 |
Ульяновы в Самаре 1897
Из Ульяновой А.П. Весной 1897 года мы, Ульяновы, переселились из Нижнего Новгорода в Самару, куда Ульянов был приглашен сотрудничать с "Самарской газетой" . Я с детьми направилась весной по Волге. Весь путь наслаждались мы волжским раздольем и весенней свежестью природы. Хороша, могуча Волга весною во время разлива! Все мели, все плешины покрыты водою, и плавно, празднично несет она, в свою очередь подчищенные, подкрашенные пароходы. По-весеннему ласково освещает и солнышко все окружающее. Особенно хороши Жигули, одетые яркой зеленью разных оттенков. Каждый день вы слышите на пароходе мощные, разудалые напевы, восхваляющие "Волгу матушку", и невольно вспоминаются предания о делах давно минувших дней: вот "Царев курган" , что давным-давно по приказу властителя Орды, захотевшему полюбоваться могучей рекой и всей окрестностью, быстро вырос на низком берегу: "каждый воин", как говорит предание, принес только по шапке земли, так велика была рать татарская. Там Стенька Разин дарит Волгу персидской княжной-красавицей, а там два брата корыстолюбца обращены в утесы и так далее. Но вот и "Самарские ворота" - высокие холмы, подходящие с обоих берегов к самой реке: точно Волга в далекие времена, завоевывая свой путь, пробила горные массивы, чтобы опять направиться к югу. За "воротами" по левому берегу начинаются дачные места с выглядывающими из зелени разного вида и фасона дачками. А за ними сама Самара . Трудно передать тот контраст, который представился нам, подъезжающим к городу: только что выплыли из обновленной весенним водами природы, а впереди большой город окутан, как будто белесоватой пылью. С парохода смотрим со всем вниманием: не то земля горит и обильным дымом скрывает от зрителей все, что она обрекла на гибель, не то упало с неба дымчатое облако и поглотило город. "Что это дым или пыль?" - спрашиваем у публики. Оказывается, мельчайшая пыль от известкового камня, которым замощены улицы Самары. И в сухое жаркое лето это обычное явление. А тут рядом, за Волгой тихо покачивают вершинами могучие осокори, пышный дуб, липа, серебристый тополь, благоухают в чистом прозрачном воздухе. Но делать нечего, приходилось и нам погрузиться в эту белесоватую мглу - путь окончен, хотя расставаться с пароходом не хотелось, особенно детям.
фото Жигули (дореволюционная открытка)
Через несколько дней мы наняли квартиру, адрес которой (Дворянская, 5), наверное, долго был памятен многим путешествовавшим в те годы по делам конспирации. Но постараюсь быть последовательной.
Первыми знакомыми в Самаре были немногие из возвратившихся ссыльных Ливановы Александр Иванович и Вера Ивановна , Долгов Николай Степанович и сотрудники "Самарской газеты" .
Эта газета редактировалась Алексеем Алексеевичем Дробыш-Дробышевским , который по возвращении из ссылки до конца дней работал в поволжских газетах - в Казанских и Нижегородских.
фото Слева направо: Анастасия Петровна, Юрий, Николай (с собачкой) и Сергей Ульяновы, около 1897 года
фото А.И. Ливанов, с фото 1874 г. (из собр. Музея "Каторга и Ссылка") Слева направо: неизвестная, А.П. и А.Н. Ульяновы (последний ? под вопросом) Но из Нижнего Дробышевский с некоторыми своими сотрудниками, наводившими в "Нижегородском листке" критику на "священные действия" нижегородской власти, должны были рассеяться, и Дробышевский с Ульяновым перекочевали в Самару, хотя Дробышевский, как редактор, был в высшей степени осторожным и предусмотрительным. фото А.А. Дробыш-Дробышевский, с фото 1880 г. (из собр. Музея "Каторга и Ссылка")
Однажды эту осторожность с большим огорчением я испытала на себе. В 1899 году, провожая сына [ Николая ] в столичный вуз, я пробыла там больше недели, знакомила сына с городом, припоминала сама и радовалась встречам со старыми уцелевшими знакомыми. Между прочим, побывала у Марии Павловны Лешерн , которая в это время жила у Калашниковой пристани, заведовала хозяйством Общества одиноких женщин. Узнавши, что я знакома с составом редакции провинциальной газеты, Мария Павловна ухватилась за мысль напечатать стихотворение В.Н. Фигнер , проникшее на свободу из стен Шлиссельбургской крепости . Кажется, называлось оно "К матери":
Если товарищ, на волю ты выйдешь
Всех кого любишь, увидишь, обнимешь
То не забудь мою мать!
[Ради всего, что есть в жизни святого,
Чистого, нежного, нам дорогого,
Дай обо мне ты ей знать!]
Ты ей скажи, что жива я, здорова
Что не ищу я удела иного.
Всем идеалам верна... и т. д.
"Номер газеты, где будет напечатано стихотворение,- говорила Мария Павловна, - мы сумеем переправить, а Вере Николаевне будет очень приятно. В столице этого сделать нельзя!, - убеждала меня Лешерн. Я согласилась испробовать. Но, увы! на мои просьбы, убеждения, что печатаются более яркие стихи, Алексей Алексеевич противопоставил свое твердое суждение: "газету, безусловно, закроют, а многие ли поймут - откуда и от кого оно?..."
После Н. Новгорода, где был такой подъем в публике, оживление, особенно когда были В.Г. Короленко и его друг Н.Ф. Анненский с его составом в статистическом бюро, около воскресных школ, народного дома и прочее, Самара показалась тихой, нудной, люди в ней чужие и дела их не интересные. фото М.П. Лешерн-фон-Герцфельдт, с фото 1882 г. (из собрания Коммунист. Академии)
За первые годы жизни там памятны только вечера у судебного следователя Я.Л. Тейтель , на журфиксах которого можно было встретить самую разнообразную публику - положительное смешение "племен, наречий, состояний: бывали тут и судейские и путейские, бывали из учительского мира, медики, газетные работники".
Вполне солидный возраст Тейтеля нимало не мешает ему делать привычное дело, которому он посвятил всю свою жизнь: он всё так же неутомимо и весело любит людей и так же усердно помогает им жить, как делал это в Самаре, в 95-96 годах. Там, в его квартире, еженедельно собирались все наиболее живые, интересные люди города, впрочем - не очень богатого такими людями. У него бывали все, начиная с председателя окружного суда Анненкова , потомка декабриста, великого умника и "джентльмена", включая марксистов, сотрудников "Самарского вестника" и сотрудников враждебной "Вестнику" "Самарской газеты",- враждебной, кажется, не столь "идеологически", как по силе конкуренции.
Бывали адвокаты-либералы и молодые люди неопределённого рода занятий, но очень преступных мыслей и намерений. Странно было встречать таких людей "вольными" гостями судебного следователя, тем более странно, что они отнюдь не скрывали ни мыслей, ни намерений своих. Когда появлялся новый гость, хозяева не знакомили его со своими друзьями, и новичок никого не беспокоил, все были уверены, что плохой человек не придёт к Якову Тейтелю . Царила безграничная свобода слова. Тейтель сам был пламенным полемистом и, случалось, даже топал ногами на совопросника. Красный весь, седые, курчавые волосы яростно дыбятся, белые усы грозно ощетинились, даже пуговицы на мундире шевелятся. Но это никого не пугало, потому что прекрасные глаза Якова Львовича сияли весёлой и любовной улыбкой. - Максим Горький. О Гарине- Михайловском.
Писатель Гарин-Михайловский , как путеец строивший тогда Сергиевскую железную дорогу , иногда читал на этих вечерах свои произведения еще в рукописях. Удивительные то были собрания: "столы браные" уже не вмещали "званых" и незваных, и публика ходила по всем комнатам, сидела, где удавалось, и шумно вела беседы на разные темы. Хозяева только заботливо спрашивали "удобно ли?".
Около этого времени большое оживление внесли в самарскую жизнь организованные губернские комитеты по вопросам сельскохозяйственных и промышленных нужд .
Публика точно тронулась с точки замерзания и, как будто, немного осмелела. Несмотря на преобладающее большинство бюрократического элемента и членов толстокожего происхождения, на собраниях отдельными кучками толковалось, что причины крайнего упадка экономического положения края - это непосильные налоги, бесправие населения, убивающее всякую инициативу в народе, над которым в то время еще тяготело телесное наказание.
Суждения на эти темы долго продолжались и в частных домах. Года через полтора по переселению в Самару, мне благодаря семейным обстоятельствам, пришлось все свое внимание направить на усиленный заработок - на уроки, работу по статистике. Только встречи с Долговым, с Ливановыми, с А.В. Пановым давали в виде отдыха интересы и впечатления иного характера. Александра Васильевича Панова ,
В один из благонадежных периодов своей жизни Панов занимал место заведующего в нижегородской библиотеке , представляющей собой богатое для провинции книгохранилище, где, между прочим, его предшественник А.Н. Ульянов , по возвращении из Сибири, составил систематический каталог и указатель журнальных статей за много лет. Как в Нижнем, так и в Самаре, Панов быстро завоевал симпатию молодежи. К нему шли с доверием за указанием, что читать и как относиться к книге вообще. Для себя крайний ригорист, он тратил все свои заработки на книги, в которых хотя бы эзоповским языком, проглядывала ценная, демократическая идея, и со старанием распространял их, где только находил чтецов.
Так, зная, что у меня чрез учительский мир были связи с деревней, однажды он сделал мне именинный подарок - притащил шесть экземпляров романа "Борьба за право" (этот роман одно время был запрещен). Работая по статистике народного образования в самарском земстве, Александр Васильевич в то же время помещал в повременных изданиях свои статьи и корреспонденции, особенно в "Праве", защищая бесправных. За корреспонденции в "Праве" он был выслан и из Самары.
Кажется, в Ставропольском уезде около 1900 года произошло потрясающее по своим подробностям дело между совершенно обезземеленными крестьянами и графом Орловом-Давыдовым , на латифундиях которого могла бы поместиться вся Швейцария и еще остались бы большие обрезки. Панов , со свойственной ему правдивостью, описал все действия "законной власти" в лице Самарского губернатора Бренчанинова . Не умолчал и о том, как жестоко секли престарелых "зачинщиков" деревни Борковки, которые с молитвой и с зажженными свечами решили запахать небольшой клочок от "божьей земли". За эти корреспонденции, помещенные в "Праве", Панову опять пришлось искать место жительства, за исключением столиц и университетских городов. Панов поселился в Саратове, где скоро образовался около него кружок молодежи. Завязались и конспиративные сношения, так как целью его жизни были дела, имеющие отношения к борьбе с деспотизмом во всех видах.
"Крестьяне села Мордовские Борковки обвинялись в том, что с целью обратить в собственность сельских обществ Русской и Мордовской Борковок, землю, находившуюся во владении графа Орлова-Давыдова и расположенную близ деревни Русская Борковка, на которую названные сельские общества присваивали себе непризнанное за ними судом право собственности, они 1, 2 и 3 июня 1899 г., вопреки явно выраженной воле управляющего имением графа Орлова-Давыдова Бека, в присутствии оставленного им в поле приказчика Подсевалова и несмотря на запрещения полиции и земского начальника, выехали с сохами на вышеозначенную землю и насильно ее распахали в количестве около 150 десятин." - Начало речи Н.П. Карабчевского в защиту интересов гражданского истца, графа А.В. Орлова-Давыдова. Между прочим, находясь под надзором, прикрепленный к месту жительства, Александр Васильевич берет на себя доставить юбилейный адрес Н.К. Михайловскому от саратовцев с массой подписей, с содержанием горячих стремлений провинции выбиться из цепей самодержавного рабства. То были года, когда настроение свободомыслия в публике росло, крепла смелость. Когда стремления подпольно-революционной братии быстро распространялись и утверждались в массе. По своему мировоззрению Панов был последователем народовольческой программы и прямых наследников ее - социалистов-революционеров.
Получивши право на свободное передвижение, Панов перекочевал опять в Нижний Новгород, где начал хлопотать об издании своего каталога "Домашняя библиотека".
Уже безнадежно больной, когда призрак смерти витал над ним, он деятельно редактировал, дополнял, зная, как необходим систематический указатель по всем отделам знания, особенно для деревни. Спешно просматривая вновь вышедшие популярные книги, он искренне негодовал на свою немощь: "Кругом так много дела, с такою радостью люди стремятся к знанию, развитию, а я вот лежу".
5-го декабря 1903 года этого скромного, но чрезвычайно ценного человека, твердо стоящего лет двадцать на посту служения народу, не стало: замученный условиями русской жизни, он умер не достигши еще сорока лет. "Самарская газета" , редактированная Дробышевским , а потом В.А. Кудрявцевым, носила оттенок народнического направления. И сотрудничали в ней большей частью высланные из столиц или окончившие срок ссылки за Уралом и других местах.
Другая газета - "Самарский вестник" Реутова , была направления материалистического. Разница в направлениях, как всегда, порождала полемику. Кроме того в те годы революционно-настроенная молодежь и партийная публика переживала время горячих споров, пререканий, нередко и нареканий, особенно с появлением первых номеров "Революционной России", органа вновь образовавшейся партии социалистов-революционеров .
В это время я работала в статистическом бюро самарского губернского земства. Около статистики вообще и во все времена ютился прогрессивный элемент, особенно молодежь, внимание которой тянулось к "подполью". Заведующий статистическим бюро П.В. Пегеев , очень деликатный человек, но не столь яркой окраски социал-демократ, как его помощники - П.П. Румянцев, Пав. Ил. Попов, А. Гр. Шлихтер и другие, с трудом проводил, как ответственное лицо, руководящие по работе нити. Статистическая работа была в периоде собирания подворной описи в уездах и первоначальной разработки материала. Но и на этой почве было немало столкновений: одни смотрели на мужика, как на существо с мелкобуржуазным укладом, другие полагали, что при строительстве счастливого будущего крестьянин со своей общиной и послужит главной базой.
Сюжет с доставкой адреса в Петербург возник в ноябре 1900 г., по случаю 40-летия литературной деятельности Н.К. Михайловского. Социал-демократами переживалась стадия так называемого "экономизма", о чем главным образом и трактовалось тогда в их печати. Книга Циммермана-Гвоздева "Ростовщичество и кулачество, как полезный элемент в деле пролетаризации крестьянина" была у всех, по крайней мере самарцев, тогда на языке*.
В свою очередь "Искра"- заграничный орган социал-демократов, начиная, кажется, с 25-го номера, щедро подливал масла в разгоревшийся огонь среди молодежи: вообще везде шли горячие споры на тему - чей путь правильный. Невольно вспоминается неприятный эпизод с этими спорами.
По какому-то поводу собрались у Кудрявцева Вл. Андр. человек десять-двенадцать, все публика своя - эсеровского направления или сочувствовавшая им. Только сотрудник газеты Сапожников пришел с неизвестным публике человеком, потом оказавшимся нелегальным социал-демократом. Поговорили "о том, о сем" и, как всегда, перешли на злободневные вопросы. Кажется, у Асеева - техника с элеватора, оказался последний номер "Искры", где по обыкновению смачно критиковались и старые (бывшие народовольцы), и молодые последователи эсеровской программы.
"Вы что говорите о нападках "Искры?! А у вас их нет?" Прочитайте, например, в шестом номере "Революционной России". Там, вместе с программой террора, мало ядовитостей на социал-демократов" - волновался молодой человек, пришедший с Сапожниковым.
"Тут нет никаких выходок против партии, нет высмеиваний! Вот читайте и убедитесь, - говорит один из присутствующих, бросая на стол маленькую брошюру , где была отпечатана на тонкой бумаге и программа террора. Каждый из защитников своей программы горячо доказывал ошибки идейного врага. А в это время в столовую - проходную комнату сразу с двух сторон вваливаются жандармы.
О! брошюрка... - думала я, - всех обвинят в принадлежности к террору, - и незаметно, в суматохе передвижения, надвигаю на нее тарелку с колбасой. Приказ - сесть по местам. Около сидящей публики поставлен страж. У дверей стоят понятые. В соседней комнате обыскивают одного за другим мужчин. У меня сверлит мысль, что сделать с брошюркой: взять в карман рано, будут еще обыскивать, да и жандарм, стоящий по другую сторону стола, зорко посматривает. Но мелькнула мысль, и я решила публику поить чаем.
- Екатерина Васильевна, - обращаюсь к хозяйке, - чай очень жидок, можно подварить? И получивши чайницу, удачно отвлекаю внимание стража в другую сторону вопросом
- что вы там, господа, делаете? и спешно брошюрку запихиваю в чайник, сверху обильно засыпаю чаем и заливаю кипятком, но делаю это так быстро, что замечают только сидевшие рядом Сапожников и за мной на окне Протопопов.
- Может быть, подогреть самовар? - спрашивает хозяйка.
- Ну, зачем, он и так еще шипит, - отвечаю и усердно разливаю в стаканы и опять заливаю чайник, чтобы скорее сошла краска с бумаги.
А публика пьет да похваливает, особенно обысканная, ничего не подозревая. Обыск был поверхностный. Жандармы интересовались только сотрудниками "Самарской газеты", а нас всех, обыскавши, отпустили.
- Ловко же вы это проделали, - говорит провожавший меня до дому Протасов (впоследствии он был членом в Государственной думе от Николаевского уезда [Самарской губ.]).
- Но если бы эту брошюрку захватили - едва ли нас, Василий Васильевич, так скоро выпустили по домам, - говорю.
- Да на всякий случай и теперь следует навести порядок.
Но в эту ночь никого, кроме газетных работников, не тревожили. И нелегальный благополучно уехал из Самары. А для меня этот вечер прошел особенно счастливо: в моей комнате на комоде лежал экземпляр только что полученной газеты "Революционная Россия". Всегда до трусости осторожная, на этот раз, приготовивши кому-то передать, забыла захватить и теперь радовалась, что не захватила и что так все кончилось. Надо сказать, что моя квартира на Дворянской 5, где я жила с детьми семь лет, помещалась в монастырском подворье. Первое время монашки, занимавшие квартиру внизу, не раз спрашивали - какой мы секты и вообще опасались. Но, как аккуратные плательщики, оказывавшие иногда незначительные услуги темным, полуграмотным женщинам - мы стали терпимы, а потом к нам привыкли. Такой случай окончательно победил их: из монастыря (Вознесенского или Воскресенского, в 150 верстах от Самары) присылается с письмом тоже полуграмотная монашка. По случаю радостной встречи письмо отложили в сторону и не поторопились исполнением наказа. Дня через два обращаются ко мне за разъяснением. Оказывается, нужно застраховать семь или восемь билетов первого внутреннего займа на первое июля. А у них в распоряжении только конец сегодняшнего дня - 30 июня. К счастью успели застраховать. И надо же было случиться, что два билета попали в тираж. Таким образом я спасла монастырю около восьмисот рублей. И меня не только укрепили, как квартирантку, но сбавили с квартирной платы (с 18-ти до 16-ти рублей), и терпели, пока сама не уехала, несмотря на весьма неприятные для них осложнения с моей квартирой, как увидит читатель.
Ссылки: