Воспоминания Стогова: Отъезд из Петербурга, приключения в Омске

Очерки, рассказы и воспоминания Э?.. ?..ва "Русская старина", ноябрь 1878 г. IV. Сперанский и Трескин в Иркутске, 1819 г.

В конце 1817 года приказ главного командира Кронштадта вызвал лейтенанта и двух мичманов, желающих служить в Охотске. Что касается меня, я обдумал и решил: в Кронштадте очень нехорошо, так много офицеров, чтобы попасть в поход, надобна протекция. Содержание слишком бедно, жить едва можно. Может быть, и в Охотске нехорошо; если я не найду там лучшего, то увижу новое - все-таки выигрываю! Эта посылка глубокого и мудрого размышления решила: еду! Узнаю, объявили желание до сорока человек! трудно надеяться на счастье. У меня был дядя Бунин_ ; тогда он был знаменитостью во флоте, он всю службу был адъютантом адмирала Ханыкова и был дорогим другом - всего флота. О нем со временем расскажу, а теперь упомяну, что он единственный учредитель клуба в Кронштадте; клуб, празднуя день своего учреждения, и до сего времени не забывает выпить за здоровье Ивана Петровича Бунина . Жизнь в Кронштадте так была нехороша, что если б была экспедиция в ад, то много бы нашлось охотников. Я обратился к дяде, прося его содействия. Оказались избранниками: я, товарищ мой по выпуску Повалишин и лейтенант Воронов .

С нами отправлялись 25 человек матросов - тоже охотников, да два пожилые штурмана - классические пьяницы. Получив полугодовое жалованье и прогоны, в начале лета пустились мы в неизвестную тогда страну. Не было ни одного служащего, возвратившегося из Охотска. Охотск, Камчатка - тогда были настоящие terra incognita. Для экономии мы купили большую повозку и уместились трое. Описать наше долгое путешествие - пришлось бы описать Россию 60 лет назад, но с этим не совладать мне; взгляд, понятия юноши-моряка не были подготовлены к тому. Могу сказать, что нас везде ласкали, по городам отлично кормили, чуть получше город - танцы, везде упрашивали погостить. Не раз я слышал на вечерах, как старухи говорили: "какие молоденькие, а за что-то едут в далекую ссылку".

По три матроса ехали на подводе в одну лошадь, а крестьяне давали каждому по паре и благодарили, если матросы сами правят: пора была рабочая. Крестьяне, узнав, в какую далекую страну едем, отказывались от прогонных, кормили возможно лучшим образом и не припомню, чтобы хоть раз согласились взять деньги; говорили: "такой далекий путь, вам, голубчики, придется нужду терпеть; Христос с вами, помоги вам Бог, мы дома в тепле". Кланялись, провожая, бабы совали матросам лепешки, яйца, дарили полотенца, на рубашку. Добра и ласкова тогда была Россия!

Приехали мы в Омск . Знаю, теперь там пребывание генерал-губернатора Западной Сибири, но таков ли Омск теперь - не знаю; расскажу, каков он был тогда. На реке Оме и Иртыше, на краю киргизских степей, была крепость с очень высоким земляным валом: это и был Омск. Омска. Это крепость на границе киргизских степей; там была главная квартира командира сибирского корпуса войск, должность которого исправлял генерал Клодт .

Нам отвели целый дом корпусного командира.

Комендантом был полковник Иванов , он и его семья были любезнейшие люди, но как комендант Иванов не имел понятия о службе до того, что я учил его ходить рундом. В Омске были комиссии: комиссариатская, провиантская, аудиториат и главная квартира атамана казачьих линейных полков. Атаманом был генерал Броневский - живший роскошно. Жизнь в Омске тогда была вполне азиатская, довольно сказать, что женщин держали окнами на двор и с железными решетками, девиц запирали на ночь ключом. При корпусном штабе были все пожилые и старики. Молодежь состояла из казачьих офицеров, это были - все красавцы, молодцы, но необразованные и малограмотные. В Омске обрадовались нашему приезду, и так как у нас заболело два матроса, то мы сочли законною причиною пожить в Омске до их выздоровления. Нас носили на руках, каждый день бал, обед и все содержание - от коменданта. Меня полюбил барон Клодт, сам возил с визитами.

В крепости сосредоточивались все управления корпусной квартиры, всего сибирского войска; тут жил и корпусной командир Глазенап , который перед нашим приездом умер; его скромный дом и был нашею квартирою. Комендантом был полковник Иванов; он и его семейство, можно сказать, были единственные вполне цивилизованные люди по-петербургски. Полковник Иванов всю свою службу был адъютантом при генерал-губернаторах; он и семейство его были ласковы, приветливы; в первый же день я стал другом его и его семьи. Вместо Глазенапа управлял корпусом генерал барон Клод фон Югенсбург , уже пожилой, добрый, но страшный флегматик; я ему понравился, он сам повел меня знакомить с знаменитостями: генерал-аудитором, интендантом и проч.; он вводил меня даже в комнаты девиц-дочерей. Каково же было мое удивление, когда я увидал, что все комнатки девиц [выходят] окнами на высоко огороженный двор; в окнах толстые железные решетки, в комнату одна только дверь из спальни родителей - вот настоящая Азия! Барон, вводя меня к девицам, надевал на глаза отломок железки с дырочкою - это, видите ли, был сам амур! В первый же день милый комендант жаловался, что в крепости частые поджоги. Я спросил его, ездит ли он по караулам? Он пренаивно спросил: "зачем это?" Я объявил ему, что он может попасть под суд. Оказалось, что он не понимал даже слова рунд . Я был мудрецом перед ним. Советовал ездить, объяснил порядки; он упросил меня поехать с ним. Часовых везде много, но все дремлет, отставив ружье, и что же? мы нашли горевшую головешку очень недалеко от порохового магазина. Хотя опасности быть не могло, и можно думать, что головешка была куда-то несена и брошена - заслышав шум. Комендант обнимал и благодарил меня. Учредили патрули, и поджоги прекратились.

Такая патриархальность службы не могла не остаться у меня в памяти. Форштадт при крепости был большой, там жил атаман линейных казаков Броневский. На другой же день он пригласил нас на бал.

Молодых дам и барышень было много, но кавалеров танцующих мало. Казацких офицеров было много и на подбор красавцы, стройные молодцы, любого в натурщики скульптору; комендант мне сказал, что все они хорошего поведения, но малограмотны и для общества не годятся; их делают офицерами для красоты фронта. Я видел фронт казаков - это богатыри и красавцы, что за люди, что за кони! Танцевали только экосез, да круг с шеном и крестом. В первый же бал мы стали львами, научили [местных дам и кавалеров танцам] матредур, тампед, кадриль с вальсом и даже котильон. (Кадриль, экосез, тампет, матредур, котильон - бальные танцы, популярные в начале XIX в.; разновид-ности контрданса, в котором возможно участие любого количества пар, образующих круг или две противо-положные линии танцующих. ? Примеч. ред. и здательства "Индрик", М., 2003)

Начались бал за балом каждый день. Мы ввели [галантный обычай], что мужчины не садятся ужинать, а ходят, занимая и служа дамам. Хорошеньких замечательно много дам и девиц, молодые скоро знакомятся. Хорошенькая барышня, развитее других, особенно мне нравилась; я уговорил ее сесть близко музыкантов и напевал ей, стоя за стулом. Она испуганно говорит: "отойдите, маменька грозится". Старуха, сухая, длинная, с другого конца стола грозит сердито предлинным пальцем. Я бросился к старухе и притворился уверенным, что она звала меня пальцем. Старуха, чиновная, сконфузилась, уверяла, что это она - Глафире, но более не грозила. Вот какая была Азия в Омске. Нас просто не отпускали, нас ласкали, матросов кормили; но всему бывает конец; поехали, провожали нас чуть не все.

Верстах в трех, спускаясь в овраг, лошади понесли, повозка наша опрокинулась, мы разлетелись; но матрос, сидевший на козлах, оказался со сломанной ключицей. Судьба вернула нас в Омск. Опять праздники. Не помню, чрез сколько дней, ночью бежал я от гнавшихся за мною двух солдат с ружьями и кто-то кричал: "убей его, я отвечаю!" Бегать я не имел себе равного, солдат я не мог бояться, я был переодет, меня не узнали; выбежал я на вал и забавлялся запыхавшимися солдатами, но пришлось плохо мне: неожиданно на валу, из будки вышел часовой навстречу. В таком критическом положении я решился соскочить с вала. Правда, в Морском корпусе за булку я много раз скакал с галереи второго этажа на двор, но это было не выше трех сажен , а вал был высотою до пяти сажен. Рассуждать было некогда, я из ближайшей амбразуры, держась руками, спустился по валу, носками сапогов успел выбить ямки - все-таки уменьшил высоту [прыжка с] вала. Подбежали солдаты; прочитав молитву, оттолкнулся и сделал прыжок. Упал на ноги, песок, большая путаная трава, скоро опомнился - цел! Слышу, солдаты кричат: "тут тебе карачун, проклятому!", я встал и пошел, солдаты заговорили: "да это шайтан, бес!" Я обошел вал, вошел в вороты и лег спать. Поутру говор в Омске: кто? как? что? и проч. Полагаю, никто не спросит, по какой причине я попал в такое происшествие? Любовь, содержательница мира, душа чувствительных сердец!

После обеда комендант сказал мне, что он все знает. Запираться перед другом не следовало.

- Вы забыли, что здесь Азия?

- Я думаю, что здесь Россия!

- Нет, здесь Азия, и я за вашу жизнь не ручаюсь.

- Мне кажется, вы увеличиваете.

- Нет, я знаю Омск. А вот что, одно средство: вот вам курьерская подорожная до Иркутска, соберитесь скорей, поедем прогуляться за крепость, там сядете на курьерскую, у меня все подготовлено. С семейством прощаться не нужно. Так я и укатил из Омска один. В Иркутске получил от коменданта коротенькое письмо: "в твоем тюфяке и в сделанной вместо тебя кукле в ту же ночь сделано пять ран ножами". Вот она, Азия! Надеюсь, теперь Омск стал европейским городом и железные решетки улетучились. Далее см. Стогов и Сперанский в Иркутске

Ссылки: