Новая гувернантка (М. Фиденберг)

Детскому раздолью мешала личность, поселившаяся в нашей семье в роли гувернантки. То была горячая 19-летняя, хорошенькая девушка-немка, сумевшая очаровать всех, начиная с родителей и кончая прислугою. На глазах этой молодой девушки у нас в семье стали происходить довольно крупные сцены ревности.

Старик-отец, несмотря на весьма солидные годы свои и женины, не мог угомонить ревнивые чувства свои, и видя в жене прежнюю красавицу, встречающуюся со старыми знакомыми своими, каковым был, например, Пирамидов , преследовал ее подозрениями и доводил до отчаяния и слез. Долго не знали, кто мог передавать ревнивцу содержание пустых разговоров, возникавших между Александрой Владимировной и знакомыми при встрече с нею в церкви, куда сопровождала только маленькая Юля?

Сочувствовавшая мачехе гувернантка открыла, наконец, что невольною причиною семейных бурь и была никто иная, как откровенная девочка, которая, по внушению, с малолетства не умела лгать и на вопросы отца "кого они видели в церкви и кто подходил к мачехе?" не считала нужным скрывать свои детские впечатления, пока над ними не нависла черная туча.

М. Фиденберг , так звали нашу гувернантку, сделав открытие любопытного источника ссор, задалась целью во что бы то ни стало отрезать дочь от отца и укротить ее язычок навсегда. Подкараулив меня раза два-три, она в пылу не поцеремонилась прибить ребенка, вполне доверенного ей, но приняв такие меры, конечно, навсегда лишилась моего прежнего расположения. Замолчать-то я замолчала, но не только перед отцом, а и перед нею; привыкшая только к ласке, я не покорилась, имея самолюбивый настойчивый характер. С этой минуты я перестала учить уроки и, несмотря ни на какие угрозы и побои, не отвечала учительнице ни слова из заданных уроков, сиди она в классе хоть 5 часов, бей - сколько хочешь, а я закрою, бывало, глаза и как истукан просижу все время молча, или плача от боли. Мало помалу, память механическая у меня, должно быть, притупилась, к тому же теперь, зная несколько педагогику, вижу, насколько нелепо обучали меня. Одним словом, ни охоты, ни возможности усвоить что-либо помимо зубрежки не имелось и не возбуждалось. Диктовки по трем языкам давали до 40-50 ошибок, искоренить их не хватало уменья, и вот за каждую из них пошла плясать по бедной детской головушке большая желтая линейка.

"Notre maitre" (наш учитель)- говорили мы, бывало, приготовляя все к классу. Как уцелела моя головушка после такой школы, одному Богу известно, видно он ограждал сироту от напасти.

Чтобы не было скучно, Папа взял мне для компании девочку, крестницу Тети-Мамы моей, некто Оленьку Воейкову , но бойкое дитя, имея родную мать, не поддалось пытке ученья. На побои она отвечала побоями т.е. по примеру воспитательницы швыряла то грифельную доску, то книгу в гувернантку, либо дразнила ее языком. Жалобам же наставницы могли верить у нас, но не родная мать Воейковой, которая скоро и взяла свою дочь.

Однако эта хорошенькая девочка принесла мне вред, передав одну из самых гнусных привычек, сознать вред которой мне удалось довольно скоро, благодаря чтению. Тогда мама моя выписала из Петербурга свою крестницу и двоюродную племянницу некто Сашеньку Горбунову . Эта девочка, хотя и имела родителей, но отданная вполне под надзор крестной, без возможности сообщить своим о дурном обращении с нами, невольно покорилась вместе со мною горькой участи, длившейся 4 года. Однако, бывши лет 10-ти, я дошла до такого остервенения, что предложила Сашеньке заговор об убийстве мучительницы нашей, которое заранее по детски обдумала: "сорвем, говорю, у мачехи на терновом цветке острых колючек и положим вечером в стакан гувернантки, она, по обыкновению, как выпьет залпом холодную воду впотьмах, так подавится и капут".

Сказано, одобрено и сделано, но чуть наступили потемки, жалость взяла свое и стакан был поспешно вылит, оставив в детской душе только угрызение совести за вынужденное покушение к развязке.

Но нужно сказать и о другой стороне нашей наставницы. Отучив от невинных сплетен, она осталась нашей ненавистною грозою только в классе, вне его это была лучшая подруга наша. Куда девалась вся ее вспыльчивость, быстро переxодившая в добродушие и желание потешить детей то прогулкой, то танцами, то игрою, то рукодельем для кукол и т.п. Поистине, могу сказать, что вне класса я ее любила и люблю до сих пор. Горько только, что отчужденность от родных произвела постепенно ломку прежнего склада характера, и из откровенной, общительной Юли создалась замкнутая, на всем сосредоточивающая свое внимание натура, которая, казалось, навсегда умерла для откровенности.

Пытливый, незанятый ученьем ум девочки быстро развивался, он сам доходил до разгадки всего непонятного для него путем наблюдения за жизнью животных и разговорами старших. По вечерам отец имел обыкновение читать вслух романы в обществе всех домашних, свободно рассуждая о поступках того или другого героя, а иногда, даже плача в сочувствии им. И никто не подозревал, что сперва 8-летняя Юля слушала их, потом знала их чуть не на память, а научась хорошо читать, стала красть книги и перечитывать, воображая себя в мечтах по вечерам то тою, то другою героинею и, наконец, стала относится к этому уже критически, рассуждая, как поступила бы она, быв на месте того или другого лица. Достигнув же 12-13 лет принялась делать выписки и заметки по этому поводу. Так двигалось саморазвитие, но гораздо раньше, а именно лет 9-ти, она уже успела влюбиться в одного 16-летнего юношу, некто Володю Юзефовича , который, увиваясь за гувернанткою, шутя называл Юлю своею невестою. Не знал он, как билось за него детское мечтательное сердечко, а только любил дразнить ее поцелуями, которых она не допускала и даже дала пощечину за оскорбление, но наткнулась на папироску, обожгла руку, и, видя свое бессилие, пожаловалась на Юзефовича строгому отцу, возбудив всеобщий смех.

Вообще, в бытность строгой гувернантки у нас в доме было весело. В Смоленске стоял Казанский полк , командиром которого был родственник наш Виктор Степанович Цытович (бывший впоследствии генерал-губернатором Сибири ). У них часто плясала наша молодежь, взаимно приглашая к себе офицеров еженедельно. Тогда Юля не уступала большим в танцах и в шальных увлечениях маленького сердечка, одна только подруга моя Сашенька являлась здесь конкуренткою. Так катились дни за днями.

Когда мы жили в городе, то старичок-дедушка, помещавшийся рядом с нашей классной, несмотря на свою слепоту и глухоту, почуял нечто недоброе в соседстве и сказал отцу: "посмотри душечка, кажется Юлю бьют, как бы это не отозвалось на ее слабом организме." Было ли сделано после этого какое-нибудь неудачное наблюдение за моим воспитанием, или ограничились простым замечанием наставнице, которая конечно сумела все замаскировать, не знаю, но только положение мое в классе не улучшилось. Когда же мы переехали летом в деревню, то ученье происходило еще дальше от дедушки, но тут-то именно и явился ревностный защитник моих детских прав, не жалевший ради этого собственного спокойствия и даже счастья, то был брат Поль . См. Возвращение Поля

Ссылки: