Вернадский В.И. возвращается в Киев. Страшные следы красного террора

Счастье, как известно, недолговечно. Приближался фронт, в который раз менялась власть, и пора было возвращаться к своим обязанностям. Опять с Ниной и Кушакевичем они пустились в обратный путь и вслед за деникинскими войсками пешком вошли в город.

Большевики отступили. На несколько дней в Киеве опять возник Петлюра , но быстро стушевался, на этот раз окончательно. Открылись расстрельные подвалы на Садовой улице . Горожане ходили туда как в страшный музей. См. Киевская ЧК . Очевидцы писали о специально устроенных стоках для крови в подвалах, о могилах во дворе, наполненных телами казненных, о забрызганных мозгами стенах кабинетов. Город содрогнулся. Хоронили останки. С тех пор вопрос о социализме, как об идейном течении , для Вернадского отпал. То, что нужно вбивать, писал он, с помощью неслыханного, средневекового насилия над людьми, не имеет права называться идеей. За ней ничего не стоит, кроме стремления к захвату власти.

Давно, еще в свою первую поездку в Европу, побывал он в Мюнхенской пинакотеке и написал Наталии Егоровне о поразившей его картине Дюрера "Четыре апостола". Он дал знаменитому диптиху свое толкование. Любое учение появляется на свет как усилие души и ума бескорыстного искателя истины. Его олицетворяет на картине первый апостол - с чистым лицом, высоким лбом и ясными глазами. Второй адепт истины воспринимает ее уже по-своему, более приземленно. Он сопрягает небесный полет мысли первого с уже известными учениями, делает его понятным, толкует и упрощает. Это типичный специалист. Третий апостол - не мыслитель, а деятель, он переносит учение в социальную сферу, пытается превратить истину в пользу, начинает борьбу за ее утверждение. Деятель использует не идеи, а людей в целях распространения учения, создает из них организацию. Судя по его хитрому лицу, в средствах ее утверждения он не стесняется. Это типичный политик. И, наконец, четвертый апостол - с низким лбом и зверским выражением лица - не рассуждает и не хитрит. Для него нет вопросов знания и деяния, а есть только свои и чужие. Последние должны быть уничтожены. Это холодный и убежденный палач, карающий за инакомыслие. Таков всегдашний и страшный, в сущности, путь идеи, "овладевающей массами". Она уже неузнаваема в четвертом, а социально он и есть самый сильный и опасный. Так и социализм , начавшийся как чистое учение справедливости и добра и во всем превратившийся в свою противоположность, стал словесным оформлением убийств и зверств. Итак, ему лично теперь в Киеве ничто не угрожает. Зато над Академией наук нависла грозная опасность ликвидации. Большевики хотя бы содержали ее, платили ученым, ассигновали кое-какие средства на исследования. Добровольческие генералы знать ничего не хотят о какой-то академии. Да что там академия? Они не хотят слышать ни о какой Украине, будь то государство или федеративная республика. Есть Киевская и другие губернии в составе единой и неделимой России. Но во имя чего уничтожать начатую научную и культурную работу? И что говорить людям, ее начавшим? Решает поехать в Ростов , где при штабе Добровольческой армии находилось правительство или Особое совещание , занимавшееся делами гражданского управления. В его составе много знакомых по Петербургу. 23 сентября Вернадский приехал в Ростов. Остановился в богатом доме управляющего табачными фабриками Асмолова C. Л. Минца . В центре Белого движения уже более широкие горизонты. Здесь иностранные корреспонденты, в том числе муж "кадетской летописицы" Ариадны Тырковой корреспондент лондонской "Таймс" Гарольд Вильямс . Иногда можно почитать европейскую газету, которых он не видел несколько лет. Поскольку сплошного фронта нет, просачиваются и люди, и сведения из Москвы и Питера. Главное - репрессии, массовые аресты (до тридцати тысяч человек в одной Москве). Потери среди интеллигенции ужасающие. Вернадский записывает массу достоверных сведений и слухов об известных и знакомых. Здесь собрался цвет кадетской партии, много старых друзей. Он общается с Новгородцевым , Паниной , Астровым , Павлом Долгоруковым . Почти все они входят в Особое совещание, созданное Деникиным для нужд гражданского управления, фактически Белое правительство Юга России . Начав хлопоты, Вернадский понимает, что все должен решить Деникин . Но важно правильно подготовить документы и подать дело. Несколько дней он обговаривает вопрос с товарищами по партии. Почти все становятся на его точку зрения: нельзя разрушать академию. Правда, почти все не видят ее как Украинскую академию. Возникают варианты. Она должна быть филиалом Российской академии наук с одновременным созданием такого же в Москве или просто академией в Киеве, но вести дела на русском языке и т.д. Вернадский пишет предварительную записку и готовит аудиенцию у главнокомандующего. Массу мыслей вызывают у него обстановка в Ростове, беседы с друзьями по ЦК, ознакомление с положением дел на фронтах и в областях, занятых белыми. И вот он чувствует, как сам меняется и, как огромный корабль, медленно разворачивается к иным, более широким горизонтам за пределами междоусобной войны. Еще по инерции он как бы участвует во всех обстоятельствах ее. Он даже выступает в киевских и ростовских газетах с публицистическими статьями об академии, русской и украинской культуре, их взаимодействии в составе новой демократической единой России и о местном самоуправлении. В этих последних статьях (правда, во второй приезд в Ростов, в декабре) он верен себе: дело должны решить только местное самоуправление и аграрная реформа. Та система управления военного времени, которая только кажется эффективной, вызывает ненависть населения и коррупцию. Только ответственное самоуправление способно решить эти две проблемы. И чем отчаяннее положение, тем точнее нужно проводить в жизнь научные принципы либерализма 36-13 . Но все это уже его личные арьергардные бои. Он все же отходит от дел текущих и поворачивает к науке. 26 сентября записывает: "Затем целый день по делам Академии. Большой разговор об Академии наук с Долгоруковым. Уничтожать не хочет, но надо сохранить в латентном состоянии. Не знаю, что со мной сделалось. Я так ярко и глубоко чувствую самодовлеющее значение своей работы научной, что впервые могу говорить об этом не как о своем деле, а как о таком, которое может оправдывать отход от участия в событиях дня. Мне кажется, что и с национальной точки зрения это самое большое, что я могу дать. Среди зоологических украинских и великорусских инстинктов хочется уйти во что-то такое вечное, которое стоит выше этого, и с чем я соприкасаюсь в той творческой научной работе, которой живу эти месяцы" 37-13 .

Ссылки: