Вернадский В.И.: арест

Восьмого июля Вернадский сообщает Личкову , что собирается на Мурманскую биологическую станцию "освоиться с океаническим живым веществом". В письме, отправленном не по почте, а с оказией, есть тревожная фраза: "За эти недели, скорее, все сгущается, а не улучшается" 16-16 . И действительно, в Петрограде атмосфера предгрозовая. Разворачивается "дело Таганцева" , именовавшееся чекистами, конечно, не так, а как контрреволюционный заговор. То был второй из серии больших показательно-устрашительных процессов. Первый состоялся в Москве в августе 1920 года по делу так называемого "Тактического центра" . Руководил делом "Тактического центра" член коллегии ЧК Агранов . Через год по своему сценарию он повторил его в Петрограде. Здесь вошел в сговор с профессором В. Н. Таганцевым (сыном сенатора Н. С. Таганцева , с которым Вернадский заседал в Государственном совете). Будучи арестованным, тот согласился составить из своих знакомых "заговор" с профилактической, как ему объяснили, целью.

Пока неизвестно, называлось ли на допросах имя Вернадского . Но факт остается фактом: 14 июля чекисты за ним пришли. Чуть позже он описал состоявшийся у него обыск и свой арест. На рассвете их разбудил громкий стук в дверь. Хозяин надел халат, открыл и увидел вооруженных людей с винтовками и двоих, как определил, идейных. Оба в шапках, довольно грубые, в глаза не смотрят. Вошли в кабинет. Главный подал бумагу на обыск и арест. Прочитав ее, Вернадский спросил, почему на месте фамилии прочерк. Главный "пояснил", что "так положено". Бывший с чекистами человек из домового комитета испуганно шепнул: "летучка" , мол, то есть летучий отряд для арестов, без всяких там ордеров на конкретное лицо.

На шум пришел сосед, академик Успенский , но его грубо выпроводили. Начинают стаскивать книги с полок, пытаются читать лежащие на столе рукописи. Количество книг повергло чекистов в полное недоумение, старший звонит по телефону за инструкциями. "Довольно бессмысленно", видел Вернадский, забрали некоторые рукописи. Затем велели одеться, поесть и, к ужасу домашних, увели. Почти сутки он провел в Петроградской ЧК на Гороховой , воочию столкнувшись с машиной насилия и устрашения в работе. (Неужели каждую ночь сюда привозят такое огромное количество людей?) Затем перед утром в кузове автомобиля, в невыносимой давке, на коленях друг у друга их доставили в тюрьму на Шпалерную . Он понял, что попал в конвейер унижений: обыск, переодевание в тюремную одежду, окрики, грубость. В камере, куда его впихнули, стоял клозетный запах. В крохотном помещении вместо одного сидели трое. Возмутившись, Вернадский решил немедленно бороться, писать тюремному старосте, если таковой существует, и требовать соблюдения прав заключенных. Один из сокамерников оказался солдат, усмирявший восстание крестьян в Моршанском уезде и посаженный за мелкое воровство. Рассказал, что сгорела станция Вернадовка . Удивившись такому совпадению, но ничего не сказав, Вернадский подумал, что, вероятно, сгорел и его дом. Солдат называл все его окрестные села, где были центры восстания и где были безжалостно уничтожены все местные власти. В шесть или семь вечера его вызвали на допрос (соседи, сидевшие по полтора-три месяца без допроса, были потрясены). Первые вопросы следователя (он запомнил фамилию - Куликов) показали, что речь идет о мнимом пребывании в Лондоне где-то между 1918-1921 годами и, стало быть, вероятно, о шпионаже. Вернадский в ответ сказал, что он действительно намеревался ехать в Англию, но не в эмиграцию, а временно, для работы. Эмигрировать не собирался и не собирается, "если, конечно, вы не станете ставить меня в такое положение, как сейчас". Следователь расспросил обо всех обстоятельствах дела, обнаружив хорошее знание биографии и общественной роли Вернадского. Причем сказал, что о Лондоне в протокол писать не собирается, так как может опять произойти какая-нибудь путаница. Прощаясь, заявил, что советская власть должна извиниться перед ним за этот арест, что она сознает значение ученого "как умственной силы и как нужного специалиста". Сказал, что Вернадский может выйти сейчас или утром. Конечно, он предпочел первое.

Его отвели назад в камеру, но через два с половиной часа вызвали для освобождения, к великому удивлению сокамерников и тюремщиков. "Еще новый обыск, ряд формальностей, и в 10 часов вечера я вышел из тюрьмы, испытывая и переживая чувство негодования, попрания своего достоинства и человеческого достоинства и глубокого сострадания к страждущим за ее стенами" 17-16 . Облик у освобожденного был отнюдь не академический: длинная солдатская шинель, в которой приехал с юга, грубые ботинки, за плечами вещмешок. В таком виде белой ночью он шагал со Шпалерной через Неву к себе на Васильевский остров. У дверей своей квартиры он увидел большое общество во главе с Сергеем Федоровичем , встретившее его радостными возгласами. Послали за Карпинским и стали обсуждать, что и как помогло. Из всех многочисленных телеграмм на самый верх подействовала, на общий взгляд, депеша, которую дал академик-математик В. А. Стеклов своему ученику Кузьмину . Тот играл тогда какую-то важную роль при "коммунистическом дворе". Президент и непременный секретарь отправили телеграммы также Ленину, Луначарскому и Семашко. Тем не менее все нашли, что освобождение наступило слишком быстро. На другой день Вернадский отправил солдату-сокамернику пальто, как обещал. Через два дня, запасшись на всякий случай "охранными грамотами", поскольку свободное передвижение в покоренной стране еще запрещено, они с Ниной ехали в Мурманск . По дороге он описал все свои арестные злоключения. А в августе Петроград содрогнулся в очередной раз: на тумбах висели списки шестидесяти двух интеллигентов, расстрелянных за участие в заговоре . Среди них знакомые ученые: Таганцев , М. Тихвинский , известный поэт Николай Гумилев .

Через полтора года в Париже Вернадский процитирует в своем дневнике: "В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы. - Н. Гумилев. Убит в момент расцвета. Гордый мозг не может прожить в комунистическом рабстве" 18-16 . Нина ехала как ассистентка, помогала отцу собирать материал. Работали на средства большой северной экспедиции Ферсмана . Жили на биостанции в Александровской гавани недалеко от Мурманска. "Никогда не забуду, - через много лет вспоминала Нина Владимировна, - природу - рай, летом в Мурманске, где мы с отцом провели только три недели, а кажется, полжизни - столько было в этом красок, расцветок жизни - дикие олени, яркая фауна морского дна, скалы, лиловые от марганцевых бактерий, дикие грибы, карликовые березы" 19-16 .

Результатом поездки стала большая статья "Живое вещество в химии моря", вышедшая отдельной книгой. Здесь впервые описано подробно то понятие, которое для него давно уже центральное, - живое вещество. Итак, за полгода он, продвигаясь толчками с остановками с юга на север, пересек всю страну по меридиану, от Черного моря до Баренцева. От биологической станции в Севастополе до подобной же в Мурманске. Побывал в больших и малых городах, во всех слоях общества - от красноармейцев до академиков, даже попал в тюрьму, лишний раз подтвердив, что от нее зарекаться в России не следует, как и от нищенской сумы. Судьба показала ему всю Россию сразу, лежащую на нижней линии сорвавшейся лавины. Прямо в глаза глянула опасность, связанная с его решением остаться тут, со своим народом. Но недаром он писал, что революция социальная - вещь поверхностная, недостаточная, чтобы нарушить преемственность истории, чтобы "заместить" пролетариатом культурных людей, как надеются всяческие буря- бугаевы. Самоценная личность, а не массы олицетворяет глубинный шаг истории. Личность глубже, шире и свободнее социальных рамок. Перед ней должны отступить силы варваризации. Что окажется сильнее в "больших числах" истории - пять лет войн, революций, страшных разрушений или происходившая параллельно научная революция, на стороне которой он неслышно и непонятно для других выступает? Серая фаланга бедных духом, но вооруженных организацией устроителей новой жизни или несколько тысяч или даже сотен людей науки, не объединенных ничем, кроме любви к истине и к неудержимому ее поиску? Науку пока здесь не убили. И вряд ли вообще возможно ее убить. Его крымское решение настолько глубокое, проникающее все существо и обнимающее весь мир, - им самим ли оно принято? Нет, он только присоединился к большой духовной сущности. Его взяли в новый свет, в неведомое духовное пространство, и разом кончились все колебания. Он ощутил радость оттого, что совпал со своей мировой линией. Теперь ему надо лишь свое тогдашнее ощущение, такое ясное в своей целостности, свое миропонимание перевести на общепонятный язык логики. Передать бесконечное в конечных и строгих научных понятиях. Часть нужно выделить, вырвать из целого. Перевести из надмирной области идей в обыденное пространство, свести вечность к течению времени. Человек и есть переводчик вечности на язык времени.

Ссылки: