Стогов Э.И. выдержал экзамен из кадет в гардемарины, поход во Францию 1914

В морском корпусе я выдержал экзамен из кадет в гардемарины. Они каждый год, три месяца ходили в море для практики. Экзамены были необыкновенно строги, не по билетам, а от доски до доски.

В офицеры было четыре экзамена. Первый - учителя экзаменуют гардемаринов чужого класса и делают отметки. Потом корпусные офицеры по 5, 6 человек экзаменуют на своих квартирах и делают отметки. Потом созываются из Кронштадта все командиры кораблей и экзаменуют, удостоверяясь в достаточном знании будущих их помощников. Последний экзамен назывался публичный, потому что публиковалось, кому угодно экзаменовать, и приглашались адмиралы, министры, сенаторы и митрополит с архиереями. Этот экзамен был легкий, для парада. На этом экзамене была большая забота архимандриту или иеромонаху из Лавры, который учил нас закону Божию . Этому предмету - никто не учился и никто ничего не знал; бывало, иеромонах упрашивает каждого Христа ради выучить один параграф и отмечает его в списке против фамилии; но и при этом не все хорошо отвечали. На экзамен нашего выпуска явился какой-то фрак (штатский), еще молодой. Инспектор спросил: "из какого предмета угодно экзаменовать? - Из дифференциалов и интегралов, - отвечал он. Все удивились, ему дали лучших учеников: Николаева и Врангеля. Оказался знатоком, и после мы узнали, что это был Остроградский .

Произведенному в мичманы корпус дарил белье, но надобно было экипироваться самому, а отец не мог дать мне денег. Дали 100 рублей в счет жалованья, и я сшил себе дешевенькое платье. Пожил я у тетки Буниной с месяц, ездил с ней по гостям уже как член общества. Затем отправился в Кронштадт почти прямо на корабль, так как тогда флот посылали за войсками, остававшимися во Франции . Тетка и дядя дали мне немного денег, да остались от экипировки, и я, не помню от кого, узнав, что русские медные деньги очень дороги во Франции сравнительно с серебром, все свои деньги разменял в церквах на медные. Будучи во Франции я накупил безделиц, но которые были новостью в Петербурге.

Возвратясь, я подарил некоторые тетке и дяде, за что они меня экипировали хорошо. Остальные все вещи я продал в модный магазин и получил 400 руб. Жалованье поручика в то время было 180 руб. ассигнациями, и мы жили на эти деньги. Можно представить, каким громадным богатством казались эти 400 рублей в моих руках! Я с любовью много раз пересчитывал эту громадную сумму и думал, что с прибавлением жалованья - жизнь моя обеспечена. Как вдруг явился остававшийся на берегу мой товарищ Дюмутье . Это был сын эмигранта, белокурый красавец; он был адъютантом в [флотском] экипаже и объяснил мне, что завтра смотр и у него недостает 400 руб., которые он роздал офицерам в долг. Если завтра, говорил он, не окажется всех денег, то он пойдет под суд и будет матросом. Он говорил, что ему нужны деньги только показать начальству, а после обеда он привезет мне их назад. Говорил Дюмутье со слезами на глазах, я сам чуть не расплакался, обнял его и радостно отдал ему мои драгоценные 400 руб. И теперь не понимаю, как мог этот плут узнать, что у меня ровно 400 руб. По уходе Дюмутье я впал в самое сладкое настроение, радовался, что мог спасти товарища. Что же оказалось? Дюмутье все солгал, деньги мои промотал на известную тогда красавицу Медведеву, и я денег этих не видал и до сего часа.

Без походов (т.е. плавания) и оставшейся морской провизии, на маленьком жалованьи жить было почти невозможно; для экономии мы все жили по двое и по трое на одной квартире. Кронштадт - маленький городок; в нем местятся до 4 тысяч офицеров, вся провизия дороже, чем в Петербурге, потому что оттуда привозится. Как я ни передумывал выбиться из нужды, но в будущем видел только ее одну.

Вдруг последовал вызов желающих отправиться в Камчатку (В.А. Черных привязывает этот эпизод к 1818 г.). Не зная Камчатки, я не знал, хорошо или дурно там, но в первую минуту рассуждал так: положим, в Камчатке дурно, но и здесь очень худо, если я не найду в Камчатке лучшего, то все-таки увижу что-то новое. Решено - еду в Камчатку. Но общество мичманов в Камчатке таково, что предложи экспедицию в ад - найдется много охотников. В Камчатку требовалось всего два офицера, а объявили желание 40 человек. В назначении меня помог своими связями дядя Бунин , и мне завидовали очень многие. Я проехал недалеко от Золотилова, но не заехал к отцу и уведомил о своей командировке только из Иркутска. Хотя я и любил мать, но страх к отцу превозмог, и я матери моей не видал.

Нас по дороге в городах принимали прекрасно - мы были молоды, в мундирах, шитых золотом, хорошие танцоры, и в провинциальной глуши нам были рады. Почти везде я слышал слова сожаления: такие молоденькие, так умны и любезны - за что это их ссылают в Сибирь? Нас было трое, [один] - капитан-лейтенант Воронов , совершенно ни к чему не способный человек. Другой товарищ - Николай Повалишин , мы с ним вместе определились в корпус, в одном классе проходили науки и вместе на корабле делали первый поход. Повалишин учился очень хорошо, поведения прекрасного, был стройный брюнет и недурен, он проигрывал против меня тем, что не имел общественной ловкости и находчивости с дамами, т.е. не имел смелой самонадеянности, а я все это приобрел, шатаясь по гостиным вельмож, с теткою и дядей. Повалишин, при выгодной наружности - был замечательный флегматик, он часто задумывался, мечтал как бы составить себе обеспеченное состояние, но не был скуп и был совершенно честный человек, трезв как и я. С нами ехала команда из 25 матрос[ов]-охотников, молодец к молодцу, люди, душой и телом нам преданные.

Празднуя по всем попутным городам, а иногда и у помещиков на пути, где два, где три дня танцевали, волочились, были сыты и веселы.

Ссылки: