 |
ТАММ И.Е.: МЕНЬШЕВИК-ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТ В 37-М ГОДУ
В апреле 1937 года в Физическом институте АН СССР проходило собрание. Текущий момент определялся мартовским Пленумом ЦК, на котором Бухарина и Рыкова в качестве японо-немецких агентов передали в НКВД "на доследование". Однако в ФИАНе, хотя ему было еще два года от роду, успел завестись собственный "вредитель" - заместитель директора по научной работе Б.М. Гессен . Его арестовали в августе предыдущего, 1936-го, но обсуждение дела состоялось лишь полгода спустя. Собственно о вредительстве фиановцы, разумеется, ничего не знали. Ни сном ни духом не ведали и о том, что Гессен - "участник контрреволюционной троцкистско- зино-вьевской террористической организации, осуществившей злодейское убийство т. С.М. Кирова и подготовившей в 1934-36 годах при помощи агентов фашистского гестапо ряд террористических актов против руководящих деятелей ВКП(б) и Советского правительства". И, естественно, не подозревали, что за четыре месяца до собрания Б.М. Гессен был уже расстрелян (Центральный Архив КГБ. Д. П29017. См. также: Горелик Г.Е. Москва, 1.) Им не могло быть известно, что в следственном деле, сданного фиэика (Архив ФИАН. Ф.2.Д.2.Л.320, 1937 год // Вопр. истории естествознания и техники. 1992. * 1. С15-32.м) в архив, подшит подлинник доноса зам. секретаря парткома МГУ :
"9/1Х - от парторга ин-та физики Уманского получены сведения, что в этот день на факультет пришла жена Гессена Яковлева , которая очень настойчиво просила найти проф. Ландсберга , Ландсберга она на факультете не нашла и встретив проф. Тамма - она сказала, что ему нужно срочно куда-то зайти, с ним ушла.
Кроме того, имеются сведения, Тамм - друг детства Гессена, они вместе с ним учились в Эдинбургском университете в Шотландии. По непроверенным сведениям Тамм в прошлом меньшевик, якобы был участником 2-го Съезда Советов".
Сведения, сообщенные во второй части доноса, не были секретом. В ФИАНе знали, что после окончания гимназии в Елизаветграде Борис Гессен вместе со своим гимназическим товарищем Игорем Таммом год учились в Эдинбурге. Кроме того, в ответах Тамма на вопросы анкеты 1936 года значилось: "Член Бюро Исполкома в Елизаветграде (ныне Кирово) с апреля по сентябрь 1917 года. Участник I Съезда Советов", "Студенческ. с. д. кружок, Москва (пропаганда среди рабочих, печатание и распространение прокламаций) с 1915 года до революции" (). Для Тамма, правда, главной силой притяжения стала наука, а Гессен в 1919-м вступил в партию. После окончания Института красной профессуры Гессен назначается директором Института физики МГУ и первым деканом физического факультета .
Всего за несколько лет ему удается создать благоприятные условия для расцвета школы Л.И. Мандельштама , к которой принадлежал и его гимназический товарищ. Помимо научно-административной работы Гессен занимался историей и философией физики. В 1933 году Тамм и Гессен были одновременно избраны членами-корреспондентами АН СССР (по отделениям физики и философии соответственно). И вот четыре года спустя Тамму надлежало объяснять свое отношение к Гессену. На собрании директор ФИАНа С.И. Вавилов подчеркнуто заявил, что это по его инициативе Б.М. Гессен был приглашен заместителем директора. Пропустив это мимо ушей, ученый секретарь Физической группы АН М.А. Дивильковский довел до всеобщего сведения, что "в университете вокруг вредительства Гессена, вокруг той позиции, которую заняли близкие к Гессену работники - И.Е. Тамм, Г.С. Ландсберг, которые не проявили желания помочь общественности разоблачить до конца корни этого дела, - развернулась большая борьба и политическая проработка". Еще большую озабоченность ситуацией проявил Б.М. Вул :
"Ответственность за Гессена лежит на группе Московского университета, которая его проводила, лежит на дирекции, на тех, кто поддался влиянию этой группы".
Тамма загоняли в угол. В газетах 1936 года фигурировали "показания" его младшего брата Леонида на одном из "открытых" процессов, где он признал себя виновным во вредительстве и т. п.
Игорь Евгеньевич вынужден был дать подробные объяснения:
"Прежде всего я хотел бы ответить на выступление Максима Анатольевича Дивильковского . Он мне сделал два упрека. Первый упрек заключается в том, что я якобы не хотел помочь общественности во вскрытии последствий вредительства Гессена - тем, что ничего не сказал о вредительстве его, и ничего не сказал о вредительстве моего брата.
Впервые такой упрек я услышал в этом зале ровно два месяца назад, 17 февраля, когда я здесь говорил и о брате, и о Гессене, и когда пришедший сюда [и. о. директора НИИФ МГУ] Мамуль поставил вопрос так, что, поскольку я ничего дополнительно о действиях брата и Гессена не сообщил, значит, я что-либо скрываю. [...] Если ставится вопрос так, что либо нужно сообщить что-то дополнительное, чего никто не знает, либо не получить общественного доверия, то, к сожалению, я обречен на общественное недоверие, потому что я больше ничего не могу сказать.
Но я лично считаю, что такая постановка вопроса недопустима. Ни у кого нет данных подозревать меня в том, что я знаю какие-то контрреволюционные вещи, имею какое-то отношение к диверсиям и прочим вещам. Кроме того, есть моя собственная работа. Можно меня оценивать по работе. Ведь меня знают здесь не только с момента, как я пришел работать в институт".
Тамм рассказал и о "политической проработке" в университете, которую упоминал Дивильковский:
"2 марта меня пригласил ректор университета к себе и сказал, что в связи с некоторыми настроениями, создавшимися в Физическом институте, он рекомендует мне подать в отставку с места заведующего кафедрой теоретической физики, сохраняя, конечно, за собой профессорство в университете, причем по моему адресу здесь было сказано несколько комплиментов. При этом [ ректор ] Бутягин сказал, что,
"видите ли, настроение общественности не всегда бывает здоровым". Я сначала заявил, что заявления не подам, а потом, подумав, написал такое заявление относительно моего отчисления от заведывания кафедрой. В этом и заключается мое "бегство" из университета.
Может быть, мне следовало бы пойти по линии наибольшего сопротивления и вступить здесь в известного рода конфликт. Может быть, я сделал неправильно, не идя на это. Почему я этого не сделал - это находится вне всякой связи с какой бы то ни было "проработкой" меня общественностью.
Нервное состояние, в котором я находился в связи с тем, что узнал о брате и о Гессене, не очень-то располагало к весьма активным действиям. Во всяком случае, может быть, здесь меня и можно упрекнуть, и я себя упрекаю, но ни о каком бегстве не может быть и речи.
Тов. Вул говорил о том, что ответственность за назначение Гессена заместителем директора лежит на группе профессоров Московского университета. В этом отношении он прав: ответственность лежит на них, и в том числе на мне. С этим я соглашаюсь, но я не могу согласиться с утверждением Бенциона Моисеевича , что это сделано было из групповых интересов. Это неверно. Я был сторонником того, чтобы Борис Михайлович Гессен был назначен заместителем директора института, ибо я считал, что Гессен в течение первых лет (я это подчеркиваю) своего директорства в университете сделал очень много полезного, и руководствовался именно этими соображениями, а вовсе не групповыми.
Правда, должен сказать, что последние полтора-два года его директорства прошли иначе: если первая часть его деятельности всеми считалась полезной, то впоследствии она превратилась в полную бездеятельность, в частности по линии университета, и, очевидно, то же самое было и по этому институту. И я должен признать, что на этот последний период работы Гессена, на период саботажа или отсутствия деятельности я не обратил должного внимания.
Я находил ему объяснение в сильном неврастеническом состоянии. Таким образом, будучи сторонником его работы здесь, я исходил не из групповых интересов, но тем не менее ответственность в этом отношении на мне лежит".
Теперь-то просто вычислить, что если от времени ареста Гессена отнять полтора-два года, то получим момент, близкий к 1 декабря 1934 года. Нетрудно предположить, что события, последовавшие за убийством Кирова , могли погрузить партийца Гессена (знакомого с высшими партийными сферами) в неврастеническую апатию, отмеченную Таммом.
В отличие от своего друга-физика, поглощенного картиной бурлящей квантово-релятивистской физики, Гес-сену было легче разглядеть в окружающей социальной действительности зловещие предвестники 1937 года.
Но вернемся к выступлению Тамма на собрании в ФИАНе. Относительно слухов, будто он в прошлом эсер, которые "цитировались", Тамм сказал:
"Я не собираюсь здесь излагать свою биографию, скажу только, что эсером я не был, а был в течение ряда лет меньшевиком-интернационалистом . Я был делегатом на Первый Съезд Советов в июне 1917 года. И когда Керенский заявил, что началось наступление, то при голосовании моя рука была единственной (кроме группы большевиков), которая поднялась против Керенского , и я помню, как тогда мне рукоплескали большевики, и в том числе тов. Ленин , потому что, повторяю, среди меньшевиков и эсеров моя рука была единственной. Я был делегатом также на так называемый объединительный съезд. Между прочим, там были внесены три резолюции: одна за то, чтобы предоставить генералам право смертной казни на фронте, другая - против, и третья резолюция внесена была Рожковым , который предлагал не давать права смертной казни на фронте генералам, но не потому, что она невозможна, а потому, что она возможна только в руках пролетариата. За эту резолюцию голосовали пять человек, и среди них был я. После этого я уехал в Елизаветград. Я был там членом ревкома. Когда после Октябрьской революции я узнал, что меньшевики остались на старых своих позициях, я вышел из меньшевистской партии".
Ссылки: