 |
Отмена дела Клейгельса, подготовка к делу Трепова
Гуляя часто по Крещатику в те часы, когда Шпайзман и Школьник должны были наблюдать за Клейгельсом, я редко видел их на местах. Особенно редко бывал на посту Шпайзман. Встречаясь с ними по вечерам, в Царском саду или где-нибудь в трактире, я не раз высказывал им свое удивление. Они объясняли свое отсутствие разными причинами: то Шпайзман был нездоров, то у Школьник болит голова от уличного шума и т. п. Мне казалось, однако, что они что-то от меня скрывают. То же самое впечатление было у Зильберберга, который часто присутствовал при наших встречах. Было странно, что наблюдение тянется уже месяц, а наблюдающие систематически - еще не видели Клейгельса, между тем как Зильберберг и я, наблюдая случайно, уже встречали его. Эта загадочность в поведении Школьник не соответствовала моему представлению о ней как о фанатике революции, как о человеке, который во имя террора готов на всякую жертву. Однажды я вызвал ее на свидание одну, без Шпайзмана, и откровенно высказал ей свое мнение: я сказал ей, что лучше бросить дело совсем, чем вести его таким образом. Когда я окончил, я увидел на глазах ее слезы. Сильно жестикулируя, она заговорила со своим типичным еврейским акцентом:
- Ну, хорошо... Я вам скажу все... Только бога ради пусть не знает Арон.
- В чем дело?
- Арон мне не позволяет.
- Следить? Она закрыла глаза руками: Он не хочет, чтобы я бросила бомбу...
Для меня это было неожиданностью: я никогда не подозревал, что Шпайзман может по каким бы то ни было причинам противиться покушению. Я сказал: Но ведь не вы будете бросать бомбу, а он. Вы ведь будете только в резерве. Все равно. Он не хочет и этого. Я тоже не хотел этого. Но выбора не было: нужно было идти либо Школьник, либо Зильбербергу. Кроме того, я надеялся, что Клейгельс будет убит первой бомбой: бомбы были сделаны Зильбербергом, и на Крещатике не было большого движения; ничто не могло помешать метальщику подбежать к коляске. Я сказал: А вы? Вы этого хотите? Она подняла на меня свои заплаканные глаза: Вы спрашиваете?! Как вы можете спрашивать?
Через несколько дней я сказал Шпайзману:
- Я вас не вижу на улице... Может быть, вы не хотите следить? Он смутился.
- По правде сказать, я думаю не о Клейгельсе.
- А о ком?
- О Трепове .
- Но вы ведь знаете, мы с вами уже говорили, для дела Трепова нужна большая организация, а ее пока нет, и, кроме того, вам, как еврею, неудобно выступать в Петербурге.
- Да... Но что же такое Клейгельс?
- Я сказал ему, что он знал заранее, что будет участвовать в покушении именно на Клейгельса, и заранее соглашался на это, даже просил об этом. Я сказал также, что принуждать его мы, конечно, не можем и что если он не хочет работать в Киеве, то организация вернет ему немедленно свободу действий. Шпайзман смутился еще больше:
- Вы мне предлагаете уйти из организации? Нет, я только не хочу вас принуждать. Он поколебался минуту:
- Хорошо. Я иду на Клейгельса.
Такие разговоры начали возбуждать во мне сомнение в успехе дела. Я узнал от Школьник, что Шпайзман продолжает уговаривать не следить и что дело доходит даже до того, что он силой готов ей мешать работать. Я рассказал обо всем Азефу , с которым встретился в конце июня в Харькове.
Ну, значит, ничего из покушения не выйдет,- сказал он, подумав.- Лучше ликвидировать дело. Я советовал подождать еще до 15 июля, дня св. Владимира, и 30 - рождения наследника. Была надежда, что в эти дни Клейгельс поедет в собор. Азеф не протестовал. Вернувшись в Киев, я на свидании прямо поставил Школьник и Шпайзману вопрос, желают ли они участвовать в покушении на Клейгельса 15 или 30 июля. Шпайзман сказал: Но мы еще не видели Клейгельса. Я ответил, что времени довольно, и они, наблюдая, успеют увидеть его. Тогда Шпайзман сказал: Я бы предпочел Трепова. Но Школьник перебила его: Мы решили Клейгельса и пойдем на него. Я видел, что Шпайзман на Клейгельса не пойдет. Устраивать покушение с одной Школьник я по многим причинам не хотел. Дать бомбу Зильбербергу я не имел права, да если бы и имел, то не сделал бы этого, считая нецелесообразным при слабости организации жертвовать наиболее ценным работником для провинциального дела. Покушение на Клейгельса не состоялось ни 15, ни 30 июля. Шпайзман от него отказался, и мы с ним расстались. Расстались мы и со Школьник, хотя наша уверенность в ее преданности террору не поколебалась. На прощанье Шпайзман сказал:
- А вы дадите мне бомбу, если я вас об этом буду просить?
- Зачем вам бомба?
- Быть может, я пойду на провинциальное дело. Я удивился.
- Слушайте, Арон, для вас Клейгельс слишком ничтожен, вы хотите Трепова, не меньше,- и решаетесь на провинциальное дело?
- Я этого не сказал, я хотел только знать, дадите ли вы мне бомбу?
Я ответил, что бомбы ему не дам: распоряжаться динамитом вне пределов организации я не имею права. Я думаю до сих пор, что Шпайзману было все равно, в каком покушении участвовать: в покушении на Трепова или на Клейгельса. Думаю также, что он, отказываясь от киевского дела, не имел в виду сохранить свою жизнь: его готовность пожертвовать ею уже тогда не подлежала сомнению. Но мне кажется, что он в то время еще не мог примириться с участием Школьник в террористическом акте, а примирился с ним много позже, оставив нашу организацию.
Действительно, через несколько месяцев, в январе 1906 г., в Чернигове было произведено покушение на жизнь Черниговского губернатора Хвостова . Впоследствии оказалось, что его устроили Маня Школьник и Арон Шпайзман . Бомба Шпайзмана не разорвалась, бомбою Школьник губернатор был ранен.
Военно-окружной суд приговорил Шпайзмана к смертной казни, и он был тогда же повешен; Школьник получила 20 лет каторжных работ. Так окончили они свою революционную карьеру.
При свиданиях со мною Азеф рассказывал мне о ходе своей работы. Она подвигалась медленно. Годных для боевой работы людей было в партии мало. Азеф отыскал пока одного нелегального партийного работника, бывшего дворника в тайной иркутской типографии, Петра Иванова . Иванов приехал в Киев. Иванов был небольшого роста, очень застенчивый и молчаливый юноша лет 22. Было решено, что он поедет в Петербург и устроится там извозчиком. Иванов стал первым извозчиком в возобновленном деле Трепова и оставался им целый год, с осени 1905 по осень 1906 г. Тогда же Азеф сообщил мне, что бывший член "Народной воли", бежавшая с поселения Анна Васильевна Якимова , желает принять участие в боевой организации. Он звал меня и Зильберберга в Нижний Новгород, куда должна была приехать Якимова и где, по его словам, тоже были подходящие люди для дела Трепова. Зильберберг съездил в Одессу и, рассказав о киевской неудаче Ирине и Рашель Лурье, выехал в Нижний Новгород. Туда же выехал и я.
В Нижнем Новгороде было три кандидата в боевую организацию: бывший студент Московского университета Александр Васильевич Калашников и рекомендованные им слесари Сормовского завода, члены местной боевой дружины: Иван Васильевич Двойников и Федор Александрович Назаров .
Калашников был нам малоизвестен. Наученные киевским опытом, мы не решились взять его и его товарищей сразу на такое ответственное дело, как покушение на Трепова. Мы предложили им сперва попытаться убить нижегородского губернатора барона Унтербергера . Двойников и Назаров должны были торговать на улице папиросами, а Калашников должен был руководить наблюдением. Азеф уехал по общепартийным делам. Меня он попросил съездить в Пензу, где был под надзором полиции усиленно нам рекомендованный бывший студент Московского университета Борис Устинович Вноровский .
Встретиться с Азефом я должен был опять в Нижнем Новгороде. В Пензе я не без труда отыскал Вноровского. Я пришел к нему на квартиру и увидел перед собою очень красивого, широкоплечего молодого человека, с густыми черными с проседью волосами и задумчивыми светлыми глазами. Одет он был в ситцевую рубашку и высокие сапоги. Он не удивился мне, как будто давно ожидал моего появления. Я спросил его: Я слышал, вы хотите работать в боевой организации? Да. Можно вас спросить, почему именно? Он дал ответ, удививший меня тогда своею простотою: Я социалист-революционер, признаю террор, значит, должен делать его. Он говорил мало, только отвечая на прямые мои вопросы. В его наружности было много общего со Швейцером и Зильбербергом: небольшой рост, широкие плечи, черные волосы и светлые глаза. Так же, как и они, он был молчалив и сдержанно спокоен. Я сказал ему, что террористическая работа заключается не только в том, чтобы с бомбой в руках выйти на улицу, что она гораздо мелочнее, скучнее и труднее, чем это принято думать, что террористу приходится месяцами жить простолюдином, почти не встречаясь с товарищами и занимаясь самым трудным и неприятным делом - систематическим наблюдением. Вноровский слушал молча. Потом он сказал: Я это знаю и справлюсь с этим. Я переспросил его: Вы можете быть извозчиком? Он просто ответил: Конечно. Он показался мне спокойным, сильным и смелым. В его лице мы приобретали первоклассного работника. Мы решили с ним, что он поедет в Петербург и устроится там извозчиком. Я сказал ему, что мы готовим покушение на Трепова. В Пензе я пробыл дня три. Я надеялся увидеть еще крестьян, которые предлагали свои услуги боевой организации. К несчастью, этих крестьян мне так и не удалось увидать, они были арестованы по своему, комитетскому, делу.
Я вернулся в Нижний. Калашников сообщил мне, что барон Унтербергер, очевидно опасаясь покушения, почти не показывается на улице и что Двойников и Назаров караулят его, но безрезультатно. Я остался в Нижнем ожидать Азефа. Со мною был Зильберберг. Зильберберг был чрезвычайно огорчен киевской неудачей. Он предлагал свое непосредственное участие в покушении на Клейгельса и был очень огорчен нашим отказом. Колебания Шпайзмана произвели на него тяжелое впечатление, эти колебания он считал преступлением. Зильберберг был одним из тех людей, которые, быть может, более всяких других необходимы для организации. Он исполнял всю черную работу террористического дела. На его долю приходилось наиболее скучное, но и совершенно необходимое: поездки, сношения с товарищами, паспортное бюро, доставка динамита и т. д. Он никогда не жаловался и молчаливо и точно исполнял поручения. Скромный и аккуратный, он брался за всякую работу: он был и химик, и извозчик, и впоследствии организатор. Каковы были его задушевные мнения, мне неизвестно. Он почти не говорил о них, как вообще не любил касаться вопросов теории. В Киеве и в Нижнем я близко сошелся с ним и убедился, что мы были правы: он был достойный наследник Каляева, Покотилова, Сазонова и Швейцера. Было решено, что в деле Трепова он тоже примет участие как извозчик. Таким образом, если за лето нам не удалось выполнить первую часть нашей задачи - убить Клейгельса, зато вторая, главнейшая, была нами выполнена.
Мы могли с уверенностью сказать, что организация восстановлена, что в ней есть тот необходимый кадр испытанных и дисциплинированных людей, с которыми единственно возможно было приступить к такому трудному и сложному делу, как дело Трепова. С не меньшей уверенностью мы могли сказать, что в организации нет людей, которые своими колебаниями могут привести ее в расстройство. К концу лета состав ее определился окончательно: кроме Азефа и меня ( Савинкова ) для наблюдения было еще шесть человек: Зильберберг , Иванов , Вноровский , Калашников и Назаров , из которых Зильберберг и трое последних показали на деле свою преданность террору.
Состав химической группы был также достаточно многочислен и опытен: Дора Бриллиант , Ксения Зильберберг и Рашель Лурье . Мы могли снова надеяться на успех. Надежды эти были преждевременны. Якимова в Минске увиделась с Татаровым и, как члену центрального комитета, сообщила ему, что едет в Нижний Новгород на совещание со мной и Азефом. Татаров воспользовался этим случайным сведением: он указал нас полиции.
Ссылки: