ОПОЯЗ и Формальная школа

Формальная школа имела как бы два отделения, подобно тому, как в выходных данных книг писали "Москва - Петроград" или потом: "М.-Л.". В Петрограде был ОПОЯЗ - Общество изучения поэтического языка , а в Москве был Московский лингвистический кружок , один из членов которого Роман Якобсон потом, в эмиграции, создал Пражский лингвистический кружок . Знаменитый филолог Владимир Яковлевич Пропп формально не был "опоязовцем", но его работа двигалась в том же направлении счётности и математичности. От ОПОЯЗа расходились волны преобразований - будто круги по воде от камня, кинутого в академический пруд. Время было решительное, время требовало резких движений. Оттого все участники подвижных процессов то и дело скидывали что-то с корабля современности. Формалисты прощались со старой наукой, но, как ни странно, привносили настоящую науку в литературоведение - счётные понятия, точные измерения, морфологию и спецификации. Однако формалисты, по сути, занимались не только "поэтическим языком". Они пытались объяснить всю литературу, да и весь окружающий мир. Фольклор, литературная эволюция, формы жизни сюжета - всё это только детали общего полотна. Поэтому программная статья Шкловского называлась "Искусство как приём" . Тут и было придумано слово "остранение". Потом Шкловский написал: "И я тогда создал термин "остранение"; и так как уже могу сегодня признаваться в том, что делал грамматические ошибки, то я написал одно "н". Надо "странный" было написать. Так оно и пошло с одним "н" и, как собака с отрезанным ухом, бегает по миру" { 24ф }. В 1967 году Шкловский напишет в письме из Парижа Александру Марьямову [ 20 ]: "Я связал остранение со сдвигом и нашёл этот термин у старого Дягилева в 1923 году" { 25ф }.

В книге Илоны Светликовой "Истоки русского формализма" говорится: "Существует малоизвестная, но авторитетная версия происхождения слова "остранение". В принадлежащем Омри Ронену экземпляре "Писем и заметок" Трубецкого сделана следующая запись к одному из комментариев: "остраннение" - термин Брика , янв. 1969 г.- (дата отмечает разговор с Якобсоном , который сообщил об этом). Там же и помеченная уже 1992 годом запись: "ср. у Шварца о Шкловском" (имеется в виду то место в "Живу беспокойно", где говорится, что если Шкловскому нравилась какая-то мысль, то он просто брал её и забывал об источнике). Косвенно подтверждает слова Якобсона и то, что Брик вообще известен своим научным словотворчеством" { 26ф }. Далее Светликова упоминает запись Томашевского о том, что термин "словораздел" принадлежит Брику, наблюдение Омри Ронена о том, что выражение "социальный заказ" появляется в статье Брика и Маяковского "Наша словесная работа" 1923 года и что Вячеслав Иванов называл "звуковые повторы" термином Брика, а сам Якобсон называет слово "звукообразный" термином Брика. Но обо всём этом надо говорить с осторожностью, как о любых приоритетах в научной гонке. Предчувствуя это, Шкловский говорил: "Мы работали со страшной быстротой, со страшной лёгкостью, и у нас был уговор, что всё то, что говорится в компании, не имеет подписи - дело общее. Как говорил Маяковский, сложим все лавровые листки своих венков в общий суп". Потом, в письме Эйхенбауму от 16 января 1928 года, он говорит: "Твои опасения неправильны: я не гений. Юрий тоже не гений? Если ты тоже не гений, то всё благополучно. А гении мы сообща!" Шкловский был харизматичным лидером, символом ОПОЯЗа, несмотря на многочисленные собственные отречения. В ОПОЯЗе спорили вслух, а приоритеты фиксируются по воспоминаниям или сбивчивым первым публикациям. Спорили всегда - понятно, если ты выкрикиваешь фразу "Содержание художественного произведения исчерпывается суммой его стилистических приёмов!", то ожидаешь спора. Но спор приводит к тому, что в полемике, в криках и поношениях рождаются, как в муках, новые мысли. Потом Шкловский говорил, что стиль работы (мыслить вслух) у него со времён ОПОЯЗа, когда они много спорили, "работали в письмах друг к другу", а из этих споров рождались книги. Шкловский в этом смысле был не писателем, а диктором. Наговаривателем, за которым записывала стенографистка или машинистка. Чудаков потом записал: "Я, воспользовавшись случаем, ввернул один из давно приготовленных вопросов: как ему это удавалось в 1916-1920 годах?

- Я пишу с такой же скоростью, с какой разговариваю. С какой я сообщаю какую-то новость. Пишу без черновиков. С черновиками - только первые пять лет. Диктую. Его статьи - это нарезанная на куски (часто произвольно) стенограмма его монолога, произносимого им вслух или мысленно с утра до вечера всю жизнь по поводу литературы и жизни. Их надо было только озаглавливать" { 27ф }. Первородство только потом становится предметом спора - так всегда бывает на ранних стадиях любого явления. Кто первый изобрёл и кто основал - об этом спорят старики, а не молодые. Незадолго до появления статьи Шкловского "Памятник одной научной ошибке" (1930) Тынянов и Якобсон , встретившись в Праге, хотели возродить ОПОЯЗ - и именно под предводительством Шкловского. Эту историю подробно разбирает Александр Галушкин в статье "И так, ставши на костях, будем трубить сбор?" { 28ф }, посвящённой несостоявшемуся возрождению ОПОЯЗа в 1928-1930 годах. У слов есть важное свойство - чем больше их употребляют, тем меньше задумываются над их значением. С терминами - то же самое. Вот слово "ОПОЯЗ" - загадочное, и не потому что это аббревиатура. Загадочное оттого, что оно чаще всего означает: "Это что-то очень интересное и хорошее, что объединяло учёных и писателей в начале двадцатого века". Открытия и идеи ОПОЯЗа разбрелись по жизни как табун одичавших коней. Один человек исследовал дикий табун, что поселился на островах на юге, - говорили, что это были утерянные в Гражданскую войну кони, а говорили ещё, что они были отпущены на волю перед коллективизацией казаками, не желавшими сдавать их в колхоз. Кони жили своей жизнью, как слово "ОПОЯЗ", которое как-то не пришло в колхоз советской науки. "ОПОЯЗ" - было слово красивое, сперва удобное в носке. Неудобные в носке аббревиатуры быстро умирают. Иногда думают, что они были придуманы большевиками. Действительно - 1920-е годы в Советской России были царством сложносокращённых слов и аббревиатур, но возникло это всё куда раньше и все эти легендарные "замкомпоморде" куда старше, чем кажутся. Иногда буквы новых сложных сокращений не соответствовали точному количеству слов, их образовавших, буквы разбегались, сбегались и образовывали причудливые сочетания. ОПОЯЗ был "обществом" - одно это очевидно. Но вот дальше слова и управление между ними теряются. Шкловский пишет, что это - Общество изучения теории поэтического языка и сообщает: "Нужно рассказать о небольшом литературном обществе, которое в 1914 году издавало маленькие книжки в крохотной типографии Соколинского на Надеждинской улице, 33. Наверное, это было начало ОПОЯЗа". Лидия Гинзбург говорит, что это просто Общество изучения поэтического языка, где "поэтическое" трактуется весьма расширительно: "Эти списки членов представляют, конечно, исторический интерес, однако лишь в очень малой мере отражают реальную деятельность Общества".

Это совершенно справедливое замечание, потому что человек, даже поверхностно знакомый с историей литературы того времени, сразу заметит нехватку в этих списках Осипа Брика и Евгения Поливанова . История туманна. Вокруг всяких начинаний всегда клубится облако воспоминателей, каждый из которых не говорит впрямую, что он был отцом-основателем, но, безусловно, стоял рядом, и это начинание возникло во многом благодаря именно ему. Такая ситуация случилась позднее с анекдотическим ленинским бревном, которое вождь нёс на субботнике. Легенда говорит, что число добровольцев, нёсших это бревно на плече, приблизилось к трём сотням. Если это происходит с кратким, пусть и мифологическим актом, что и говорить о гордом имени ОПОЯЗа? Гордиться ОПОЯЗом стало безопасно как раз в тот момент, когда многие реальные отцы-основатели уже отошли в мир иной, - и не все из них кончили жизнь в своей постели. Современники в официальных статьях писали о них учёными словами, но довольно зло отделяя порочных от непорочных филологов.

ОПОЯЗ делили и впоследствии. В изданном в 1968 году пятом томе "Краткой литературной энциклопедии" в статье "ОПОЯЗ" после слов о стиховедческих работах, мелодики и звуковой организации стиха, а также математических методах в литературоведении говорилось: "Односторонне интерпретируя, пытаются использовать эту концепцию Р. Якобсон и его ученики". ОПОЯЗ превратился в подобие советского авангарда, который вдруг начал пользоваться спросом на международном рынке. Он превратился в валюту. Оттого литературная энциклопедия оговаривалась: "Сов. науке предстоит изучение разнообразного наследия учёных, связанных в период своего становления с ОПОЯЗом, с историч. и материалистич. позиций" 29ф. По Якобсону , идея создания ОПОЯЗа возникла в начале 1917 года: "в феврале 1917 г. О.М. Брик пригласил Б. М. Эйхенбаума , Л. П. Якубинского , В. Б. Шкловского и автора настоящих строк на весёлую встречу за ужином в свою квартиру, где и было принято решение о создании этого нового объединения". Есть два списка ОПОЯЗа, сообщает "Краткая литературная энциклопедия" (однако нужно помнить слова Тынянова о том, что это общество никогда не имело счётного списка членов и устава): "Первый из этих списков представлен в объявлении в газете "Жизнь искусства" (* 273 от 21 октября 1919 г.). В нём значились: Бернштейн С. И., Векслер А. Л., Ларин Б. А., Пяст В., Полонская Е. Г., Пиотровский А. И., Слонимский М. Л., Эйхенбаум Б. М., Шкловский В. Б., Якубинский Л. П. Второй список был подан в Петросовет в 1921 году. Согласно ему в ОПОЯЗ входили: Шкловский В. Б. (председатель), Эйхенбаум Б. М. (товарищ председателя), Тынянов Ю. Н. (секретарь), Жирмунский В. М., Щерба Л. В., Бернштейн С. И., Казанский Б. В., Якубинский Л. П., Векслер А. Л., Слонимский А. Л., Полонская Е. Г., Ховин В. Р., Корди В. Г." 30ф . Одним словом, общество было переменного состава, переменной даты возникновения и неясной даты исчезновения. Будто гордый табун сильных молодых коней растворился в тумане и как бы есть и люди, державшие этих коней на виду, а табун невидим и неосязаем - он где-то там, в мареве и дымке над речными островами. Сам Шкловский писал о временах начальных в книге "О теории прозы": "И тогда нам пришла мысль, что вообще поэтический язык отличается от прозаического, что это особая сфера, в которой важны даже движения губ; что есть мир танца: когда мышечные движения дают наслаждения; что есть живопись: когда зрение даёт наслаждение, - и что искусство есть задержанное наслаждение, или, как говорил Овидий Назон в "Искусстве любви", любя, не торопись в наслаждении. Время было очень голодным, время революции. Мы топили книгами печки, сидели перед "буржуйками", железными печками. Читали книги как бы в последний раз, отрывая страницы. Оторванными страницами топили печь. И писали книги. Свои. Когда говорят про людей моего поколения , людей часто несчастливых, что мы жертвы революции, это неправда. Мы делатели революции, дети революции. И Хлебников, и Маяковский, и Татлин, и Малевич. Малевич был старый большевик с самых первых годов революции, участник Московского восстания, а среди ОПОЯЗа, кажется, только трое были не большевики . Какие мы делали ошибки? <...> Я говорил, что искусство внеэмоционально, что там нет любви, что это чистая форма. Это было неправдой. Есть такая фраза, не помню чья: "Отрицание - это дело революционера, отречение - это дело христианина". Не надо отрекаться от прошлого, его надо отрицать и превращать. И вот мы, особенно я, заметили, что те явления, которые происходят в языке, вот это затруднение языка, вот эти звукописи, сгущения, рифмовка, которая повторяет не только звуки предыдущего стиха, но заставляет заново вспоминать прошлую мысль, вот этот сдвиг в искусстве - явление не только звуков поэтического языка, это сущность поэзии и сущность искусства. "Так потихоньку создалась теория прозы, поспешная, но мы заметили торможение, мы заметили условность времени, что время литературного произведения, время драматургии - иное время, чем то, которое на улице, на городских часах. Мы заметили смысл завязок, развязок, и в 1916 году мы начали издавать книгу "Поэтика". Одна статья моя, которая тогда была написана, - "Искусство как приём" - перепечатывается без изменения до сих пор. Количество статей, которые я написал, может сравниться только с количеством статей, в которых меня ругали. Я и Роман Якобсон были влюблены в одну женщину, но судьба такая, что книгу о женщине написал я. В этой книге рассказано, как женщина не слышит меня, но я вокруг её имени как прибой, как невянущий венок"31ф.

Ссылки: