Вернадский В.И.: поиски "смысла жизни" влияние Льва Толстого и Вильяма Фрея

На широко известной и замечательной фотографии 1884 года десяти друзей- студентов изображены многие, кто вскоре приобретет общероссийскую известность как земские и общественные деятели, как тогда называли людей, которые волновались общими проблемами. Они войдут в Бюро земских съездов , в "Союз освобождения" и партию конституционных демократов ; двое станут членами первого русского парламента, один из них будет арестован в составе последнего царского правительства, другой будет расследовать преступления этого правительства. Кто знал, что тут три будущих министра Временного правительства 1917 года? Кое-кто не избежит и тюрьмы, и сумы в советское время. Один закончит дни в лубянских подземельях, а другой получит Сталинскую премию. Но трагедии и драмы - впереди. Пока же они переполнены желанием жить. Надо что-то такое делать, не замыкаясь в рамках профессии, семьи, службы.

"Мы высоко ставили культуру и личность, - суммировал их стремления Иван Гревс в своих воспоминаниях, - признавая великими путями их развития науку и просвещение. Мы любили народ и готовились ему служить своими идеалами и знаниями, не отделяя себя от него, желая не только его учить, но у него учиться, веруя в него, убежденные, что он нуждается в том, в чем и мы, главнее всего, в свободе и культуре" 6-3 . Но чтобы взять на себя такие высокие задачи, нужно сформировать в себе личность, нужно воспитывать себя. Их кружок и стал средой самовоспитания высокого настроя духа. Вернадский вспоминал о их дружеском кружке как о групповом искании собственного смысла жизни, как о средстве самосовершенствования. В нравственном центре группы постепенно соткался Шахвербург - такое триединое существо, состоявшее, как можно понять, из Шаховского, Вернадского, Ольденбурга (Федора). Первый исповедовал высокие замыслы и идеалы, второй вносил ум, здравый смысл и научность, третий - душевную теплоту и человечность. Как уверяет Корнилов, все трое никогда не пили вина, не участвовали в обычных студенческих вечеринках и попойках. Сам-то Корнилов "позволял себе", а к концу учебы уже имел внебрачного сына (от белошвейки). Шахвербург - строгий блюститель нравов, заставил его взять ребенка на воспитание. Все трое, уверяет в воспоминаниях их однокурсник, оставались девственниками до женитьбы, во что нетрудно поверить 7-3 . Они дарили друг другу участие, откровенность и сердечность - все, что так естественно в молодости и что с годами повышается в цене. Сплачивала и общность интересов. Всех привлекала наука, и они как один вступили в Научно- литературное общество и даже составили его ядро. В одно из таких "всенощных бдений" на шкурах, вспоминал Корнилов, кто-то в воодушевлении предложил, чтобы не расставаться и хранить дружбу после окончания университета, купить в складчину имение, построить там большой дом, где каждый сможет в случае нужды найти пристанище. Можно вообще там вместе проводить отпускное летнее время. Хорошо бы жить коммуной, вместе воспитывать детей. "Приютино" , - произнес кто-то. Идея очень понравилась. Воображение заработало. Все живо представили себе приют дружбы, наук и муз. Может быть, название всплыло по аналогии с Приютином пушкинской поры, созданным ректором Академии художеств Н.А. Олениным (на дочери которого едва не женился Пушкин, во всяком случае, влюбился в нее). То Приютино называли "северными Афинами", оно привлекало художников, музыкантов и философов. Название на некоторое время привилось. Они полюбили свое будущее пристанище, даже стали называть себя "приютинцами". Вышедшие в нью-йоркском журнале воспоминания сына Вернадского Георгия назывались "Братство "Приютино?"".

Но если быть точным, высокой идеи братства в "Приютине" еще не содержалось. Она тогда еще не выкристаллизовалась. Не хватало чего-то положительного, определенного, а не только желания стать лучше. Укрытие, убежище, светский монастырь - еще не братство . Воображаемое "Приютино" должно было дать им защиту от мира, но не свидетельствовало о содержании их жизни, о деянии. Во имя чего оно должно создаваться? На более высокую ступень единства их союз подняли Лев Толстой и Вильям Фрей . Как уже сказано, в переломном для страны 1881 году у известного писателя произошел серьезный нравственный переворот. Толстой сам рассказал о нем вскоре в знаменитой "Исповеди" . Он задумал, по примеру Августина Блаженного или кумира своей молодости Жан Жака Руссо, ничего не скрывая, поведать о своих нравственных и религиозных поисках, о жизни своей души. Но читающая публика познакомилась с "Исповедью" не в печатном варианте, а в "самиздате" того времени. Рукопись писатель предназначал для журнала "Русская мысль" , читаемого всей интеллигенцией. Однако цензура ее не пропустила. Тогда книжка пошла по рукам. И попала к студентам Петербургского университета, именно к Федору Ольденбургу , имевшему официальный доступ к размножению студенческих лекций. "Исповедь" немедленно скопировали, напечатали и прочли. Конечно, она переворачивала душу, отвечала на многое, особенно тем, кто сам мучился нравственными вопросами. Главное, она давала нравственные ориентиры, побуждала вглядываться в себя, изучать себя. А это первая обязанность интеллигента. "Она заставила меня очень много думать", - типичное высказывание об "Исповеди", записанное Вернадским уже в старости. Так мог бы сказать каждый из его друзей. Чрезвычайно близко и ему, и другим "приютинцам" толстовское требование личного участия в "труде жизни" и совершенствование своей личности. Истина не достигается ученым путем и умственной работой, их нужно соединить с каким-то волевым усилием. И потому любые общие правила страшно серьезны. Они не игра, поскольку нужно найти собственный путь их претворения в действительность. Правда, не у всех вызывали сочувствие типичные толстовские требования: ручной труд, опрощение, разрыв со своим кругом. Всех смущало также резкое неприятие Толстым науки и благ цивилизации. Позже, когда Вернадский ближе и лично познакомится с Толстым и многое узнает, он будет спрашивать себя: если выполнять все толстовские требования, что же станет содержанием "простой жизни", о которой он говорит? Ничего, кроме простого существования и ращения детей, в голову не приходит. Но тогда он, как и все студенты, как и все русское общество, не мог игнорировать жгучие вопросы Толстого, должен был на них отвечать. Можно соглашаться с ними или не соглашаться, нельзя только их не замечать. Нужна работа души. Ближе всех восприняли новую проповедь Федор Ольденбург и Шаховской. И однажды на каникулах они предприняли паломничество, отправившись пешком из серпуховского имения бабушки Дмитрия в Ясную Поляну . Облеклись в крестьянскую одежду, взяли с собой жестяной чайник, чаю, сухарей и пошли от деревни к деревне, ночуя на сеновалах, питаясь в избах и "разговаривая с народом", по многозначительному выражению их кумира. Через несколько дней пришли к Толстому, перезнакомились со всей семьей, много говорили с самим писателем. А от него как истинные пилигримы направили свои стопы в Оптину пустынь - еще один духовный центр. Все "приютинцы" опасались повторить гончаровскую "обыкновенную историю". Ведь и до них другие юноши принимали свое молодое нетерпение изменить жизнь и парение духа за идеалы и цели, стремились к преобразованиям и переворотам. Но под давлением обычной жизни с ее женитьбами и заботами превращались из ниспровергателей в скептиков. Вчерашний идеалист начинает принимать жизнь такой, как она есть, и сначала снисходительно, а потом и язвительно осуждает свои и чужие душевные порывы и увлечения молодости. "Так неужели они правы и мы, более теперь благоразумные, чем через несколько лет,- писал Федор Ольденбург Корнилову в год окончания университета, - когда действительно будем в состоянии что-нибудь сделать, до того опустимся, что и у нас "моя хата с краю!"?, да насмешливая улыбка по адресу увлекающейся молодежи, да исполнение с грехом пополам своих служебных обязанностей (и больше ничего?) - ужасно больное и горькое чувство" 8-3 . Все чувствовали, что нельзя расставаться. Нельзя забывать молодые идеалы, хотя вряд ли кто-то из них тогда мог четко сформулировать, в чем они заключались. Главное, казалось - все возможно. "И все великое - не сон и не пустяк - твои мечтания!" - любил повторять Шаховской.

Ссылки: