 |
Писатель Левин приехал! [Войнович В.Н. в Москве]
Точно в назначенное время у входа в "Литературную газету" я был остановлен вахтером, который выспросил, кто я, куда иду. Я объяснил, что иду к Левину, который временно заменяет Огнева.
- Ах, Огнева!? Вахтер заглянул в какойто список, в котором он искал, конечно, не Огнева, а меня. Огнева он знал и без списка. А меня нашел и - пропустил.
В лифте я поднимался вместе с полной женщиной, державшей на растопыренных руках ворох бумаг, сверху прижимая их подбородком. Она доехала до четвертого этажа, локтем или животом как-то открыла лифт, вышла, затем железную дверь толкнула назад ногой. Я сомкнул внутренние деревянные дверцы, нажал на кнопку шестого этажа. По дороге быстро вытащил из-за пазухи общую тетрадь. На шестом этаже растворил деревянные дверцы, а перед железной дверью задумался, не зная, как поступить. Ручки нет, есть загогулина, приспособленная, вероятно, для открытия двери, ну а вдруг это не то? Вдруг я на это нажму, и лифт вместе со мной рухнет?
Почему же я не посмотрел, как поступила та женщина? Мимо зацокала каблуками еще одна.
- Извините,- обратился я к ней через сетку,- я не москвич, первый раз в жизни еду в лифте. Я не знаю, как выйти. Она посмотрела на меня с большим любопытством. Возможно, впервые видела столь дикого человека. Улыбнулась и показала, что делать.
Дверь с табличкой "В.Ф. Огнев" я нашел без труда. Постучался. Дверь распахнулась, и в проеме с телефонной трубкой в руках появился Григорий Михайлович . Он был в рубашке со сдвинутым набок галстуком (пиджак на спинке стула), чем-то воодушевленный, озабоченный и лохматый.
- Ах, это вы! Заходите. Садитесь, я договорю по телефону. Я скромно опустился на стул, приставленный к стене, и подтянул штанины, чтобы не вытягивались на коленях. Положил на колени тетрадь. Огляделся. Кабинет небольшой. Известному человеку, каким был, очевидно, Огнев, могли бы выделить что-нибудь посолидней. Стены белые с желтизной, слева от окна - черно-белый портрет Маяковского. Стол покрыт грудой бумаг, наваленных на него в виде стога. На вершине стога лежит уже знакомый мне портфель - один из двух замков оторван, ручка подвязана шпагатом.
Левин говорил стоя, прислонившись к стене.
- Так вот, я вам сказал,- кричал он, одной рукой держа трубку, а глазами и сложным движением лицевых мускулов делая мне непонятные знаки,- вы слишком злоупотребляете глагольными рифмами. Ими пользоваться можно, но очень умеренно. А вы пишете "волновал-рисовал-пахал-обскакал". Кстати, к "обскакал? есть прекраснейшая рифма ?аксакал?. Дарю вам бесплатно, и на этом привет, у меня посетитель.
Положил трубку, обратил свой взор на меня.
- Все, я освободился, читайте.
- Что читать? - опешил я.
- Читайте то, что вы пишете, - строго сказал Левин.- Если стихи, то читайте стихи.
- Прямо сразу? - заколебался я.
- Почему же не сразу? Я засуетился, стал торопливо листать тетрадь.
- Вы что же, наизусть не помните? - удивился Левин. Я и вовсе сник.
- Почему же? Помню, но боюсь сбиться. Листаю дальше: "Матери", "Отцу", "Тете Ане", "Сестре Фаине". Боже, все это детский сад! А вот это все- таки ничего.- "Море"! - объявил я громко.
- Что?? вздрогнул Левин.
- "Море",- повторил я и стал читать:
Остывает земля.
Тени темные стелются медленно.
И внизу корабли - Зазвонил телефон.
- Извините! - Левин схватил трубку.
- Алло! Слушаю! Рад вас приветствовать.
- Прикрыв трубку ладонью, шепотом мне:
- Читайте, читайте.
И внизу корабли
опускают за борт якоря?
Левин в трубку:
- Ну, конечно, я вам говорю, это чистый Багрицкий. Помните, как у него:
"Ах, вам не хотится ль под ручку пройтиться
Мой милый, конечно, хотится, хотится!
Отводя трубку от губ, машет свободной рукой, делает мне рожи и шепчет:
- Ну что же вы не читаете? Читайте, не обращайте внимания. Я в смущении и сомнении продолжаю:
И вверху самолет
тянет по небу нитку последнюю,
и, как угли в костре - И сразу же,- продолжает Левин в трубку,- возникает обстановка вокзала, и запах гари, и клубы пара, и вы ощущаете тяжелые усилия отходящего поезда, а может быть, между нами говоря, совсем не для печати? Там около вас дам нет?.. Тяжелые усилия поезда и вакханалия совокупления. Вы чувствуете?
"А поезд от похоти стонет и злится: хотится, хотится, хотится, хотится"
Кстати, эти стихи положены на музыку. Никогда не слышали? Извините, у меня слух не очень, но я попробую вам напеть. Мне шепотом:
- Я вам говорю, не обращайте на меня внимания, читайте дальше. Я читаю:
Догорает и тлеет заря.
Далеко-далеко
тарахтит катеришко измызганный
Левин поет:
- А поезд от похоти стонет и злится" - Нет, композитора я не помню. Может быть, это братья Покрасс, а может быть, и Богословский. Я не знаю. Хорошо, ладно, привет, у меня посетитель.- Положил трубку, повернулся ко мне:
- Неплохо. "Тихо падают вниз звезды первые белыми брызгами"
Есть ненавязчивая аллитерация, и рифма "измызганный - брызгами" не затаскана. Слишком литературно и кого-то напоминает, но для начала неплохо. Как это там?
Остывает земля, тени темные стелются? Как? Медленно?
Очень даже ничего. Я был потрясен. Не столько оценкой, сколько необычайными способностями Григория Михайловича. Даже не представлял, что такое возможно. Читать, петь, слушать, запоминать и все это делать одновременно. Кто так умел? Юлий Цезарь? Наполеон? Кто-то из них. Оробел еще больше. Опять пришла мысль, что если литературой занимаются люди с такими талантами, то куда же ято суюсь? Правда, стишки мои мэтру вроде понравились. Но это он, может быть, просто так, из вежливости. Тем более что я железнодорожник. Думая о своем, пропустил какойто его вопрос.
- Что? - переспросил я.
- Я вас спрашиваю, кого вы знаете из современных поэтов? повторил Левин. Из современных я уже знал кое-кого, но уверенно мог назвать только двух: Твардовский, Симонов.
- А как относитесь к Луговскому ? Что думаете о Луконине , Недогонове ?
Как из корзины, посыпались имена: Заболоцкий, Кирсанов, Казин, Кульчицкий, Наровчатов, Самойлов.
Боже! Я потел, ерзал и ежился. Да откуда же мне знать все эти имена, если я не представляю себе даже, кто такой Огнев? Из десятка высыпанных имен некоторые я все-таки слышал, но стихов никаких не знал и Левиным тут же был, конечно, раскушен.
- Если хотите стать поэтом, вы должны всех названных мною авторов знать наизусть. Не говоря уже о Пастернаке, Цветаевой и Ахматовой. Литературная работа требует колоссальных знаний. А ваш Твардовский ,- сказал он с упреком, словно Твардовский был моим плохо воспитанным сыном,- вчера пьяный валялся в канаве. Это сообщение я воспринял как лестное. "Ваш Твардовский". Я даже почувствовал себя ответственным за поведение Твардовского, защищая которого пробормотал: мол, с кем не бывает.
- Ну, хорошо.- Левин взглянул на часы и схватился за портфель. Вместе с ним он стащил со стола часть бумаг, которые с шелестом расстелились по полу. Я кинулся их подбирать, но был остановлен небрежным жестом:
- Бросьте, некогда. Вы что сегодня делаете? Хотите поехать на мое выступление? Я не поверил своим ушам. Как? Неужели? Такой человек, заменяющий самого Огнева, предлагает составить ему компанию. - Вообще-то, я свободен,- сказал я, скрывая волнение.
- В таком случае поехали. Левин нырнул в пиджак, зажал под мышкой портфель и ринулся к дверям. Запихнувши тетрадь за пазуху, я побежал за ним. С каждой секундой темп ускорялся. Конец коридора одолели и запрыгали по лестнице вниз. Я был уверен, что внизу нас ожидает машина с шофером. Только интересно, какая? "ЗИМ" или "Победа"?
У подъезда машин было несколько, но ни один "ЗИМ" и ни одна "Победа" дверец своих не распахнули. Но и не должны были, потому что первым делом мы посетили парикмахерскую, где Левина побрили и подушили одеколоном "Шипр". Но и после этого на наш пробег мимо "побед" и "зимов" ни одна машина не отреагировала.
- Ловим такси! - скомандовал Левин, и мы оба, дергая руками, стали кидаться под колеса бегущих автомобилей. Наконец поймали "левака", шофера чьей-то персональной "Победы" шоколадного цвета. Я юркнул на заднее сиденье, Левин устроился впереди, прижав портфель к животу.
- В Парк культуры!? уверенно бросил он. Водитель, почуяв настоящего седока, торопливо рванул с места и, обходя других, вывел машину к осевой линии. Доехали до парка Горького, остановились перед воротами.
- Голубчик,- повернулся Левин ко мне,- если вам нетрудно, подойдите там к кому-нибудь, скажите, пусть откроют ворота. Скажите, писатель Левин приехал. Я уже не сомневался, что Левин имеет отношение к литературе.
Может быть, даже самое прямое, но я не представлял себе, что он писатель. Слово "писатель", как мне тогда казалось, обозначает какое-то высшее человеческое звание, даже выше всяких генералов, маршалов, президентов, царей и генеральных секретарей. Со всех ног кинулся я оправдывать оказанное мне доверие. В поисках учреждения, управляющего воротами, налетел сначала на очередь в кассу, потом передвинулся к окошку администратора. Там тоже была очередь, и немалая, но допустить, чтобы писатель Левин ждал слишком долго, я, понятно, не мог. Растолкав очередь и кемто оттаскиваемый за ворот, я ухитрился сунуть голову в окошко и закричал громко, чтобы слышали и администратор, и те, кто меня оттаскивал:
- Откройте ворота! Писатель Левин приехал! Оттаскивавшие, оробев, устыдились, ослабли в своем напоре, но администраторшу высокое звание нисколько не оглушило.
- Что еще за писатель?- закричала она.- Вот делать нечего, буду тут каждому ворота открывать. Он что, пешком не может дойти?
- Он не может,- настаивал я,- он писатель.
- Ну и что, что писатель? Не инвалид же. К машине я возвращался, понурясь.
- Не открывают,- доложил смущенно.
- Как не открывают? - сверкнул очами Григорий Михайлович. Вы сказали, что я писатель? Хорошо, подождите меня, я сейчас. Выскочив из машины, он убежал.
- А что?, повернулся шофер ко мне,- он очень мастистый писатель? Он так и сказал "мастистый", и я, не зная этого слова, сразу сообразил, что оно происходит от слова "масть". То есть высокой масти.
- Да,- подтвердил я.- Очень даже мастистый.
- А что он написал? Спросил бы чего полегче!
- Надо знать! - ответил я уклончиво.
- Вообщето надо,- смутился шофер. Только времени на книжки не остается.
Левин вернулся и, заняв свое место, кинул устало:
- Поехали! Ворота были распахнуты настежь. Проехали метров приблизительно семьдесят.
- Стоп!? распорядился Левин и царственным жестом протянул водителю две десятки, деньги по тем временам и в моих глазах немалые. Мы вышли из машины как раз там, где стоял щит с афишей, сообщавшей, что сегодня на открытой эстраде состоится тематический вечер "НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!".
Было объявлено, что выступают член редколлегии журнала "Крокодил" Борис Егоров и поэт Роберт Рождественский . Вечер ведет писатель Григорий Левин . О Егорове я кое-что слышал и раньше. Какие-то стихи Рождественского, написанные под Маяковского лесенкой, даже читал. Но их фамилии обозначены маленькими скромными буквами, а вот имя и фамилия ведущего, как и следовало ожидать, буквами раза в два крупнее.
Подкатилась дамочка с большими серьгами в ушах:
- Ах, Григорий Михайлович, слава богу, приехали, я боялась, что опоздаете. Люди уже в сборе, через пять минут начинаем. За кулисами вновь прибывших ожидали невзрачный Егоров и очень колоритный Рождественский в сиреневой вязаной кофте с большими пуговицами. Он был очень крупного роста, и все детали его внешности были соразмерными росту. Большие черные глаза, крупный нос, выдающиеся скулы и губы. Такие пухлые губы, словно их целовали пчелы. И крупная родинка над верхней губой. Левин поздоровался с ними за руку и представил меня, назвавши имя и прибавив к нему: поэт. Сердце мое сладостно замерло. Я, конечно, предполагал, я надеялся, я мечтал, что когда-нибудь моя профессия будет обозначаться словом "поэт", но никак не ожидал, что это случится так быстро и просто. Рождественский и Егоров оба слегка приподнялись для рукопожатия, как равные с равным.
- Вы тоже выступаете? - спросил Егоров.
- Я - Выступаю? переспросил я и посмотрел на Левина, ожидая, что тот сейчас засмеется и скажет: ну что вы, это же только начинающий автор, он еще пишет очень и очень слабо, о каких-то таких выступлениях еще нечего говорить. Но Левин сказал только:
- Нет, он сегодня не выступает, он просто пришел со мной. Из чего я заключил, что сегодня я не выступаю, но завтра это вполне может случиться.
- Голубчик, у меня к вам просьба,- обратился ко мне Левин,- не сочтите за труд, пока я буду выступать, подержите мой портфель. Только поддерживайте снизу, а то ручка, видите, дышит на ладан. Я сидел в первом ряду и, поглядывая на сидевшую рядом курносую блондинку, прижимал к животу потертый портфель с оторванным замком и подвязанной ручкой. Я поглядывал на блондинку, а блондинка не смотрела ни на меня, ни на портфель, не представляя, кому он мог бы принадлежать. Что было, конечно, обидно. Потому что если бы она знала, если бы знала! А почему бы ей, собственно говоря, не спросить: уж не принадлежит ли этот портфель кому-нибудь из выступающих? Я бы тогда обыкновенным будничным голосом сказал, что да, портфель принадлежит лично Григорию Михайловичу Левину, он обычно просит во время выступлений кого-нибудь из своих подержать. Этим я мог бы показать, что выступления Левина вообще без меня не обходятся и что портфель свой Григорий Михайлович обычно доверяет только мне. Но блондинка смотрела на сцену, и как переключить ее внимание на себя, я не знал.
Ссылки: