовы - в готовности номер один. В 7-й и 15-й пехотных дивизиях все спокойно. Они батальонными лагерями находятся в 800-1000 метрах от вертолетных десантов. В Кандагаре пока тихо. Нур и Зерай рядом со мной. - Добро, - перебил я его, - доложи обо всем в Москву. Мы с Илмаром вышли из автобуса. Морозное утро. Синее-синее небо. Впереди виноградники, виноградники. Изредка в них виднеются саманные постройки за двух-трехметровыми дувалами. Какая красотища! - Комбрига слэдуэт положить в госпиталь, - Илмар Янович прервал мои не ко времени радужные мысли, - он можэт? И вдруг справа и слева, впереди нас застрочили пулеметные и автоматные очереди. Потом один-два-три гулких разрыва. Это душманы бьют по парламентерам! Сердце тревожно застучало. - Сволочи! - вырвалось у меня. Сейчас можно спросить: надо ли было после всего, что уже произошло, посылать еще и парламентеров к противнику? Конечно, такой вопрос оправдан. Но все дело в том, что моим следующим шагом стал бы приказ, который повлек бы большое кровопролитие, а я старался всеми способами этого избежать. Кровь противника - это ведь тоже людская кровь! Оба бронетранспортера парламентеров были сожжены. Все парламентеры ранены, а двое из них убиты. Дальнейшее проявление "терпения и выдержки" с нашей стороны уже было бы кощунством по отношению к воинам бригады. - Вертолетный полк - к бою! - приказал я. Тридцать две машины, восьмерками - одна за одной - стали проходить над виноградниками и бить по нему площадно в течение часа. В это же время истребители-бомбардировщики звеньями и в одиночку прицельно громили саманные постройки-крепости. Над виноградниками бушевал смерч. Затем бригада двинулась вперед: центральный батальон шел на БМП, рассекал группировку надвое. Впереди правого и левого батальонов, следовавших уступом за центральным батальоном, также шли по одной роте на БМП, а вслед за ними - по две роты в пешем порядке. В резерве бригады оставался танковый батальон. Вслед за 70-й бригадой действовали подразделения Хада СГИ и Царандоя, дочищая виноградник, беря пленных или уничтожая несдававшихся. Сколько там было убито душманов - один Аллах ведает. А пленных они взяли более полутора тысяч. Но и наши потери в том бою оказались тоже большими. Здесь, наверное, надо сказать о "классификации" потерь - что принято считать "огромными", а что "небольшими" потерями. 19 убитых и 38 раненых - много это или мало для такого боя? Конечно, каждая жизнь бесценна. Однако в военном противостоянии смерть становится обычным делом, и столь же обычным делом становится и подведение итогов боя, анализ его результатов. Если взять классические виды боя, огромными называются потери, приближающиеся к половине личного состава, участвующего в бою. В результате таких потерь батальон или рота становятся небоеспособными или ограниченно боеспособными. После таких потерь батальон или роту трудно поднять в атаку и продолжать боевые действия. Большие потери - это, примерно, четверть личного состава. А обычные потери в классическом бою - это пять-десять процентов воюющего состава. Однако названные числа и оценки не подходят для определения потерь во время боевых действий в Афганистане. Тут мы должны были, - обязаны были! - максимально сохранять жизнь своих воинов. Ведь превосходство наше было подавляющим. И если батальон терял в той или иной операции троих-пятерых убитыми, мы считали это уже большими потерями. Если к ним прибавлялись еще и 10-12 раненых, - то командиры брались за голову и говорили, что бой проведен неудачно, а то и проигран. Ответственность, разумеется, уже ложилась на плечи командира подразделения или части, ему указывалось на недопустимость подобного впредь. В эпизоде, о котором я рассказал, мы потеряли 19 человек убитыми! И 38 - ранеными! Это страшно много. О происшедшем тут же узнала Москва и узнал Бабрак Кармаль. На второй же день боев под Кандагаром убитых было человек пять-семь и до десятка- полутора раненых. Моджахеды здесь дрались ожесточенно. Причем, в коротком огневом бою они не уступали выучкой и подготовкой нашим воинам. Сопротивлялись насмерть - другого выхода у них не было.

Группировка Гульбеддина Хекматияра , численностью в несколько тысяч человек (вероятно, от пяти до семи тысяч), была в тот день полностью разгромлена. А сам Гульбеддин как сквозь землю провалился. Вечером я вернулся в Кабул. Черемных и Самойленко доложили мне, что афганское руководство пребывает в подавленном состоянии. Весь тот день оперативная группа из членов ПБ НДПА провела в Генеральном Штабе рядом с Черемных. Неоднократно связывался с ними по телефону Бабрак Кармаль. Глава государства встретил меня во дворце подчеркнуто приветливо. При нем, как всегда, находился товарищ О. Однако о национальном трауре в связи с большими потерями под Кандагаром ни слова, как будто это его и не касалось и исходило предложение не от него. Вообще, я всегда удивлялся метаморфозам Бабрака: от паники до катарсиса восторга по поводу какого- нибудь пустяшного успеха. А ведь судьба уготовила ему место в истории древнейшей страны. Другое дело - какое место, какую оценку его действий определят потомки, - но место в истории Афганистана уже раз и навсегда определено: глава Государства.

Я полагал, что происшедшее под Кандагаром как-то заставит Бабрака по- иному взглянуть на афганскую армию (свою армию!). Он, правда, ее не любил, не доверял ей и боялся ее. Боялся ее успехов, даже малых побед, радовался ее постоянным поражениям - ведь они служили обоснованным предлогом, чтобы просить Москву еще и еще присылать войска в Афганистан. Тут дело вот в чем. Как я уже говорил, в армии служило большинство членов НДПА - тринадцать с половиной тысяч халькистов из пятнадцати тысяч всех ее членов. Так вот, если при установлении и закреплении власти в республике или в отдельных ее районах самодовлеющей силой стала бы армия, то это означало бы для парчамистов утрату или ослабление их руководящих позиций. Вот почему Бабрак и стремился устанавливать народно-демократическую власть в стране, главным образом, за счет усилий Советской Армии. При таком раскладе он и его сторонники-парчамисты сохраняли бы главенство в центре и на местах, оттесняя на второй план халькистов. Бабрак и его сторонники форсировали рост рядов партийного крыла парчам. Учитывая, что Бабрак - протеже Андропова , я делал вывод, что его и парчамистов всеми силами поддерживают и впредь будут поддерживать посол и представитель КГБ в ДРА.

А кто же будет воевать с моджахедами? Халькистская армия! Та армия, с которой я постоянно нахожусь в контакте, заботясь о ее поддержке, повышении ее боеготовности - даже вопреки желаниям и настроению ее Верховного Главнокомандующего. Уму непостижимо! Но это было именно так.

Бабрак вскользь поинтересовался, проводилась ли данная операция по плану "Удар". Я ответил утвердительно. Но дополнил: - В этот план пришлось внести серьезные коррективы, вызванные предательством и коварством моджахедов. Он промолчал на это замечание. А товарищ О. сверкнул глазенками. Мы поняли друг друга. Инцидент с национальным трауром исчерпан. Главковерх по-прежнему на белом коне победителя!

Я понимал, что Гульбеддин мне не простит "дамские пальчики". Агентура подтвердила: вознаграждение за мою голову было увеличено вдвое - теперь она оценивалась в три миллиона долларов. Мне было предложено ежедневно ездить на службу и обратно на БМП по разным маршрутам, - а их было отработано несколько - и возвращаться со службы не позже 20 часов. Вскоре подтвердилось, что такая предосторожность была не напрасной.

Кандагар мне вспоминать неприятно и порой даже стыдно. Выполнение мною поставленной боевой задачи, конечно, соответствовало и моим убеждениям, и пониманию моего долга Главного военного советника. Но где-то в глубине сознания я понимал, что занимаемся мы делом не очень-то достойным. И только гибель воинов нашей Советской Армии, ранения и увечья многих и многих моих боевых товарищей, - а на войне мы все одно большое братство, - заставляло меня быть решительным и беспощадным. Что мне сейчас - открещиваться? Или, как ныне модно говорить - отмываться? Не хочу. И не желаю перекладывать ни на кого вину - ни на погибшего в Афганистане Петра Ивановича Шкидченко, ни на комбрига-70 Шатина, ни на других. Что правда, то правда - и она одна: мне пришлось командовать и этой операцией, и я сделал все, что мог, чтобы и боевую задачу выполнить, и сохранить - как только возможно - жизнь своих подчиненных. Вечером по булаве состоялся мой доклад Устинову. Он слушал внимательно, изредка поддакивал, хмыкал, угукал, а в конце с ехидцей спросил: - А как же это вы Гульбеддина-то упустили? Не все было продумано? Парламентеров каких-то выдумали? - Я действовал, исходя из обстановки, товарищ министр! - дерзко и громче обычного рявкнул я в трубку. Щелк. Связь отключена. Его бы, сталинского наркома, сюда, в виноградники под Кандагаром! Э, да ладно! Авось, все перемелется? План Гульбеддина сорван. Его главная группировка под Кандагаром разгромлена. Вот это меня радовало. А Устинов? Он же в военном деле ни хренашеньки не понимал и не понимает. Но на душе у меня все-таки было неспокойно, что-то саднило.

Ссылки: