1880 25-й день рождения, окончивщийся в клинике для душевно больных

Наступило 3-е Февраля (1880) - день моего рождения. Мне кончалось 25 лет, хотя с виду никто не давал мне более 18. Я не любила этот день и никогда не праздную его, но, проживя 1/4 столетия, считала долгом отдать себе мысленно отчет в пройденном пути, и результат получился до того отрадный и безупречный, что мне невольно захотелось отпраздновать 1/4 своего века. И действительно, позади было уже немало побежденного горя, немало было перечувствовано, немало завоевано, немало предпринято в будущем, а сама я выглядела еще столь юною, сохранилась столь чистою и невинною, как будто суровая рука жизни и не прикасалась еще ко мне. Не мудрено, что такое сознание делало меня счастливою, благодарною Господу, и в то же время гордою собою. Было чему порадоваться!

И вот, заняв на один вечер меблированную комнату, я самостоятельно пригласила туда небольшой кружок знакомых и родных, вполне подходящий для веселой компании. Здесь был брат Поль , кузина моя со своим женихом Акимовым , студентом Путей сообщения и его товарищем Капустиным, "Дедушка" , одна педагогичка, Фидарович и две малороссиянки-курсистки, Левицкая и жена Михаила Михайловича Вороновского , брат жены "Дедушки" Дорошенко - искусный ныне поэт и чтец, и Михаил Михаилович Вороновский-меньшой , что любил насмехаться. Он был на медицинском факультете и успел жениться. Сам же Михаил Михайлович обещал, но не пришел. После скромного десерта компания моя развеселилась, начались декламирования стихов, Дорошенко привел всех в восторг, сказав "Грешницу" Толстого. Потом затеялся хор пения русского и малороссийского соло. Все были оживлены, довольны и веселы, так, что едва к трем часам разошлись. И памятен был для меня этот день. Дай Бог с таким чувством довольства нравственного отпраздновать когда-нибудь 50 лет свои. В.П. пригласил всю мою компанию к себе в деревню, и, пользуясь праздничным днем, мы ездили туда, катив со станции Тосно на лошадях при луне, а когда вся наша вереница въехала в лес, то "Дедушка" стал неожиданно освещать его бенгальскими свечами. Вообще было весело.

Теперь расскажу, как познакомилась я с женою Михаила Михайловича Вороновского. Родители его как-то долго не получали от него писем и просили меня отыскать его, прислав адрес. Я отправилась, но каково же было мое удивление, когда в его крошечной квартирке я нашла какую-то барыню, называвшею его Мишею. Скоро оказалось, что это его жена. Она очень ласково отнеслась ко мне, говоря, что много слыхала про меня, и как бабенка с длинным язычком, который не укорачивается и от слушания лекций, поспешила сообщить, что Владимир Михайлович без памяти влюблен в ее подругу Лизу Огареву , просто, говорит, с ума сходит, ползает перед нею как собачка. Сперва я думала, что она поделилась только со мною этой тайною другого, чужого, но близкого мне человека. Какого же было мое удивление и озлобление, когда в бытность всей нашей компании в деревне у Маркова, эта ученая сплетница доносила то же жене "Дедушки", видя ее в первый раз.

Однако я не переставала бывать у молодых Вороновских, мне приятно было смотреть на их счастье, у них бывал и "Дедушка". Встречаясь с моим первым другом, видала я и свою соперницу, но в то же время не раз давала заметить Владимиру Михайловичу , что отдаю предпочтение "Дедушке", а сама иногда думала, что если "последний вулкан" только зажжет меня, пробудив во мне женщину, тогда друг мой не назовет уже меня "рыбою", и, может быть, не почувствует того холода, который выгоняет приезжих с "нетопленных станций."

В марте (1880) я перебралась в Смоленск и довольно рано уехала на дачу, где поселилось также одно симпатичное семейство Мих-х, знакомое Вороновским (у них зимою жил их меньшой гимназист Саша). Семейство Мих-х состояло из матери-женщины средних лет, дочери лет 26-ти, двух небольших гимназистов и их репетитора - студента первого курса некоего Давыдова . Последнего я просила помочь мне приготовиться к экзамену. Мы начали заниматься серьезно. Давыдов был лет 20-ти, высокого роста, довольно красивый и мужественный юноша, которого отнюдь не портили рыжие волнистые волосы. Странное дело, с тех пор как я узнала возможность истинно дружеских отношений между мужчиною и женщиною, сохраняя дружбу с Владимиром Михайловичем 5 лет, и видя, насколько мужские страсти безопасны для меня (по опыту с "Дедушкою"), я стала еще доверчивее, еще спокойнее относиться к мужчинам, если таковые искренно и прямо выражали мне свою симпатию, как хорошему человеку вообще.

Право, люди в высшей степени интересовали меня, мне хотелось сближаться с каждым порядочным человеком, узнавать его внутренний мир и приобретать таким образом опыт в знании людей. Интерес к человеку возбуждался во мне независимо от его пола. Семейство Мих-х скоро сблизилось со мною настолько, что даже скучало, если я уезжала в город на целый день. Однажды, помню, не видев меня целые сутки, все до того обрадовались при неожиданной встрече, что все, не исключая Давыдова, точно родные бросились меня целовать, благодаря за исполненное мною обещание и приезд, несмотря на проливной дождь и грозу.

Просто и весело текла таким образом наша жизнь, и лишь под конец лета Давыдов стал удивлять меня своими фантазиями. Во время обычных занятий он в один прекрасный день заговорил со мною о Вор-х, стал подсмеиваться над моим чувством, о котором слыхал и недоумевал перед столь продолжительным постоянством. Не веря этому, он предложил мне, спустя еще некоторое время, вопрос о том, люблю ли я его? Когда я ответила отрицанием, то Давыдов просил меня хорошенечко подумать, прежде чем так уверенно отвечать. В эту минуту я торопилась в город и потому не стала затягивать беседу, а только недоумевая, что сей сон значит, действительно призадумалась, не понимая, чего ради человек врывается в чужую душу и приписывает ей совершенно несуществующие чувства.

Ответив Давыдову еще раз "нет", я решила что мужчины, вероятно, не могут понимать простых дружеских отношений к ним женщины и везде ищут сентиментальной подкладки. (Кроме того, лишь теперь сознаю, как гадко держал он себя при мне, валяясь по дачной свободе на траве и доводя себя искусственно до мерзких волнений. Ну да Бог с ним). Я переехала в город, а к половине августа была уже в Питере, где остановилась во вдовьем доме у Тети-Мамы , так как дядя был еще на даче, а я не хотела нанимать квартиры, пока не удостоверюсь в возможности поступить в "Учительскую школу" где, кажется, на 30 вакансий было 150 экзаменующихся.

У дяди жить я вообще не располагала, во-первых, потому, что не слыхала на сей раз приглашения с его стороны, во-вторых, хотела поселиться поближе к нашему заведению на Васильевском острове. Впрочем, инстинктивно предвидя насколько под родным кровом безопаснее жить в столице, я просила перед отъездом Маmаn свою, не позволит ли она мне нанять комнатку в ее огромном доме. Он был очень близко от Дворцового моста, а, следовательно, и от Васильевского Острова, тем более, что наше заведение находилось на половине 1-й линии в переулке. Но Маmаn и слышать не хотела: "страшно, мол, давать приют нигилистам".

17 августа я отправилась на экзамен. Что это был за чудный для меня день! Никогда не забуду я того трепетного чувства, с каким слушаешь чтение фамилий принятых по экзамену. Еще до сих пор в моих ушах звучит фамилия Вакар, точно произнесенная как-то особенно нашим инспектором. Со всех сторон посыпались поздравления, и я, что называется, земли под собою не чувствуя, помчалась делиться своею радостью с дорогой, во всем сочувствовавшей мне, Тетею-Мамою. Однако, по дороге забежала посмотреть несколько меблированных комнат. Внимание мое конечно остановилось на более простеньких и дешевых, но в тоже время, встретив свою бывшую гувернантку , жившую теперь в Питере, я увлеклась вместе с нею взглянуть на меблированные комнаты, отдававшиеся в роскошном огромном доме на 1-й линии.

Ссылки: