Стогов Э.И. и Гаврило Степанович Батенков в Иркутске

На одном из обедов мне пришлось сесть против капитана путей сообщения; он спросил меня: - По какой причине морская служба называется смоленая? - По той же, по которой служба на канавах называется - грязная служба. - Вы ходили в море? - Да; я четыре лета служил на кораблях. - Вы так рано начали службу походами? - Мы все привыкаем смолоду. - Скучная ваша служба? - Почему так? это неправда, мы все любим быть в море. - На кораблях не бывает дам? - Не бывает. Они только бы мешали, на корабле для них нет времени и места. - Признайтесь, первый поход был для вас страшен? - Может быть, бывают трусы, но такие переходят в другие службы; из моих товарищей перешли двое в ведомство путей сообщения, их никто не держит. - Моряки очень серьезны и строги. - Моряки никогда никого не затрагивают. Это было недалеко от Сперанского; я на конце неприятного разговора заметил, что он внимательно слушает и улыбается; я прекратил отвечать, считая продолжать неприличным. После обеда капитан подошел ко мне и рекомендовался: Гаврило Степанович Батенков . Я сказал о себе. - Извините, я, может быть, сказал вам что-нибудь неприятное? - Извините, я отвечал вам, как умел. Он взял меня за руки, просил быть знакомым. - А насчет разговора, прошу вас, не стесняйтесь, браните меня сколько угодно; кроме благодарности, от меня ничего не будет. Михаил Михайлович очень любит, когда я гово-рю за обедом, а эти господа (указывая на иркутских чиновников) всякою малостью обижаются, говорить с ними невозможно. Вы так добры и умны, дали мне возможность поддержать разговор. Надеюсь, мы будем приятелями, будем садиться против [друг друга], и вы выведете меня из затруднения. На другой день Батенков приезжал ко мне, потом я бывал у него очень часто. Мы подружились. Батенков был довольно большого роста, сухощав, брюнет, с золотыми очками, по близорукости; в фигуре его ничего не было замечательного, но рот и устройство губ поражали своею особенностию. Губы его не выражали ни злости, ни улыбки, но так и ожидаешь - вот-вот услышишь насмешку, сарказм. Дар говорить о чем угодно занимательно, весело и говорить целые часы - эта способность была изумительна! Готовность его на ответы и возражения не имела равного. Батенков был незлобливого, добрейшего сердца. Ученость его была замечательна, он очень легко и много писал стихов; я много читал его басен, но и тут - только сатира и сарказм, более на известные лица и нравы. О Батенкове я знаю только из случайных его рассказов; он начал службу в артиллерии. В 1812-м году ему с товарищем дали по две пушки, приказали защищать мост и не уходить. (Стогов ошибается: Батенков был серьезно ранен (10 штыковых ран) не в 1812 г., а в январе 1814 г. в сражении при Монмирале и тогда же попал в плен, в котором находился до февраля того же года. Примеч. ред. издательства "Индрик". Сражение при Монмирале - разгром Наполеоном 30 января 1814 г. русского корпуса под командованием генерала от инфантерии Остен-Сакена и части прусского корпуса генерала Йорка во 2-й день так называемой 6-дневной войны на территории Франции. М.И. Кутузов (который поминается ниже) к тому времени скончался.)

- Мы стреляли, французы валились; мы стреляли, а французы падали и приближались; французы были близко; товарищ, чтобы спасти пушки, отъехал; у меня оставались только два канонира, я сам приложил фитиль и от удара упал; меня проходящие французы кололи, но мне не было больно, но когда штык попал мне под чашечку колена, я потерял память. Очнулся я в палатке, лежат раненые французы: я был в плену. Вместе с другими я был отправлен на юг Франции, где и вылечился от 18-ти ран. Когда наши взяли Париж и мы, пленные, получили свободу, я явился в главный штаб. Там мне сказали, что Батенков убит и исключен из списков, требовали документов. Какие документы я мог представить? Я назвал батарею, в которой служил; нашлось только два канонира, которые остались живы; узнав меня, засвидетельствовали, что я их поручик.

- А что было с вашим ушедшим товарищем?

- Кутузов смотрел в трубу с холма; товарища судили и приговорили за ослушание расстрелять. Кутузов разжаловал его в солдаты, он убит.

- Как же вы попали в [ведомство] путей сообщений?

- Раны меня беспокоили в ненастье, да и надоела мне фронтовая служба; я написал в управление путей сообщения: если желают иметь хорошего офицера, то я согласен служить.

- Будто бы так и написали?

- Право так, у нас в России худо просить, искать; иди законным порядком - тысячи затруднений, проволочки.

- Ну, а как же сюда попали?

- Хотелось посмотреть Сибирь.

Сперанский , познакомившись, вместо моей обязанности дал мне работу: составить новое положение о ссыльных. Много собрал сведений - путаницы, противоречий пропасть; надобно прежде привести к одному знаменателю и потом составить что-нибудь целое. Я с Батенковым каждый день становился дружнее; за обедами он вострился надо мною; если удавалось, и я платил ему тем же. В то время и до сего часа я имею природное отвращение ко всякому вину; за здоровье Сперанского вместо шампанского я пил превосходный мед (медовуха); от двух бокалов меда выходил из-за стола красненький. Это замечал Сперанский ; видя мою дружбу с Батенковым, раз говорит ему:

- Приятель ваш молодошка-моряк, может быть, неглупый юноша, но что значит среда: так молод, а уже становится пьяницей. Батенков расхохотался и сказал:

- Вот как иногда высоко стоящие делают ошибочные заключения о маленьких. Мой приятель-моряк еще в жизни не пробовал никакого вина, он и за ваше здоровье пьет мед, а не шампанское, а что он краснеет - виновата юность. Сперанский смеялся над своею ошибкою и добавил, что он желал бы почаще сознаваться в таких ошибках. Батенков был старше меня лет на десять, но он так был умен и умел сделать, что я не чувствовал этой разницы. Однажды, в сумерки, между интересными его рассказами, он сказал мне, что у них есть кагал (собрание), что у них ходят свои почты и что всех своих членов кага-ла они имеют средство быстро двигать к повышению по службе.

- Хочешь, я запишу тебя в члены?

- Какая цель кагала?

- Этого я не могу сказать тебе: это тайна! Я не думавши отвечал:

- По-моему, Гаврило Степанович, где тайна - там нечисто! Мы более не говорили об этом. Я теперь ясно помню: я отвечал Батенкову без всякого сознательного намерения, вовсе не обдумав. Это время было щегольства фраз и готовности резонно отвечать противореча.

Впоследствии оказалось, что 1819 года называвшийся кагал - после было общество 14-го декабря ! (Стогов ошибается: в те годы Батенков еще не входил в декабристскую организацию; он стал членом Северного общества декабристов только в ноябре 1825 г. В данном случае, очевидно, речь шла об одной из масонских лож, членом которой был Батенков. - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003)

Не сорвись тогда с языка глупая фраза, попади я в список - другим бы путем пошла вся жизнь моя! Батенков не желал мне сделать зла, он желал сделать мне добро, потому что сам был членом сильного кагала. После разговоров моих с Сперанским, о чем потом расскажу, буду продолжать о Батенкове, что только знаю о нем.

Сперанский через Батенкова предложил мне перейти служить к нему; вот слова Сперанского:

- Скажите ему, пусть лучше начинает служить с головы! Жизнь в дикой стороне, без общества, может очерствить его. Я отвечал, что я только и знаю морскую науку, для нее только учился семь лет и уверен, что я недурной морской офицер. Штатская служба мне неизвестна; мне надобно учиться вновь = поздно, может быть, и не выучусь; от флота отстану, а к штатским не пристану; кроме того, я страстно люблю морскую жизнь. Пусть будет как будет! Благодарю и вечно не забуду милостивого внимания ко мне Михаила Михайловича - остаюсь во флоте! Хорошо ли я сделал, худо ли? не знаю! Судьба после запрягла меня в штатскую - совладал! Пришло время ехать из Иркутска; прощаясь с Батенковым, он с большим чувством проводил меня, взял с меня слово писать к нему по приезде в Охотск и что я найду там, что я и исполнил. Батенков писал ко мне прекрасные письма, полные веселости, как будто хотел утешить меня в диком одиночестве. Помню одно письмо из Питера: он просил меня наблюсти и точно объяснить: когда прибывает другая вода в реку, то вливается она по дну или по поверхности? Наблюсти было легко там, где каждые сутки морской прилив возвышает воду в реке от 10-ти до 12-ти фут. Я получил от Батенкова писем пять и отвечал. Когда же дошло до нас известие о катастрофе 14 декабря, я вспомнил о кагале и не сомневался, что это одно и то же тайное общество; очень боялся за свои письма, хотя там и тени не было преступных идей, но в таких случаях во всем вина. Читая следствие и суд, я успокоился: вероятно, Батенков уничтожил все бумаги.

Будучи начальником адмиралтейства в Иркутске, я употребил возможное старание узнать, где Батенков? В Восточной Сибири его не было. Нашел случай навести справки в Западной - и там не было моего Гаврилы! В 1819 году в Иркутске были особенно дружны: Батенков , доктор Валтер и Гедельштром . О последнем после. Между сказанными друзьями, если я не был другом существительным, то хотя прилагательным, но все-таки был очень близким. Чтобы не забыть: Батенков не употреблял табаку, не играл в карты и почти не пил вина. В 1832 году является ко мне [в Иркутск] из Питера Гедельштром : " Матвей Матвеич ! Какими судьбами?". Оказалось, что он приехал при жандармском полковнике Килчевском, которому поручено было составить статистику всей Сибири. Говоря между нами, ловкий полковник составить никакой статистики не мог, для того и взял ученого Гедельштрома, а сам исполнял другое поручение. Но это к рассказу не идет. Дело было к обеду. Гедельштром любил выпить, даже и очень; я угостил его препорядочно любимой его наливкой с облепихой. После обеда, в гостиной я упросил его рассказать мне подробно, что он знает о нашем дорогом Гавриле? Гедельштром приказал мне запереть двери гостиной и соседних комнат и вот что рассказал:

"После 14 декабря Батенков оставался недели две на свободе. Был он на вечере у вагенмейстера (Вагенмейстер - офицер, ведающий обозом воинской части) Соломки, стоял в зале, опершись у стола; где бы ни был Гаврило, его всегда окружала толпа слушателей. Сказали: приехал фельдъегерь! Батенков спокойным голосом сказал: "господа, прощайте, это за мной!" Фельдъегерь увез Батенкова. Я знал, что Гаврило посажен в Шлиссельбург, где видеться с ним не было средств. Узнаю следом, что Гаврило в каземате Петропавловской крепости. Мне очень хотелось повидаться с Гаврилой, так хотелось, что я покоя не знал. Как ни обдумывал, видел одну невозможность.

Подружился я с капитаном Преображенского полка; он с ротою ходил караулом в крепость. В минуты откровенности я высказал ему страстное свое желание повидаться с Гаврилой. Долго мы судили и рядили - средств не находилось. Придумал я - хоть бы побывать в крепости, все ближе к цели. Капитан предложил взять меня денщиком, я охотно согласился. Но до цели далеко! Однажды, шутя, проектировал капитан: "вот бы тебе одеться преображенским солдатом, стать бы тебе на часы в коридор казематов, ты мог бы видеться целый час". От шутливого предложения дошло до осуществления. Добрый капитан решился, а я рад пуститься на все! лишь повидаться. Приготовил я себе солдатский мундир, обстригся и в один из караулов капитана пошел с ним денщиком. Около полночи я был солдатом и лежал между спящими солдатами. По крику унтера: смена внутренних! я взял под ружье и стал с другими. Я взглянул на Гедельштрома и, видя пожилого и порядочно полного мужчину, не мог без смеха вообразить его солдатом. - Да как же не узнал вас унтер? - В караульном доме полусвет от закопченной лампы, да и все сонное, только проснулись. Привели меня в длинный коридор, тоже не ярко освещенный. Порядку смены часового научил капитан, стал я на часы. Ружье к стене, дверей несколько, но в которых Гаврило? В каждой двери стеклышко, закрытое снаружи, двери заперты крепкими засовами наружи. Поднимаю закрышку стекла, внутри ночник освещал каземат. В одном каземате, вижу, сидит на кровати высокий, тонкий, седой - не Гаврила ли? Отодвинул засов, отворил и спросил:

- Гаврило? Встал сухой старик и, вместо ответа, спросил:

- кто теперь на престоле царствует? Я отвечал:

- Николай".

- Чей сын?

- Внук Екатерины, сын Павла. А вы кто?

- Я Шушерин?. Я запер каземат и вскоре нашел Гаврилу. Мы обнялись, говорили вместе; Гаврило рассказал: "В Шлиссельбурге было несносно. Удалось написать к моей невесте, приказал чертенку сходить к Сперанскому и просить о переводе меня в Петропавловскую крепость. Перевели - по болезни. Я написал письмо к государю - полное раскаяния, и просил помилования. Заболел я нервной горячкой. Приезжал штаб-доктор. Пришел в себя и чувствую приближение смерти. Гадко мне показалось, что я малодушно лгал, просил прощения и раскаивался. Я потребовал священника и продиктовал, что я не хочу умереть и унести с собою подлую ложь. Раскаяние и просьба о прощении - ложь! пусть не верит государь, никто из наших виновных не попросит прощения, а если и будет прощен, то не отстанет от начатого дела. Я выздоровел и остался навечно живым в этом гробе! Найди мою невесту, она в нужде, помоги ей, сколько можешь. Я притворился сумасшедшим, думал, попаду в сумасшедший дом, там все-таки люди".

Заслышали хлопнувшие двери: это смена. Простились, поплакали, запер каземат и взял ружье, сменился. Повторить было невозможно, капитан уверял, что он много выстрадал в этот час. Нашел бывшую невесту Гаврилы, она проститутка-одиночка, жила без нужды; я подарил ей 100 руб. от имени Гаврилы; она очень плакала, вспоминая о Гавриле.

- Где она живет?

- В Конюшенной. Передаю рассказ Гедельштрома дословно; есть невероятное, но это остается на его совести.

Бывшую невесту Батенкова в 1833 году нашел и я; она еще была недурна, промышляла одиночно. О Батенкове наговориться не могла; она любила его и никого более не любила; были женихи - отказала. Бывшая невеста Батенкова рассказывала, что Сперанский принадлежал к обществу 14-го декабря и боялся показаний Батенкова; она несколько раз была послана в каземат к Батенкову с обнадеживанием, что дело принимает хороший оборот.

- Как же вас пропускали?

- Как скажу: от Сперанского, то крепостной офицер и проведет. Эта девушка, заметно, была с хорошим образованием, очень жива, вероятно, потому Батенков и называл ее чертенком. Гораздо позже я слышал подтверждение рассказа Гедельштрома о просьбе Батенкова с раскаянием и потом об исповеди. Рассказывали мне еще, что когда по приговору суда Батенков должен был быть сослан в каторжную работу в Сибирь, что будто бы Сперанский входил с докладом, что Батенков понесет двойное наказание, потому что в Сибири известно всем, что Батенков составлял положение о ссыльных. Что будто бы по этому докладу и сделано для Батенкова исключение: вместо Сибири - в каземат крепости. (В протоколах допроса Батенков указывает, что его невеста была купеческого звания. Вообще, круг знакомств Батенкова был весьма демократическим, он не был родовитым дворянином, мать его была купчихой. Батенков был приговорен к 20-ти годам каторжных работ, но вместо этого на основании высочайшего повеления до 1846 г. содержался в одиночной камере в крепости, затем был отправлен под строгий надзор полиции в Томск, который ему было разрешено покинуть после амнистии декабристов в 1856 г. Немотивированное изменение наказания и длительное содержание в одиночке дали современникам и исследователям повод для разнообразных предположений.

Неоднократно высказывалась версия о причастности к этому Сперанского, якобы желавшего таким образом скрыть свои связи с тайным обществом. - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003)

Вот, кажется, все, что я знаю о Батенкове, но ручаюсь только за то, где лично участвовал, а остальное - за что купил, за то и продаю.***

Ссылки: