 |
Стогов Э.И.: Ссыльнокаторжные в Охотском солеваренном заводе, 1818
Очерки, рассказы и воспоминания Э?.. ?..ва "Русская старина", июнь 1878 г. I. Ссыльнокаторжные в Охотском солеваренном заводе В первой четверти текущего столетия Охотск , Камчатка - были географическими терминами, но страны - мало или почти неизвестные. См. (вариант) Каторжные на солеваренном заводе в Охотске
Приехав в Охотск в 1818 году, очень натурально, я желал обогатить себя познанием края, в котором должен был служить, а следовательно, и жить несколько лет. Знакомство с физическим положением края я предоставил времени, главное - хотелось поймать центр тяжести быта нравственного, а для этого я внимательно слушал рассказы старых людей, не проронил малейших подробностей и, из множества рассказов о прошлом, у меня составилось своеобразное понятие о нравах жителей в настоящее время.
Хотя я был морской офицер, но, по недостатку служащих, приходилось исполнять должности всех министерств без разбора. Когда-нибудь расскажу вообще о жизни в том крае, а теперь коснусь солеваренного завода.
20 верст от Охотска на юг, на берегу моря, был солеваренный завод; соль вываривалась из морской воды, работали на заводе ссыльнокаторжные; то были сливки каторжных. Почти все высланы из Нерчинска и из других заводов, как неисправимые и учинившие не одно убийство на заводах. Об этих артистах я более всего наслушался рассказов и старался изучать до тонкости, в чем состоит слабая сторона этих отверженных героев. Они - люди, а потому должны иметь слабости. Мне казалось, я сделал верный вывод из тысячи рассказов.
Эти варнаки боготворят смелость. Эти лишенные свободы, вечно в ручных и ножных кандалах - за лишение свободы, по их понятиям, готовы убить лишившего. Скоро пришлось мне быть в заводе, для какой-то ревизии. Завод построен на ровном месте, насыпанном морем; близко моря стоят варницы, подалее дом управляющего. Между варницами и казармами каторжных площадь, сажен 100; недалеко и в линию с казармами - караульный дом; унтер-офицер и человек 50 матросов охраняют порядок. Да-лее от моря, за казармой, около 100 сажен, домиков 20, 30, в которых живут каторжные женатые. Сушня для соли, магазин, кузница, плотничная и, кажется, - все. Каторжных всегда почти одинаковое число, не более 250 человек. По другую сторону от моря насыпной берег, что принято называть кошка, обмывался бесконечными озерами пресной воды с островами - похоже на бывшее русло большой реки. Рано утром я приказал приготовить лодку, выбрать трех варнаков и назначить в гребцы: двое в веслах, третий на руле; отправились. Я был неплохой стрелок, разной птицы - великое множество, настрелял я почти половину лодки. Прогулка наша была молча, гребцы ловки, и, видимо, им доставляла удовольствие. Охота увлекла нас очень далеко от завода; в полдень я приказал пристать к песчаному островку, на котором росла одна ива. Конечно, в гребцы я мог взять матросов - а молодечество?! я тогда был моложе чем теперь. Чтобы продлить молодечество, я притворился уставшим, приказал гребцам брать птицы сколько хотят, развести костер и жарить, а сам под ивой лег спать, завернувшись в шинель. Не нужно и уверять, что я и не думал спать. На островке довольно было наносного леса: запылал большой костер; гребцы молча принялись щипать перья, жарить птиц, как опытные - видно, были не новички в бивачной жизни. Птицы жарились, воткнутые на палочки, а каторжники принялись за разговоры. Меня очень интересовал разговор таких субъектов, уверенных, что беседа их без свидетелей. Разговор их состоял из рассказов смелого мошенничества, ловкого воровства, грабежа на глазах трусливой толпы и, с особенным увлечением, об увертливости от полиции и тонком расчете обмана последней. Мои гребцы съели громадное количество, преимущественно, жирных уток, огромный гусь оказался сырым.
Ели и говорили: в рассказах их наполовину лжи, хвастовства; смелость, ловкость заслуживали похвалу. После трапезы разговор обратился ко мне; один говорит: - Вишь ты, как спокойно спит, по лицу видно - честный. Другой: - Кабы не честный, не заснул бы, ведь мы варнаки. Третий: - Одно слово сказать - пресная душа! Который-то прибавил: - На такого и в лесу не поднялась бы рука.
Много похвал в таком роде. Я потянулся, зевнул, проснулся. Получил благодарность, и поехали домой. Вздумалось мне спросить: - Не думает ли кто бежать? Молчат. Я сказал, что спрашиваю по секрету. Рулевой отозвался, что если разговор по секрету, то почему не сказать правды. Гребец Андрюшка, потупив глаза, сказал тихо:
- я хочу бежать.
- Когда?
- Завтра.
- Куда.
- Гулять.
- А что ты будешь есть?
- Я еще зимой, когда рубил дрова, в дупло спрятал: хлеба, крупы, соли.
- Ребята, вы знаете закон: приехавши, я должен вас заковать.
- Знамо дело, сударь, ты закона не переменишь; благодарим и за эту милость, что дал нам погулять.
- Андрюшка, а как же кандалы?
- Кандалы, сударь, царские, я их повешу на дерево.
- Слушай, ребята, я ничего не слыхал и не говорил.
- Знамо дело, секрет и должен быть секретом!
Приехали, гребцов заковали. Андрюшка - этот был небольшого роста, но могучего сложения; он был в числе девяти бежавших в Китай, где они завоевали много деревень и будто разграбили городок; против них было выслано войско и их взяли в плен. Я слышал, что китайское правительство признало их за людей особой породы - без ноздрей; по требованию выдало в Иркутск, где дали им по 101-му удару кнутом и сослали в Охотск. Я застал только троих. Я мог бы Андрюшку задержать, но он бежал бы после; я промолчал. На другой день, утром получаю рапорт: бежал Андрюшка. Я сделал надлежащее распоряжение о поимке; поимщики возвратились и принесли кандалы, но Андрюшки и след простыл.
В заводе было шесть поляков , с которыми никто не знался. Татары, персияне, немцы и проч. - все составляли одну массу, но все презирали поляков. Имея частые дела на заводе, я из поляков сделал свою тайную полицию. Поляки мне сказали, что сохраненный мною секрет об Андрюшке заслужил мне большое доверие от каторжных: говорили, что я "честный человек" и что со мною можно "дело делать, умею секрет держать".
В чем состояла их страстная любовь к свободе? Они называли лишением свободы - если не было жалобы, а начальник взыскивает. Например: урочная работа кончена, до 9-ти часов вечера каторжные холостые могли ходить в домики к женатым. Каторжные тоже люди со страстями и, может быть, сильнейшими, чем мы. У них хранится до 30-ти игральных карт, кирпич и уголь дополняет стершиеся знаки; в эти карты копеек на 30 идет азартная игра с большим увлечением, чем у нас на тысячи; между ними есть шулера, поймают плутовство - драка. К грязным, забитым и изуродованным судьбою женщинам - есть пылающие страстною любовию; бешеная ревность, зависть к предпочтению красавицы порождает частые драки и часто партия на партию. Иногда я слышу крик, гвалт, ругательства; но жалоб нет, я не замечаю. В подобном случае попробуй, начальник, без жалобы к нему, взыскивать за драку - берегись! За лишение свободной минуты может поплатиться жизнию, бывали и такие случаи.
Полиция мне доносит, что муж поймал Левку; составились партии за и против, драка была отличная и Левке больно досталось. На другой день встречаю Левку на работе - ли-ца нет, весь синий, опухший. В заводе закон: каторжный не имеет права подходить ближе шести шагов к начальству. Я уничтожил этот закон. Встретив Левку, караульному приказал отойти, спросил Левку:
- А что, каналья, досталось тебе вчера?
- Ничего, сударь, и им хорошо попало.
- Поделом тебе!
- Что делать, сударь, дело любовное.
- Ну, смотри, я ничего не знаю.
- Дай Бог здоровья, - и пошел причитывать благодарности. Если дошла до меня жалоба, то, по разборе дела, можно наказать жестоко и злобы нет; говорят: закон затем его и поставил, - не доводи до жалобы!
Я говорил о казарме для холостых, посреди завода. Казарма деревянная, с железными решетками в окнах, у окон и дверей часовые с отпущенными тесаками и заряженными ружьями. Говорят, в казарму эту никогда и никто не входил. Заручившись доверием каторжных, я решился войти в львиную яму; за мною вошли шесть ружейных. Простой расчет, что ружейные защитить меня не могли: удар кандалами по голове - момент, а потому я скомандовал: ружейные вон! Большая комната, нары в два этажа - полны народа. Я был в форменном сюртуке, в эполетах, но без сабли. На возглас мой: "здорово, ребята!" - поднялся звон кандалов от пола до потолка. Страшное собрание лиц свирепых, искаженных, не нужно быть Лафатером , чтобы на каждом лице прочесть: убийца. Слезли со всех нар и окружили меня. Я, как важный начальник, спрашивал - нет ли обид? притеснений? Потребовал пробу обеда и подошел к наре; нара оказалась полуживая: и ползали и скакали разные насекомые. Один ловкий варнак (бывший камердинер) принес две доски и, устраивая сиденье, сказал:
Необразованный народ, каторжные - как есть каторжные! Разве можно барину сесть на нашу нару? - извольте, сударь, присесть. Поодиночке я этих арестантов всех видал, но в общей массе, без надзора, эта масса лиц, исковерканных страстями, - делает сильное впечатление. Я должен сказать, что, по управлению в Охотске, я был следователем и я же был презусом военного суда - обвинял и назначал наказания за проступки (гражданского суда там не было). К справедливости варнаков должно отнести, я знал и даже сам слышал мнение о себе: "он не виноват, не он наказывает - закон, а он обязан исполнить закон честно". Говорилось это искренно, без малейшей злобы. Перед визитом моим в казарму, за убийство в этой же казарме одним каторжным другого, убийца по моему приговору был наказан кнутом. Убийца назывался Иван Медянцев; он был 44-х лет, вершков 10-ти роста , сухощав, очень правильно сложен, волосы рыжеватые, замечательно силен, гибок, держал себя прямо; хорошо грамотен. Он, из ярославских мещан, за убийство был наказан кнутом и сослан в Нерчинские рудники, там учинил несколько убийств и, как неисправимый, был прислан в Охотск на солеваренный завод. Разговаривая со многими, я увидал Медянцева с библиею в руках; после совершенного убийства он всегда любил читать библию. Говоря с Медянцевым, я уговаривал его не делать убийств; кроме наказания в будущей жизни, я старался говорить его разуму, внушал, что преступления, могущие быть исправимы, могут быть совершены по неразумию, по слабости человеку свойственной, но, отняв жизнь, ни возвратить жизни, ни исправить преступления - нельзя. Человек, как творение Бога - принадлежит Ему; прощено быть ни здесь, ни там не может и проч. Медянцев со вздохом отвечал мне:
- Я и сам не рад, вы думаете - весело убить человека?
- Но ты убиваешь и давно ли убил!
- Бывает время, что человек не рад и сам себе, таково лихо делается, что и на свет не глядел бы; на что ни поглядишь, все кажется красным, точно кровь живая; так тоскливо, что рад бы спрятаться куда-нибудь; и без того человек сам не свой, а тут еще досадит какой-нибудь сопляк и сам не помнишь, как хватишь его кандалами по голове, и как увидишь, что убил - как кора какая вдруг спадет с тебя, тоски не стало, красное из глаз прошло, жаль человека, да ничего не поделаешь. Не от одного Медянцева я слышал в разное время подобный рассказ; если не забуду, расскажу, как в Иркутске облагодетельствованный мною ссыльный чуть не убил меня в подобном состоянии. Медянцев играет некоторую роль в мою службу в Охотском краю, а потому рассказ о нем будет некоторым очерком тамошних каторжников. Как Нерчинск, так и другие заводы, неисправимых каторжных ссылали в Охотск, так и в Охотске находились нетерпимые и неизлечимые убийцы; была принята мера - таких ссылали в Камчатку, где снимали кандалы, не употребляли на работы и дозволяли жить как кому угодно. Я много видел подобных субъектов; они делались тихи, кротки, полюбили труды и жили никому не мешая. Каторжные говорили, что 75 верст далее Камчатки - ад кромешный! Медянцев, невзирая на данное мне слово - не убивать, года через три набросился и чуть не убил смотрителя завода. Разумеется, наказали кнутом и назначили к переселению в Камчатку, а до отправления посадили на цепь в караульном доме. Медянцев и тут не унялся; объявляет, что желает сообщить важный секрет. Медянцев прижался к стене, смотритель неосторожно подошел; Медянцев рванулся на цепи, махнул рукою с ножом и разрезал шинель смотрителя. Но на такую безделицу не обратили внимания.
Два брига отправлялись в Петропавловскую гавань, 1820-го года; отчаянных каторжных набралось много; в тот год, почему-то, Иркутск прислал многих прямо в Камчатку. Начальник в Охотске был немец - предобрейший, прелюбезный; сам он ничего не делал, а желал, чтобы были все счастливы. Распределяя на оба брига каторжных, самых отчаянных назначал ко мне - предполагая, что я отчаянный храбрец, а по правде, командир другого брига был умен - но весьма не из бойких. Начальник и не заметил, как назначил на мой бриг более чем было у меня команды. Благоразумие требовало объяснить опасность от такого распоряжения - а молодечество, а слава быть смелым, да и подумать показаться трусом - это нравственная смерть! Прекрасная вещь молодость - все трын-трава! Не нужно бы и говорить, но я скажу, что ко мне попался и Медянцев .
Доходили до меня косвенные слухи, что ссыльные шептали - заставить меня идти на теплые острова и проч. Разумеется, я принял возможные меры предосторожности; команда у меня была лихая - тоже ссыльные с других судов матросы - грубияны, драчуны, но это были самые энергические матросы: немного уменья - и были преданы без границ. Объяснил команде, какие будут у нас гости, сделал несколько репетиций; у меня было шесть пушек. Явились отчаянные варнаки в ручных и ножных кандалах. Простое соображение, что ручные кандалы могут служить орудием [убийства], а притом в кандалах - невозможно работать, праздность и честных людей не доводит до добра, а таких, тревожных, огненных характеров - и подавно. Вышед из порта, верстах в 10-ти, я стал на якорь. Пассажиров моих вызвал наверх, во фронт, сказал им следующий спич. Указывая на берег, сказал: "вы там были виновны и там очистили вас законы, там Государь, и мы там все повинуемся его законам; здесь - я государь и пока вы здесь, должны повиноваться моим законам; когда человек знает законы, то от него зависит, исполняя их, не быть виноватым. Вот вам мои законы; кто бы что ни сделал ненамеренно - Бог про-стит! Кто же ослушается, оскорбит другого с намерением, тот подвергается наказанию кошками (которые висели на яхте)* и на двое суток на ванты. За повторенное преступление - кошками, в мешок и на двое суток повесить под гальюн. Если тот же будет виновен в третий раз - кошками, в мешок и за борт! Слышали? Поняли? Кто не понял, спроси меня". Все отвечали: - слышали, поняли. - А так как вы в моем государстве не виновны, приказал кузнецу расковать всех, а унтер-офицеру - разделить на вахты с матросами.
Стал сниматься с якоря, каторжные были поставлены вертеть ворот (шпиль), чтобы не запутался навивающийся на шпиль канат; один варнак был посажен потравлять канат (камфорить). Я стою у шпиля и вижу, при обращении шпиля, Медянцев ногою ударил сидящего. Зная нравы каторжных, я молчал до жалобы. Медянцев обошел 4 раза кругом и всякий раз ногой ударял по сидящему; наконец, обиженный сказал: - ваше благородие, Медянцев - все дерется".
Жалоба, по понятию каторжных, давала право действовать начальнику, как исполнителю законной власти. Власть закона для каторжного - святыня! Каторжный всю жизнь нарушает закон сознательно, но попался, уличен - он покоряется законной каре без ропота. Получа жалобу, я скомандовал:
"гал шпиль! ссыльных во фронт!?. Суд короткий, свидетели, да Медянцев и не отпирался, но оправдывался тем, что этот варнак нагрубил ему на берегу. Обвинение обставлено было так, что Медянцев должен был сознать себя виновным, а затем последовало условленное наказание - кошками и на ванты. С таким отчаянным собранием из преступников, избранных преступников - снисхождение не имело места; неуклонная твердость только могла покорить эти буйные головы. Исполнив наказание, я снялся с якоря и пошел в море. Мольбы Медянцева о прощении не должны быть услышаны.
Часов через шесть Медянцев начинает реветь: дело в том, что в легкой обуви стоять на тоненьких веревочках (выбленках) очень больно; на приказание молчать Медянцев продолжал кричать; для прекращения приказано: наполнить Медянцеву рот пенькой, а между зубов - палку, которая за концы привязывалась у затылка. Исполнилось двое суток, Медянцев освобожден; на вопрос Медянцеву: какое наказание следует за второе преступление? Медянцев долго уверял, что второго преступления не будет, но был вынужден сказать: "кошками, в мешок и под гальюн". Я уверил его в неприкосновенности без вины, но, исполнив первое наказание, будет исполнено и второе. Прошло с неделю, ночью скрепчал ветер до шторма; я скомандовал: "пошел все наверх". Вахтенный унтер-офицер пошел будить всех подвахтенных, а в том числе и Медянцева; с словом "вставай, наверх" легонько толкнул, чтобы разбудить. Медянцев схватил большой драек и бросил в унтера, но промахнулся. Должно исполнить второе наказание. Из старых парусов были большие сухарные мешки; я тихонько приказал выбрать крепкие и вложить один мешок в другой, наверху сделать отверстие. В 8 часов получаю рапорт, выслушал жалобу на Медянцева.
"Ссыльные наверх, во фронт! свидетели?. Медянцев сознал себя виновным. Наказание кошками, и никакие мольбы не остановили - в мешок и под гальюн. Мешок качается от качки судна, волнением бьет в мешок. Медянцев недолго стонал. Чрез двое суток Медянцева вытряхнули из мешка. Когда он оправился, я снова с вопросом: какое наказание за третье преступление? И когда сказал Медянцев, я твердо уверил его, что исполнив два наказания, исполню и третье. Может последовать вопрос: исполнил ли бы я?
Право, не знаю, но может быть - исполнил бы. Мое положение с этими отчаянными преступниками требовало самых твердых мер, чтобы убить буйный дух и страхом удержать порядок и повиновение. После второго наказания Медянцеву я пробыл в море недели три; ни один каторжный не был наказан, поведение их заслуживало похвалу; работали усердно, выучили названия снастей, парусов - почти сделались матросами, и им нравилась обязанность матроса; видимо щеголяли друг перед другом знанием морской терминологии. Медянцев сделался душою команды, много знал сказок, знал наизусть комедию "Мельник", мало того, сделался отличным брамсельным.
Не один раз замечал я, что ссыльные затрагивали его насмешками, которых он в другое время не снес бы, а тут - либо не замечал, либо смеялся: всякому своя жизнь дорога! Сдал я каторжных в Петропавловской гавани, где они получили полную свободу. Я зимовал; встречая Медянцева, всегда получал от него приветствие - отца и благодетеля.
Чтобы ознакомить с этими исключительными характерами, буду продолжать рассказ об Иване Медянцеве. В Страстную неделю поста Медянцев, поздно вечером, явился в квартиру купца Сахарова; показывая нож, просил рублей 300 денег. Сахаров был один, стал искать свою шкатулку, приблизился к окну: рама ординарная, затянутая пузырем; Сахаров с шкатулкою быстро бросился в окно, рама вылетела, и купец скрылся в темноте. Медянцев пришел на гауптвахту, бросил на стол нож и смеясь рассказал - какой трус Сахаров, а что он хотел пошутить. Медянцева в кандалы. В Камчатке нет тюрьмы, нет суда, нет палача и нет орудий для наказания. Медянцева отправили в Охотск - в 12 лет это был единственный случай отправления каторжного из Камчатки в Охотск. Медянцев попал на бриг к Николаю Вуколовичу Головину ; это был доброго и кроткого характера человек. Медянцев скоро сметил и делал грубости, не ладил со всеми; командир приказал приковать его на палубе к борту. Лишь только выходил командир на палубу, Медянцев тысячу говорил оскорблений и говорил: "какой ты командир, ты баба, вот Разум (Эразм) Иванович - настоящий отец, в обиду не даст, а виноват, так позолота с серег сойдет! Это сама правда на земле и проч. В Охотске я же был презусом военного суда, и 23 кнута было награждения преступнику. Из незаметного места я хотел видеть наказание, при котором распоряжался казацкий сотник; наказание производилось перед гостиным двором. После наказания Медянцев обратился к купцам и приказчикам и сказал: "смотреть-то вы смотрите, а чтобы дать по пятитке (пять рублей) - подлецы, проучу я вас!? Я знаками показал сотнику, тот понял, повалил Медянцева и хорошо наказал его плетьми. Я обошел так, чтобы встретить Медянцева, - громадный мужчина шел пошатываясь, глаза покрыты туманом, но, встретив и вглядясь, узнал меня, упал в ноги, называл отцом, святым человеком и проч., просил поцеловать руку. Я отказал и позволил поцеловать ногу, и он расцеловал обе мои ноги.
Расскажу и конец о Медянцеве. Я остался зимовать в Охотске; бывши на заводе, я сказал Медянцеву: "уймись! еще сделаешь преступление, даю тебе слово, что приговорю тебя к лишению жизни; ты меня, Иван, знаешь, я никогда не изменял своего слова!" "Знаю, батюшка, ты и мухи не обидишь напрасно, но что скажешь, то сделаешь; ты, отец - сама правда; буду жить смирно, надобно замолить старые грехи. Как я говорил, хозяйственная часть завода до местного управления не касалась, заведовало заводским хозяйством горное ведомство. Часто управлял заводом какой-нибудь штурман или кто-нибудь из классных чиновников при адмиралтействе или содержатель при магазинах. Эти господа, не понимая дела, не умели и воровать.
Прислали смотрителя завода из Якутска - надворного советника Гуляева; горное ведомство в Иркутске многого не досчиталось на заводе, прислало для ревизии завода (не помню мудреного чина горного) Ивана Яковлевича Козлова . Он из артиллерии перешел в горные; воспитанник корпуса, товарищ Рылеева , Козлов был очень хорошо образованный и приятный человек, был недурной поэт - печатался. Мы скоро с ним сошлись; приезжая с завода, он, обыкновенно, по неделе и более жил у меня. За этим превосходным человеком был недостаток: он боялся каторжных. Те скоро смекнули и постоянно проделывали штуки - стращая его. Например, он на заводе жил в караульном доме на офицерской половине; ссыльные где-то добыли обломок ружейного дула, просверлили стену и вставили обломок дула; на моего Ивана Яковлевича сильно подействовала эта глупая штука. Всякие штуки, будто заговоры против него, разные фальшивые доносы - видимо, забавляли этих бешеных людей: боящихся их не только не уважали, а говоря между собой - презирали. Козлов много открыл злоупотреблений на заводе. Один раз, зимою, долго живя у меня, была необходимость ему ехать на завод. Козлов выпросил у меня отличных моих собак с тем, чтобы к вечеру вернуться назад. Я согласился дать собак, но с тем, чтобы он ни слова ни говорил: услышав чужой голос - не послушают и вернутся с дороги; одел его в мою кухлянку, усадил и крикнул: ха! Собаки понеслись поворотом; моя передовая слушалась условных ударов оштола о санки. До завода было 20 верст, с небольшим час езды. Едва ли прошел час, вижу, мой Иван Яковлевич мчится назад. Смотрю, Козлов бледен, как стена! Не вдруг добился я толку. История вот какая: на половине дороги стоит домик-караулка, в которой живет вольнопропитанный (Уже не каторжный, живущий "на свободе, на собственных харчах". Примеч. М.И. Классона ); караулка - для обогревания пешеходам во время пурги. Козлов подъезжал к этому домику, как из-за него выступил огромный мужчина и замахнулся дубиной. Собаки, по удивительному инстинкту, так быстро повернули назад, что человек промахнулся дубиной. По рассказу я догадывался - уж не Медянцев ли намеревался убить. В минуту собрался, взял с собою Козлова и в сумерки был на заводе. Моя тайная полиция ? поляки рассказали мне, что часу в 10-м утра Медянцев был раскован, куда-то уходил, возвратился часа два назад, и его опять заковали. Приезжая в завод, я всегда останавливался в караульном доме, который разделялся на две половины; направо помещалась караульная команда, а налево - офицерская половина; последняя разделялась глухою перегородкою: в меньшей помещался писарь, а большая - для моего приезда. Служебные дела я всю жизнь делал серьезно и, сколь можно, парадно. Козлову объявил, что при следствии быть никто не может. Ивану Яковлевичу очень хотелось слышать и видеть допрос Медянцеву; он просил позволить ему поставить кровать по другую сторону перегородки, на которой он будет лежать смирно; сделал щель в перегородке и улегся. Я приказал привести Медянцева. В ручных и ножных кандалах, огромного роста, статный мужчина, одет был эффектно: в черных плисовых широких шароварах, в суконной, шитой в обтяжку куртке, с небольшой черной мерлушковой шапкой в руках. Ввели Медянцева шесть вооруженных матросов. Первое, что я скомандовал: ружейные, вон!
В переднем углу стоял большой стол, выкрашенный зеленой краской, простой стул - это мое присутствие; на столе бумага, чернила, перья. - Здравствуй, Медянцев. - Здравствуйте, батюшка; по какому случаю изволили вспомнить о мне, али по какому старому делу? - Подойди ко мне, так узнаешь. После обыкновенной формы - как зовут и проч.: - Ты сегодня был раскован: по чьему приказанию и куда ходил? - Как, батюшка, и эта малость вам известна? кандалы снимал я сам и ходил на свидание к жонке вольнопропитанного Бардадыма - верст за пять в лес; грешное дело, давно знакомы, - и пошел врать.
Я серьезно все записывал. Дал наговориться ему и сказал: - Я все знаю и хотел попробовать, имеешь ли ты столько храбрости, чтобы сказать всю правду. Ложь нисколько тебе не поможет; помнишь ли ты мои последние слова? а ты знаешь, я на ветер не говорю. Говори или нет правду, я все знаю и повторю тебе, что ты будешь приговорен к казни! - Я, батюшка, довольно тебя знаю, даром слова не проронишь; ну, а если я признаюсь? - Ничего тебе не поможет! - Так помилования не будет? - Не будет, Иван! (слышу, за перегородкой движение). - Ну, так видно Богу угодно, довольно погрешил. Пиши, батюшка, я всю правду скажу: поутру позвал меня смотритель, дал мне большую чашку французской водки и стал уговаривать убить приезжего горного чиновника, который сегодня должен возвратиться из Охотска. Знаете, в голову попало, я согласился; он дал мне еще чашку водки и обещал бутылку водки и 10 рублей. За заводом приказали снять кандалы, я взял дубину и пошел к караулке; недолго ждал, барин подъезжает, я вышел и ловко замахнулся; собаки так быстро повернули, что я промахнулся. Вернулся в завод, меня заковали. Вот вся правда, теперь ты, батюшка, перемени строгость на милость. Медянцев подписал свое показание и спросил еще раз: - Что ж, батюшка, оставишь мне жизнь замолить грехи? - Нет, Иван, ты переступил меру своими преступлениями, я тебе прежде сказал и теперь исполню (за перегородкой даже стук раздался). Пока я подписывал показание и делал заключение, слышу, что-то капает - это слезы Медянцева, крупные, как горох, капали в шапку. Видно, всякому своя жизнь дорога! Позвал ружейных и сдал Медянцева; он прощался со мною добродушно. Пришел мой приятель Козлов; с ним точно была лихорадка; он уверял меня, что проклял минуту, в которую решился лечь на кровать; с ним делалась дрожь, он каждую минуту ожидал, что Медянцев кандалами хватит меня по голове. Я уверил его, что кадета морского корпуса нелегко ударить: если б Медянцев сделал только движение замаха, как уже лежал бы на полу. Следовало сделать допрос старику смотрителю, но я избрал другой путь; позвал унтер-офицера, приказал ему разбудить смотрителя и дать прочесть ему показание Медянцева, сказать, что посылаю ему секретно. Смотритель прочитал два раза, возвратил и приказал много благодарить меня. Это была уже полночь.
Поутру докладывают, что смотритель умер. Нахожу, на столике около кровати: большая чайная чашка с остатками порошка на дне; небольшая банка, тоже с остатками белого порошка. На кровати смотритель с искаженным немного лицом - уже холодный; в банке оказался мышьяк. Вскрывать некому, один лекарь в Охотске - не стоило беспокоить, без церемонии закопали самоубийцу. Я же был и презусом военного суда, приговорил Медянцева к 35-ти ударам кнута, по высочайшему повелению - навечно в ручные и ножные кандалы, в медные рудники, навечно приковать к тачке. Приковать навечно к тачке - это был первый приговор; его утвердили. После, я слышал, повторяли этот приговор. Был я на заводе, Медянцев закован по высочайшему повелению; тогда это понималось, что расковать Медянцева дозволялось только после смерти. Видно, все были сердиты на Медянцева, заковали его очень тесно, так что при ходьбе кандалы должны растирать ноги. Медянцев издалека поклонился мне в ноги и сказал:
- Видно, батюшка, и у тебя есть сердце, оставил мне жизнь, буду молиться за тебя. Он был убежден, что я лишу его жизни. В июне я шел из порта, вижу, на реке лодка с человеком. На лодке: "ало! - ало! Вернись". Это увозили Медянцева; увидав меня, не вылез, а выполз из лодки к ногам моим. У этого каторжного из каторжных лились слезы; молитвы, приветствия, видна была непритворная радость, что он еще увидал меня, просил поцеловать руку, но я позволил поцеловать ногу. Унтер-офицеру дал пять рублей для улучшения пищи преступнику. Лодка отвалила, и, пока я мог слышать голос, я слышал молитвы и мое имя. В самом начале этого повествования, когда я молодечествовал с каторжными на охоте и не помешал бежать Андрюшке, пришла осень, стала река, порошил снег; я был на гауптвахте, осматривал порядок; я был на плацу, вижу - идет из-за реки человек, подошел и упал мне в ноги. Это был Андрюшка, зима выгнала его из леса; Андрюшка, лежа у ног, говорил много благодарностей.
- Андрюшка, ведь тебя будут наказывать.
- Эх, батюшка, на то есть закон, я против закона нейду; но за твое здоровье и в лесу Бога молил, что ты так честно поступил и не помешал мне уйти. ***
Ссылки: