Знакомство Ульяновой А.П. с В.Г. Короленко

Владимира Галактионовича в первый раз я увидела в конце 1884 года, когда он, возвращаясь из Якутской области, на короткое время остановился в Томске.

фото Рис. В.Г. Короленко, двор пересыльной тюрьмы в Томске Довольно большая колония томских "политиков" собралась, чтобы повидать молодого писателя, интересного человека, который может сообщить много о ссыльных далекого Якутского края. Много через Томск в то время проходило "политических преступников" на восток и обратно: на восток - по большей части партиями, обратно - одиночками. Наша колония особенно живо относилась к идущим в далекий холодный край - обирала себя до крайности в смысле теплой одежды, обуви, так как "там" положение значительно тяжелее и сложнее нашего. Возвращающихся, окрыленных свободой, встречала с радостью за них и провожала домой - на запад с пожеланиями поскорее пересоздать мир Российский.

А Владимира Галактионовича , помню, встретили с особенным интересом и корифеи нашей колонии, как А.А. Кропоткин , Ф.В. Волховский , Станюкович и другие. В комнате сидело уже человек шесть-восемь, когда в сопровождении одного из томичей вошел В.Г. Короленко. Среднего роста, довольно плотный, стройный, он имел очень привлекательный вид. Темные вьющиеся волосы и такие лучистые, ясные, спокойные глаза, какие редко увидишь. В манере держать себя проглядывало что-то скромное, вдумчивое, простое. Много Владимир Галактионович рассказывал о суровом крае с полудикими жителями, откуда только что выехал, о нравах, обычаях, о сказочном северном сиянии, о длинной холодной ночи.

фото Рис. В.Г. Короленко, починок Васьки Филенка Но больше всего о ссыльных, в жизни которых там так много горького. И все в таких скромных по цвету, но значительных красках, что жизнь туда заброшенных рисовалось жестокой правдой. Звуки его задушевного голоса, иногда с тонкими юмористическими блестками, невольно захватывали слушателя.

Из жизни ссыльных особенно глубокое впечатление произвел на меня рассказ об одном политическом, бывшем блестящем офицере Т., который так "объякутился", что не нуждался уже ни в свободе, ни в лучших условиях жизни. "Женился на якутке, влюблен в нее без меры и ревнует не только к каждому приходящему товарищу, но и к обрубку, на котором она сидит. А вид супруги такой звероподобный, с таким тупым выражением лица, что остаться в юрте с ней один на один я бы не дерзнул: точно из страшных сказок нелепое чудище в образе человека", - рассказывал Владимир Галактионович. "Должно быть, влюбленный через призму своего чувства отыскивает нечто, что и обезьяну возведет в идеал человека", - продолжал он.

фото Рис. В.Г. Короленко, старинная башня в Якутске По просьбе собравшихся Владимир Галактионович, прочитал, тогда еще в рукописи, "Сон Макара". Рассказ произвел сильное впечатление на всех слушателей и содержанием и формой. С удивительной скромностью принимал автор некоторые замечания со стороны слушателей. На вопросы о будущих литературных работах Владимир Галактионович не сразу ответил. "Вывезу из тайги могучую сосну, сделаю из нее музыкальный инструмент, - сказал он улыбаясь, - и будет этот инструмент рассказывать о Сибири, ссыльных, о жителях Якутской области".

На порядки среди инородцев Дальнего Востока Владимир Галактионович сильно негодовал, особенно на то, как беззащитное население обирают. "Табак и водка со стороны русского являются главным средством вымогательства, - рассказывал он. Приезд Владимира Галактионовича и беседа с ним оставили на томичей глубокое впечатление и надежду на то, что наша литература обогатится большим вкладом.

фото Рис. В.Г. Короленко. На пути из ссылки, гор. Киренск В 1891 г. моя семья поселилась в Н. Новгороде, и с первых же дней мы вошли в круг знакомых семьи Короленко и сестры его Марии Галактионовны Лошкаревой . Должна оговориться, что за пять лет моей жизни в Нижнем, начиная с 1891 года, я дважды продолжительно болела и потому мои воспоминания будут и непоследовательны, и бледны. Кроме того, люди вообще не ценят должно переживаемого момента, как не замечают своего здоровья. В большинстве случаев плохо замечают то ценное, чем владеют, смешивают с повседневностью и теряют его в пространстве. А когда время унесет здоровье и неприбранные памятью жемчужины - с болью в сердце жалеют о них. И так всегда и почти со всеми.

С 1885 по 1891 год имя В.Г. Короленко, как выдающегося писателя, вполне установилось. Читающая публика с радостью бралась за книжку журнала, где помещался тот или иной рассказ его. И ласково- скорбные образы в рамках суровой русской действительности, нарисованные со свойственной только Владимиру Галактионовичу манерой, захватывали уже внимание всех. Обе семьи жили в то время на Канатной улице в доме [городского архитектора Владимира Максимовича] Лемке - семья Короленко наверху, Лошкаревых внизу. Кажется на другой же день, по приезде, мы обедали у Лошкаревых вместе с семьей Короленко. Обширный стол в продолговатой комнате обсажен вплотную людьми разного возраста: три бабушки - "Вавовчка", мать Владимира Галактионовича - Эвелина Осиповна; баба Лиза, сестра Эвелины Осиповны; и мать Николая Александровича Лошкарева; дети, мужчины и две молодые хозяйки дома - Евдокия Семеновна , жена Владимира Галактионовича, и сестра его М.Г. Лошкарева, которые прежде всего заинтересовали меня своим различием и по виду, и по нраву. фото В.Г. Короленко с Евдокией Семеновной и дочерьми Софьей и Натальей

Одна [(Мария Галактионовна)] - быстрая, говорливая, с блестящими красивыми черными глазами, шумно протестующая на капризы своего баловня-сына и дочек, успевавшая упрекнуть гостя за плохой аппетит, быстро улавливающая разговор "старших", которая впопад вставляет меткое замечание - одним словом живущая в несколько линий; другая хозяйка [(Евдокия Семеновна)], напротив - на вид холодноватая, с сравнительно медленными движениями, с негромким голосом, с ясной спокойной речью. Мне вначале показалось, что и она гостья. Впоследствии, познакомившись поближе с этим стойким, сдержанным человеком, приходилось удивляться, как спокойно и плавно она умела вести дом, где, кроме своей семьи, всегда кто-нибудь чужой подкармливался, отдыхал. При больших средствах это и немудрено было бы, но семья Короленко всегда жила очень скромно. Однажды, пораженная спокойными, неторопливыми движениями служащих на финляндских железнодорожных станциях, почему- то я вспомнила хозяйку верхней квартиры в доме Лемке: точно никто ничего не делает, а само собой движется. В конце стола сидели Владимир Галактионович, его брат Илларион Галактионович - "дядя Перчик" и мой муж [ Алексей Николаевич ] и под аккомпанемент детского лепета беседовали о постановке библиотеки Всесословного клуба, кажется, самой богатой в то время в Нижнем. Мой муж развивал мысль о систематическом каталоге и о составлении указателя журнальных статей, и Владимир Галактионович горячо поддерживал эту мысль, вставляя свои замечания и подчеркивая брату, который был старшиной этого клуба и в ведении которого была библиотека, чего особенно следовало добавить перед общим собранием клуба. Видно было, что библиотечному делу он придавал большое значение и находил, что самое важное уметь вести библиотеку и быть руководителем читающей публики, особенно молодежи.

"Дядя Володя" был в семье, как я заметила в первый раз, а потом и убедилась в этом, примиряющим, сдерживающим элементом. Любя его, к нему прислушивались и дети. Он богатством и красотой своей души смягчал неизбежные трения, умел шуткой, простым словом погасить возникшее между членами семьи недовольство, успокоить расходившегося. Затем мне приходилось видеть и слышать Владимира Галактионовича несколько лет, и получаемые впечатления быстро выделили его из среды довольно многочисленных знакомых в Нижнем в то время. Правда, мы были ближе к более левым по направлению, к более демократически настроенным. Но кружок около такого большого таланта и человека, с великим отзывчивым сердцем, приковывал внимание всех. Владимир Галактионович стоял выше партийностей, и к нему, как к огоньку, стремились все. В нем как-то все претворялось в правдивую красоту. Что-то спокойное, ясное, о чем тоскует часто душа уставшего человека, чувствовалось около Владимира Галактионовича. Слова его точно просвечивали внутренней лаской. Сам искренний, правдивый, он и на других влиял облагораживающе. Там, где жестокий, мало развитый, не считаясь с человеческой личностью, грубо оттолкнет - Владимир Галактионович, напротив: в отношениях с окружающим у него всегда была трогательно бережливая манера.

А при нужде юмористической шуткой остановит и нахала, и лгуна. Но я глубоко уверена, что не найдется человека, которого бы он обидел. Владимир Галактионович был удивительный рассказчик. Он приковывал внимание слушателя к тем картинам, событиям, с которыми делился, особенно после своих поездок в более интересные места Нижегородского края. Он горел переживаемым и этим горением, художественной простотой и своеобразными меткими штрихами очаровывал слушателя.

Помню один из вечеров после всем известного Мултанского дела : сидели четыре-пять человек у Владимира Галактионовича и с напряженным вниманием слушали о всем пережитом им там, в глуши Вятской губернии, на месте преступления. Невольно рисовалась картина за картиной этого темного дела: и кусочки близ дорог и тело несчастного выпотрошенного человека. А с глубокими нотами голос рассказчика переводил умственный взор слушателя вслед за действиями злой воли, опутывавшей невинных и беззащитных. Владимир Галактионович, как человек впечатлительный и нервный, был особенно потрясен Мултанским делом. Он, не замечая того, повторял пережитое перед вновь и вновь приходящей к нему публикой. В описываемый вечер он дважды рассказал о нем с такой нервной силой, что за его здоровье было страшно. Удивительные бывали вечера друзей у Короленко, когда собирались Анненские, Елпатьевские и другие. Талантливые каламбуры, остроты, замечания сыпались каскадом и часто покрывались веселым здоровым смехом. Уж если "распустят своих собачек", шутя друг над другом, так всем присутствующим достанется, только успевай отпарировать. Особенной остротой отличались Николай Федорович Анненский и Мария Галактионовна Лошкарева.

фото: Оправданные мултанцы и их защитники. Стоят слева направо: В.Г. Короленко, Н.П. Карабчевский, М.И. Дрягин, П.М. Красников, фото Н.А. Патенко, 4 июня 1896 г. И всем приятно, всем весело. Даже почтенная и сдержанная А.Н. Анненская (детская писательница) от взрывов смеха часто за бока хваталась. А у Владимира Галактионовича и шутки отличались большой мягкостью, отточенностью. К ним и веселая компания относилась как-то бережно, точно боясь пропустить слова его. Смеялся Владимир Галактионович очень заразительно, бросая серебристые блестки в общую чашу веселья.

фото Александра Никитична Анненская, урожд. Ткачева

фото Николай Федорович Анненский

ф ото Сергей Яковлевич Елпатьевский Воспоминания из разнообразного прошлого, настоящего переживаемого и предполагаемого будущего сменялись, перекрещивались. Но никогда не услыхали бы на этих вечерах злостного осуждения для осуждения - клеветы. Эти вечера давали дух бодрости, живительный отдых и вытягивали из обывательщины. О чем только тут не говорилось! И о литературе, политике, науке, о жизни с ее слишком сложными задачами и пр. и пр. И ни одной шаблонной фразы. Много поучительного могли почерпать в этих беседах и общественные деятели того времени. Ценная картина сохранилась бы, если бы человек с художественным пером и умением говорить языком тех, кого он изображает, воспроизвел бы беседу этих друзей, так талантливо скрашивавших блестками своего остроумия скорбное и радостное в жизни.

фото Людмила Ивановна Елпатьевская, ур. Сокологорская Особенной привлекательностью обладал Владимир Галактионович еще потому, что при своем высоком, тонком развитии ко всем относился просто, сердечно, как свой родной. Для него все были нужны, особенно если они в нем нуждались. Конечно, были случаи, когда и эксплуатировали его. Явится, например, какой-нибудь несчастненький пропойца, зная доброту Владимира Галактионовича, и печалится, что вот (де) и место получил, остепенившись, да нет пиджака. А, получивши пиджак, через день-два осторожно через забор сада, чтобы домашние Владимира Галактионовича не увидели, выпрашивает сапоги, но сам уже опять в одной рваной рубашке. А Владимиру Галактионовичу трудно не выполнить чью бы то ни было просьбу. "Человек рожден для счастья, как птица для полета?, - говорил Владимир Галактионович, и вспоминая его жизнь по полученным впечатлениям, по воспоминаниям других, а самое главное знакомясь с его произведениями, убеждаешься, что он действительно был счастлив, счастлив в страданиях за других. Он всегда с удивительной бодростью отзывался на чужое горе. Он всегда был на посту и чутко узнавал, где и чем может оказать помощь. Расскажу случай со мной. Летом в 1892 году , возвращаясь пароходом из Казани, я дорогой заразилась холерой и в Нижний приехала в самый разгар ее - 20 июля, когда эпидемия была в зените своей разрушительной работы - умирало по сто и более человек в сутки. В этот день был крестный ход. Магазины и все торговые учреждения закрыты. Настроение в городе угнетенное. Все в испуге сторонятся друг друга, боясь заразиться. Вернувшись домой, я почувствовала себя очень плохо, а на другой день началась мучительная сухая холера. Как раз в этот день у мужа случился приступ сильной головной боли, и он лежал почти без памяти. Прислуга на дворе "языком зацепила", а дети четырех и девяти лет плутают на улице: им интересно следить, как возят холерных в приемный барак, тут же за углом на Немецкой площади. Вижу, проснулся маленький [Юра] и, держась за решетку кровати, беспокоится, просит помощи, а я не могу справиться с собой.

И в этот момент входит Владимир Галактионович. Окинувши озабоченным взглядом картину, он сразу определяет, в каком положении находятся люди, и прежде всего бережно поднял малыша и удовлетворил его требование. Попробовал было разбудить мужа, но увидел, что тот и не спит, а страдает от боли. Тихо потрогал мою голову, чем-то еще прикрыл меня, так как я страшно дрожала. Привел с улицы мальчиков, прислуге сделал внушение и скрылся. А через некоторое время пришел опять, но уже с доктором и с сестрой милосердия, которую с большим трудом, как после мы узнали, добыл в главном бараке - во дворце губернатора. Затем пришел по его же просьбе и доктор С.Я. Елпатьевский .

В то время как другие оберегают себя и своих близких, принимают предупредительные меры, сидя дома за горячим чаем, Владимир Галактионович наведывается - не нужна ли кому его помощь. И, конечно, в эти тревожные дни он заходил ко многим. Осложнения после этой болезни надолго приковали меня к постели, и доброе, дружеское отношение вообще этой семьи я никогда не забуду. Бывало, зайдет Мария Галактионовна "с легким завтраком" к выздоравливающей и подкрашивает его длинной беседой, пока из дома не появится посол за ней. Память у Марии Галактионовны была прекрасная, легкость языка поразительная, а о живости воображения и говорить нечего. Помню однажды подсел Владимир Галактионович к беседующим "сибирским язвам", поболтал, посмеялся и говорит, соболезнуя о сестрице: "Ах, Машина, Машина", - как он часто называл свою сестру Марию Галактионовну , - окухарничилась ты совсем, а ведь из тебя непременно должен бы выйти толк. Вот будешь отвечать за то, что зарыла всяким мусором талант. Однажды Мария Галактионовна сообщила, что Володя кончил очень красивый рассказ и назовет его "Лес шумит". Но ни слова не обмолвилась о том, что многие ее замечания брат полностью принял. Мария Галактионовна действительно была талантливым и интересным человеком. Но ее, как женщину-мать, затянули мелочи жизни. "Лес шумит" с его чудными поэтическими образами из старого недоброго времени был принят с восторгом. Правда, публика ждала от Владимира Галактионовича большого произведения, рассуждая, что если в мелких рассказах так мастерски очерчены образы, то в крупном - есть где развернуться. Но жаждущие крупного произведения забывали, что ему некогда было спокойно сидеть за письменным столом и развивать только художественное: суровая действительность требовала его на службу живому, страдающему человеку.

Однажды за чаем у Козловых зашел разговор вообще о художественных произведениях и о том, как властно жизнь вместо чисто художественного выдвигает вопросы утилитарного характера, вопросы временные, в решении которых впрягает и художников пера. Владимир Галактионович между прочим выразил ту мысль, что иногда простая корреспонденция, освещающая ту или иную неправду жизни, ценнее, необходимее художественного произведения, и писатель погрешил бы против своего времени, отказавшись уделить на нее часть своего внимания. "Вот и меня упрекают за трату времени на корреспонденции... Да я, кажется, больше корреспондент, чем художник, - прибавил он.

Скромность у Владимира Галактионовича доходила до крайности. Он точно боялся, чтобы другие не заблуждались на его счет, не приписывали бы ему лишнее. Меня, помню, заинтересовал вопрос

- есть ли у писателей-художников свое любимое произведение, как, например, у матерей бывает любимое дитя?

- Ну, конечно, есть, - ответил Владимир Галактионович.

- А вам что больше всего любо из ваших рассказов? - спросила я.

Он внимательно посмотрел, но не сразу ответил.

- А на меня самое сильное впечатление произвел ваш рассказ "В дурном обществе", - продолжала я. Может быть потому, что и у меня был дедушка, который любил так же крепко, как Тыбуцкий Марусю... Хотела что- то еще сказать в оправдание своего положения, но, взглянувши на него, замолчала. А он с таким хорошим выражением в лице смотрит и говорит:

- Представьте себе, и мне больше всего нравится этот рассказ. И он улыбнулся.

- Но вы напрасно себя перебили. Продолжайте. Я очень люблю маленькую Марусю и Валека и ценю Тыбурция за любовь к ним. С трогательной нежностью относился Владимир Галактионович к своей матери Эвелине Осиповне . Он не только любил ее, как свою родную, но точно бережно старался залечить все раны ее от прежних страданий. Правда, Эвелина Осиповна была очень привлекательна: как зачарованная печалью, тихая в движениях, сердечная, добрая к окружающим. С постоянным вязанием для кого-нибудь одеял, ручных мешков и пр. Ее тонкий акцент родного польского языка, сохранившийся до старости, музыкально смягчал ее тихий говор. А чуткое сердце сына улавливало все движения души матери и отвечало на них с любовью.

Помню, отправились мы целой компанией в паноптикум, расположившийся на Ново-Базарной площади. Масса всевозможных восковых фигур. Отделение с орудиями пыток, изображение истерзанных тел и много другого, дергающего нервы зрителей. В другом отделении панорамы. Вот проходят картины, изображающие страшного бога, огненною пастью пожирающего бесконечные вереницы парами скованных друг к другу военнопленных. Стройно идут они под ударами бичей в пасть Молоха. Эта картина, очевидно, заинтересовала Владимира Галактионовича, перед нею он остановился дольше.

- Молодые, сильные быстро сокращают шагами последние моменты жизни, - сказал он задумчиво. - И весь ужас их в том, что не за что уже уцепиться надежде. А знаете, - обратился он к стоящим рядом, - нельзя с уверенностью сказать, что кривые пути истории не повторят и это ужасное... Изображение жизни женщины в разных ее возрастах, насколько мне помнится очень художественно исполненных, заинтересовали всю компанию.

- Не правда ли, эта седовласая фигура удачнее всех. Она положительно живет, - говорит Владимир Галактионович, остановившись перед "зимой" женщины.

- Впрочем, мне думается, что бодрая "зима" самый интересный период из ее жизни. По "зиме" видно - хороша ли была женщина и богата ли она духовными дарами, - продолжал он.

Тут стояла Эвелина Осиповна, опираясь на руку сына, и он с гордостью посмотрел на нее: правда, очень привлекательное живое изображение "зимы" женщины. Вообще отношение к женщине у Владимира Галактионовича было иное, чем у других мужчин: вдумчивое, сердечное, полное отсутствие, если можно так выразиться, легкомыслия, что, впрочем, сказалось и во всех женских образах его рассказов, от "девушки с Волги" [(в повести "С двух сторон"] до Эвелины в "Слепом музыканте". Если приходится ему указать на какие-либо погрешности женщины - рядом следует и объяснение причины их жестокой зависимости от жизненных условий. Точно религиозно-сыновнее чувство руководит им в отношении к женщине вообще.

Кстати, об отношении Владимира Галактионовича к вопросам религиозного чувства . Вспоминая слышанные разговоры его, слова на эту тему, мне думается, он не был чужд мистического настроения. Однажды, вечером, в саду у Лемке, осуждали резкий церковный трезвон, которым церковь Трех святителей встречала возвращающуюся икону [Владимирской-]Оранской божьей матери с хождения по домам. Осуждали и "грубо промышляющих", которые не считают нужным благопристойнее обставить это хождение. Досталось и тем, кто принимает. В доме Короленко икону принимали, и как раз в тот день она была у них "для бабушек", говорила Мария Галактионовна.

- А мне жаль, что в наших церквах такой грубый, бессмысленный трезвон, - говорит Владимир Галактионович. - Этот "звон вечерний", не только не породит "много дум", как говорит поэт, а наоборот - мешает и думать и говорить (Церковь от дома, где жили Короленко, в нескольких шагах). Мало у нас культурных людей среди священнослужителей, а могли бы упорядочить многое около церкви.

- Ну, этих ошалелых, прославляющих хриплыми голосами богородицу, не переделаешь, - возразил ему один из сидящих. - Меня больше удивляют те, кто принимает их. Потом, наверное, они дерутся между собой, деля пятаки...

- Все это верно и очень печально, так как показывает степень культурности народа, - заметил Владимир Галактионович.

- Вы говорите таким тоном, точно эти обряды нужны, необходимы народу По-моему и лучше, что так грубо, не чисто: скорее все сбросится. К чему все это? - продолжал тот же голос.

- Трудно сказать, что нужно, чего не нужно. А мне в детстве и в ранней юности религия с ее обрядами давала хорошие поэтические переживания. Правда, то было в юго-западном крае, где резкие приемы востока смягчались католическими тонами, - говорил Владимир Галактионович. Иногда мне жаль, что мои дети пройдут мимо этого переживания. Невольно вспоминается, с каким трепетным чувством мы, дети, ожидали праздника - Пасху, Рождество. А для наших детей они стали суше, бледнее... И Владимир Галактионович, охваченный сумерками теплого вечера, вспоминал детство, чистую веру, Когда "религиозное настроение уносило, как плавная река", в неведомое, прекрасное.

Владимир Галактионович говорил образно, красиво, как всегда, а в этот раз, помнится мне, и с легким сожалением, как о чем-то хорошем, но утраченном. Помню вечер в Растяпине на крыльце дачи Короленко. В это время Владимир Галактионович с семьей приехал на дачу в Растяпино из Петербурга. Раньше мы все проводили лето "шабрами" [(соседями)] в этой же деревне. Много приходилось слышать на разные темы, но все ушло, рассеялось в пространстве. Этот же вечер, когда я попала в Растяпино, случайно из Самары уже, помню хорошо. Ясный, сухой, без тумана, что бывало редко в этом селении, расположенном на низком берегу Оки. Владимир Галактионович, должно быть, довольный дневной работой, с наслаждением отдыхал, любуясь мирной сельской картиной, обвеянной чарами летних сумерек. Вечно прекрасный купол неба, усеянный яркими звездами, сказочно опускался тут же за лесом. Голоса деревни смолкли, и в редких окнах мелькали огоньки. Ночь царственным опахалом спешила успокоить, приласкать уставших. Все погружалось в дремоту. Сидевшие на ступеньках крыльца перекидывались фразами, словами вперемежку с молчанием и точно прислушивались к чему-то таинственному.

- А все-таки люди напрасно отыскивают что-то за пределами видимого: все просто и ясно, только материя вечно повторяется, - заговорила Е.Я. Козлова , определенная атеистка. Но и ее фраза потонула в сумерках.

- А у меня вот нет таких определенных решений, - сказал, помолчавши, Владимир Галактионович. - Вы в своей ясности на мир божий смотрите, как на собственную квартиру, верующий же с благоговением пользуется гостеприимством Великого Хозяина, а я... должно быть, вопрошающий... Историческое изречение гласит: "кто не за меня, тот против меня", но есть еще вопрошающие, - повторил он.

К детям Владимир Галактионович относился по-особенному, как-то деловито, со стороны казалось - суховато. Но лицо его при общении с ними показывало, сколько тепла и ласки в его душе к будущим людям. Любуясь детьми, как цветами жизни, он внимательно отыскивал возможности будущего в каждом. Однажды, ребятки разыгрывали в лицах сказочку - кот, козел, да баран, и на свое представление позвали старших из дома Лемке. Был и Владимир Галактионович. Дети так увлеклись своими ролями, что и забыли о гостях: барахтались, мяукали, рычали. И старшие за самоваром вели свой разговор. Только Владимир Галактионович остался с детьми. Он подавал им реплики, подсказывая следующие действия и, что называется, подливал масла в огонь. Но вот, уставши от возни, уселись все рядком и начали выкладывать пред Владимиром Галактионовичем свои познания в виде басен, стихотворений, прибауток. И затянулось бы это взаимное увлечение надолго, если бы хозяйка дома не позвала детей к своему столу. Но Владимира Галактионовича мысль о детях очевидно не покидала.

- Скажите мне, чем объяснить, что малыши так охотно берут памятью и с увлечением рассказывают совершенно недопустимые их возрасту вещи? - говорил Владимир Галактионович, присоединяясь к старшим. Вот сейчас шестилетний пузырь с таким выражением рассказал "Гусара" Пушкинского, что я развел руками. Но есть ли то стремление с детства к неизведанному, непонятому?, - продолжал он. Это безусловно интересный вопрос, и думаю, что в будущем в этой области для психологии возможны богатые перспективы, - говорил отец "пузыря".

- Ну, конечно, будете, как капусту на грядках, растить ученых, художников, артистов... - смеялась Мария Галактионовна.

- Особенно любопытно, - продолжал Владимир Галактионович, - наблюдать за проявлением роста души детей в семействах, где есть мальчики и девочки. Поведите, например, такую смешную компанию на прогулку. Мальчики стараются камень подальше забросить, на дерево повыше забраться, или исследовать норку кого-либо земноводного, а девочки спешат нарвать цветов и украсить ими свои головы.

- Ну, что ж, отсюда только хороший вывод напрашивается: все прекрасное, художественное поддерживается на земле женщиной, а всякое озорство исходит от мужчины, - шутила Мария Галактионовна.

С каким любовным вниманием отнесся Владимир Галактионович к "сборнику в пользу голодающих", сочиненному ребятками, которые озабоченно хлопотали, чтобы и им заработать на хлеб голодным в Лукояновском уезде, где в то время он устраивал столовые. Владимир Галактионович беседует с "авторами", советует, шутит. И дети понимают, что в его к ним отношении кроется не только любовь большого, взрослого человека к маленьким, но и вера, что они тоже делают нужное, серьезное дело, что и к ним он относится с уважением.

Горячо отзываясь на все общественные явления жизни, неся на себе постоянный гнет политического строя, Владимир Галактионович все же не был сторонником крайних мер революционного движения. Однажды шел разговор о письме М.К. Цебриковой к Александру III . Я, между прочим, рассказала, как Цебрикова часто журила группу молодежи в Петербурге за то, что они шли не тем путем, что де только эволюционный путь правильный, а всякая конспирация губит зря молодые силы. Но вот молодые вернулись уже из Сибири, а она старенькая пишет из Кадникова, Вятской губернии, иронизируя над собой: "ошиблась, - говорит, - немножко и сижу хотя не в столь отдаленных местах, но в дыре ужасной. Вы теперь смеетесь там над "разумной старостью"?.

- Только блаженные, как М.К. Цебрикова, могут думать, что ласковыми письмами сдвинешь царских особ на путь уступок?, - говорит Ив. Ив. Сведенцев-Иванович - писатель-народник.

- Им тепло и от слишком теплой жизни они и разум потеряли. Расшатать эту крепость можно только взрывами, бомбами!.. За просьбу оглянуться на свои дела, выраженную в такой деликатной форме, они старого, заслуженного в глазах общества человека сажают в тюрьму, ссылают к черту на кулички! - горячился уже Иван Иванович, расхаживая по комнате и размахивая руками.

- Да у вас, Иван Иванович, жару хоть отбавляй, - пошутил Владимир Галактионович, - а я больше с ней согласен. Я нахожу, что крупные потрясения всегда много приносят осложнений. Историю народа круто не повернешь, как коня за узду. Правда, не было примера, чтобы верхи добровольно без натиска снизу сдавались. И правда, что у нас эволюционный путь еще крепче закрыт, но все же революционный путь - жестокая необходимость.

- Что же, вы будете пробавляться ласковыми прибаутками там, где требуется динамит? Хороши революционеры! Мало вас таскали по тюрьмам и ссылкам... - продолжал Иван Иванович укоризненно.

- Обо мне, что говорить, - прибавил, помолчавши, Владимир Галактионович. Какой я революционер. Это сплошная ошибка нашего правительства, которое втягивает мирных культурных работников на путь борьбы... И все мои путешествия на север и восток надо отнести не на счет моей революционности, а на счет недомыслия того же правительства...

Владимир Галактионович, всегда готовый вложить свои силы на счастье, помощь ближнему, всю жизнь был жрецом и жертвой идеальной человеческой любви. "Угрюмые берега жизни" не сломили его энергии, и до конца дней своих он "налегал на весла", веря, что "все-таки... все-таки впереди огни!".

Ссылки: