Стогов Э.И. организует ликвидацию монастыря раскольников

В начале Великого поста ко мне курьер - предписание: - "немедля отправиться в Саратов, совершенно секретно, и находиться там в распоряжении генерал-адъютанта князя Лобанова-Ростовского ". От князя письмецо: "Дружище, в Саратове не сладят с раскольничьим монастырем; государь посылает меня, а я выпросил тебя у государя в помощь, не сердись. Сделай там подготовочку, на которые ты такой мастер, и пришли жандарма, у меня будет уложен дормез - явлюсь. До свидания".

Совершенно секретно - от кого? - значит, от целого света. На курьерских помчался я по пензенской дороге, проехав верст 100, свернул на проселок и выбрался на саратовскую почтовую дорогу. Дорога была адская, несколько раз у извозчиков лилась кровь из горла, бросал их на дороге и доезжал с жандармом. Верстах в сорока, не доезжая до Саратова, была деревня брата моей жены . Въезжать в Саратов на курьерских секретно - нельзя, я взял в деревне брата рогожную кибитку и в ясный полдень, по улицам почти уже без снега, въезжал сам в форме, а жандарму, тоже в форме, приказал идти пешком, никто не обратил внимания.

(Примечание: Сей сюжет требует дополнительного исследования: какому брату жены Анны Егоровны - Николаю, Андрею или Ивану или же двоюродному брату Николаю Александровичу Мотовилову принадлежала сия деревня в 40 верстах от Саратова (т.е. в Саратовской, а не Симбирской губернии). - Примеч. М.И. Классона)

Тогда Саратов был не то, что теперь, тогда Саратов был - огромная деревня. Остановился я в только что построенном маленьком (в три окна) трактире "Москва". Живу три дня, никто меня не спросит, как будто я не в городе. В эти три дня я узнал все, что делается в Саратове и что делалось с монастырем. Трактир - благодарное поле для узна[ва]ния общих секретов.

Дело вот в чем: за Волгой, на реке Иргизе, был старинный раскольничий монастырь; этот монастырь благословлял Пугачева на русское царство и был повсеместно в большом уважении. Последовало высочайшее повеление: на месте монастыря образовать уездный город Николаевск . Назначен штат чиновников и духовенства. Раскольники отказались повиноваться. Ездили советники, жандармский штаб-офицер - всем отказ. Поехал сам губернатор, но, видно, не из храбрых: в какой-то домик вызвал архимандрита монастыря и говорил с ним, оградившись от него двумя жандармами с обнаженными саблями, скрещенными перед особой губернатора. Преэффектная картина, когда я скажу, что злодей-архимандрит был маленький старичишка, для уничтожения которого достаточно одного кулака. Согласия не последовало.

В Саратове квартировала артиллерия; помню, командир - безногий генерал Арнольди . Губернатор потребовал, чтобы артиллерия привела в повиновение ослушников. Пришла артиллерия к монастырю. Раскольники, сцепившись руками и ногами, покрыли всю площадь около церквей телами своими, как черепом. Говорили об одном нашем фанатике, который умолял об ядрушках, но его не послушали. Артиллерия тихо и скромно проехала близ тел, говорят: ни крика, ни ропота не слыхали от раскольников! На этом деле и остановилось дальнейшее распоряжение губернского начальства. Узнал я много злоупотреблений в городе, все интриги, а сплетен, сплетен! На четвертый день явился к губернатору, назвал свою фамилию; губернатор спросил:

- Не Иваныч ли?

- Да, я сын Ивана Дмитриевича .

- Так поди ко мне, ты мой племянник, - и обнял по-родному.

- Давно ли ты приехал?

- Четвертый день.

- Как же это я не знал?

- Не мудрено, я живу тихо.

- Зачем приехал?

- По своему частному делу.

- Какое у тебя дело?

- Покупаю имение.

- Браво! Я тебе помогу; далеко имение? Я назвал имение брата [жены].

- Очень рад. Где остановился?

- В трактире "Москва".

- Переезжай ко мне, а теперь будем обедать вместе.

Губернатор - Степанов ; он написал несколько удачных романов и повестей: "Постоялый двор", "Чертовы салазки" и проч. Толстяк, вдовец, лет под 60, человек умный, приятный, но, право, - не губернатор.

В разговоре с дяденькой я узнал все дело с монастырем, но, конечно, без крестообразных сабель. Я представился так заинтересованный монастырем, что пожелал съездить; хотя и отговаривал дядя, находя опасным, я для отвращения опасности упросил дать мне открытое предписание, чтобы уездные полиции оказывали мне содействие по моему требованию.

После обеда я уже отправился в монастырь. В ближайшей к монастырю деревне был штат чинов будущего города. Разговаривая со всеми и особенно с умным стариком-крестьянином, при разных рассказах, обратила мое внимание одна повторяющаяся фраза: "Раскольники причащались и присягали не оставлять монастырь добровольно". Значит, могут оставить монастырь не добровольно - не нарушив присяги. Более навел меня на эту мысль квартальный Голяткин , из писарей-кантонистов. Так как князь Лобанов пишет ко мне о подготовочке только, а не о личном моем действии, то я и счел правильным сначала явиться переодетым и вглядеться в дело, а далее действовать смотря по обстоятельствам.

Монастырь раскольников , в собственном смысле, - не монастырь, а сброд беспорядочных лачужек, в которых жили мужчины и женщины вместе. Все население состояло из беглых: солдат, крестьян, преступников из Сибири, из тюрем. Говорили, было более пяти тысяч, управлял всем старичишко- архимандрит, но власть его была почти номинальная, управляли всем фанатики-начетчики. Приношения в монастырь были громадные, из разных мест, но главные и постоянные - из Оренбургской губернии и с Дона.

Посреди большая площадь, на которой стояли каменные церкви, весьма хорошей архитектуры. Хотя я приехал как любитель, но открытое предписание, в случае, давало мне власть. Я еще в трактире знал, что вся полиция на откупе у монастыря, надеяться на помощь таких людей и действовать с ними открыто - опасно. Вообще, уровень чиновников в Саратовской губернии был весьма невысок.

Опираясь на фразу присяги: не оставлять монастырь добровольно, я советовал чиновникам собрать сколь можно более отставных и понятых, приготовить носилки. В монастыре знали о каждом движении против них. Утром сняли свои караулы у околицы и на площади образовали черепаху. По моему совету попробовали: с краю "черепахи" одному раскольнику разняли руки и ноги и, положив на носилки, вынесли за околицу. Только увидал раскольник, что он вне околицы монастыря, вскочил с носилок, перекрестился на монастырь и только пятки его мелькнули, так он удрал в степь. Понятно, началась механическая работа. Таким способом прочистили широкую дорогу к церкви, прошло с пением наше духовенство, а как окропили монастырь святою водою, начетчики сказали, что церковь опоганена, и монастырь стал очищаться день и ночь.

Говорили после, что раскольники образовали свой монастырь в пустынях к Каспийскому морю. И на этот раз серьезное дело разрешилось фарсом.

Возвратясь в Саратов, я уверил дяденьку, что я только подъезжал к монастырю и не знаю, что там делалось. Немедля послал жандарма курьером к князю Лобанову-Ростовскому и в конце письма просил извинения, что дело кончилось без него. Между прочим, чтобы продолжать секрет, я получил от брата жены доверенность: имение его имею право заложить, продать и проч. Начав залог, гражданская палата потребовала с меня 30 коп. с рубля; поторговавшись, согласились на 25 коп. и только для меня, и так были добры, что показали мне дележ этих денег, кому и сколько с рубля. Часто мне приходилось писать к шефу, но слыша, что саратовская почта очень любопытна, я сначала посылал чрез комиссионерство, а потом чрез госпиталь; в Питере, распечатав и увидав внутри конверт к шефу, доставляли.

Уехать из Саратова без предписания я не имел права. Дядю-губернатора я полюбил и, желая ему добра, советовал выйти в отставку, - не согласился.

Квартальному Голяткину приказал выйти в отставку и уехать. Возвратился жандарм - от князя тысяча благодарностей с поцелуями, много шутит и пишет очень весело. Мчаться по злой распутице - мало удовольствия.

Жандарму князь дал 25 р. и приказал показать ему, что дормез совсем уложен и чтобы он об этом сказал мне. Граф Бенкендорф благодарил и разрешил мне возвратиться в Симбирск. После меня довольно было переборки в Саратове: дядю моего исключили из службы с тем, чтобы никуда не определять; николаевскую полицию предали суду; жандармского штаб-офицера исключили из корпуса жандармов и проч. Саратовские чиновники, в особенности полиция того времени, мне очень не нравились, казались апатическими, на всех какой-то тон холодной формы, ни малейшей энергии к делу; можно судить по тому, что я, жандарм, приехал, остановился в трактире, прожил трое суток и полиция не знала, хотя и существовал полицмейстер. Таков порядок показался мне во всей губернии, даже жандармская команда - сонная! Из саратовских я видел впоследствии одного только бывшего квартального Голяткина . В 1838 году нашел я его младшим полицмейстером в Киеве . Весь Киев возненавидел старшего полицмейстера, сделали исправляющим должность полицмейстера Голяткина. Похвастаю - Голяткин еще жив. Когда вступил он в должность полицмейстера, пришел ко мне и просил научить его быть любимым полицмейстером.

Голяткин пробыл 10 лет полицмейстером, был любим жителями, что редко в этой должности, вышел в отставку по своему желанию, к общему сожалению; о совете моем бывшему кантонисту позвольте умолчать, секреты на улице не валяются.

Ссылки: