Стогов Э.И.: воспоминания молодости - чтение и грамотность

Записки Э.И. Стогова "Русская Старина", август 1903 г. IX.

Я вполне сознаю недостаточность своих способностей к литературному труду. К тому же воспитание мое было так давно и так не похоже на современное. Тогда писатель на Руси был индивидуумом редким и лицом каким-то фантастическим; тогда верили, что не родившись писателем - невозможно сделаться достойным печати, тогда для писателя было бы крайним унижением даже подумать о гонораре за свой труд, слава быть писателем - вознаграждала вполне. Тогда слава была дешева, но ценилась дорого обществом; достаточно было скропать шесть строчек стихов и напечатать повесть в лист, и все искали случая взглянуть на гения, а такой гений мог опочить на лаврах и кончить жизнь с достоинством, гордиться званием писателя. Загляните в журналы до 1810 года и даже позднее, увидите журналы в три-пять листов, крупной Евангельской печати, страницы с большими полями, и эти тощие представители литературы никогда не выходили вовремя. Обещают 12 книжек, а хорошо, как дадут шесть-восемь нумеров. Да и о чем тогда писали - переводы самые легкие, стишки: "К ней", "К луне"; о чем спорили? - о предлогах, о склонениях и спряжениях. Вот в какое время я воспитывался; сверх того, я воспитывался в морском корпусе , следовательно, в специальном заведении. Лучший наш профессор, тогда известный знаток правописания в Питере, - Груздев , всякий класс начинал: "дружки, дружки, очините перушки".

Он считался великим остряком, и я помню прославившую его остроту. Один гардемарин назвал его в классе: "попович". Груздев, подумав, отвечал:

"ты сам назвал, что я сын попа, но я не знаю, сын ли ты отца". Груздев после этого казался нам гигантом мудрой остроты. Кончалось, однако, тем, что проучась 6-ть, 7-мь лет, выходили из корпуса, не зная правописания.

Лучшие наши флотские писатели, уважаемые и теперь: Головнин , Рикорд , Крузенштерн , Лазарев , чтобы напечатать свои путешествия, предварительно отдавали [рукописи] Гречу для исправления правописания. Что они были умнее Греча с [редакционною] братиею - в том нет сомнения, они были глубоко ученые люди, но грамота русская была недоступна им. Морской корпус был тогда ученейшим заведением, но он поглощал все время учения математикой, астрономией, механикой, химией, физикой, архитектурой, фортификацией, артиллерией и проч. и проч. Изучая эти науки, мы все выходили малограмотными и даже не знали [библейских] заповедей. Если первые светилы флота не знали грамоты, то что же сказать о нас грешных, рядовых офицерах? Сколько помню себя, я всегда страстно любил читать. Из корпуса спускаясь по ночам, на простынях из окон, я бегал на Вознесенский проспект в единственную тогда книжную лавку в Питере Плавильщикова , в которой был сидельцем любезный Смирдин , впоследствии знаменитый издатель. Продавая свои булки, переписывая тетради, делая чертежи, я скоплял копейки, чтобы платить в книжную лавку. Если б нашли у меня в корпусе книгу - конфисковали бы и наказали, но наказание - куда ни шло, а конфискация могла довести до отчаяния. Сколько надобно было хитрости прятать книги, - читались книги по ночам, свечи воровались, а днем я читал на огромном и пустынном чердаке корпуса. Не раз кровавые ужасы Радклифа в пустынном чердаке пробирали до дрожи мои кости. Офицером я читал кой-что посерьезнее и нахватался верхушек знания по всем предметам. Из меня вышел жалкий, поверхностный энциклопедист, но грамоте - я все-таки не мог выучиться, и вот отчего не вышел из меня писатель, к чему я имел истинное призвание.

Чтением и маранием бумаги все-таки я приобрел возможность составлять деловые бумаги, и этим я много выигрывал по службе. Мои бумаги хвалили, начальники ласкали меня и просили написать сложное донесение. Чтение и самообразование сделали то, что я весьма самонадеянно из специальной службы флота перешел в жандармы, где прославился моими донесениями так, что когда Бибиков сделан был генерал-губернатором и просил шефа жандармов дать ему штаб-офицера для управления военною канцеляриею, то назначили меня, как способнейшего во всем корпусе жандармов, - так выразился граф Бенкендорф в письме ко мне при назначении.

Маленькая моя способность составлять гладенько многословные рапорты давала мне право ценить себя. Из нового поколения, хотя появлялись нередко хорошо учившиеся, но молодость еще не ценилась, она должна была выростать, а сверстники мои почти все пробавлялись умом писарей и секретарей.

Ссылки: