Даже Кагановича заставил подписать, а Пастернака нет

В числе тех, кто должен был подписать первый вариант "Письма в редакцию" , он шел четвертым и был обозначен так:

"КАГАНОВИЧ Л.M., Герой Социалистического Труда, Депутат Верховного Совета СССР". Во втором варианте подпись его была шестой. Поначалу здесь подпись его была обозначена без указания всех его должностей и регалий: только фамилия и инициалы. Но имена и титулы "подписантов" подверглись потом рукописной правке, и после фамилии Кагановича в этом исправленном тексте появилось уточнение: "Член ЦК КПСС". Чья рука внесла это уточнение, неизвестно. Но по чьему указанию оно было сделано, можно не гадать: дать указание на такое обозначение его статуса мог только сам Хозяин. Это был его ответ на реплику Лазаря: "Я не еврейский общественный деятель, я член Политбюро".

Окунув соратника в общее коллективное дерьмо, вождь весьма прозрачно дал ему понять: "Вчера ты был членом Политбюро, сегодня - всего лишь член ЦК, а кем будешь завтра, это мы еще посмотрим!"

Таков был сталинский стиль. Даже статус члена Политбюро (куда уж выше!) не мог быть охранной грамотой на вечные времена. А статус блаженного , выходит, мог. Казалось бы, что ему мешало лишить Пастернака этого его статуса: ведь он сам его ему и присвоил? То-то и дело: сам присвоил, а отменить - не мог. Потому что блаженный, даже если его убить, все равно останется блаженным, и кровь его падет на властителя. В русской религиозно-культурной традиции, с которой Сталин, как бывший семинарист, был отлично знаком, царь и юродивый были, как указывают специалисты, "связаны незримой, но прочной нитью". Сталин, считавший себя русским царем, несомненно ощущал эту связь. Тут была смесь эмоции и расчета. Инициируя и обыгрывая свои контакты с "новыми юродивыми" из сферы культуры, Сталин, несомненно, реализовывал какие-то свои глубинные психологические импульсы. Но он также учитывал опыт своих предшественников - таких, как Иван Грозный . Как и они, Сталин, будучи абсолютным властелином, все же не решался полностью игнорировать народную молву, осознавая ее силу. Вот почему в высшей степени характерны эпизоды контактов Сталина с Михаилом Булгаковым или Пастернаком, мгновенно приобретшие мифический статус в среде советской интеллигенции. (Соломон Волков. Шостакович и Сталин: художник и царь. М. 2004. Стр. 107-108.)

Если согласиться с тем, что в этом объяснении (царь и юродивый "связаны незримой, но прочной нитью") есть некое рациональное зерно (а оно в нем, безусловно, есть), мы неизбежно придем к выводу, что вера Пастернака в "знанье друг о друге предельно крайних двух начал" была не такой уж иллюзорной. За ней, за этой вроде ни на чем не основанной верой, как оказалось, и впрямь стояла некая реальность. Попросту говоря, эта пастернаковская строка, по-видимому, выразила не только отношение Пастернака к Сталину, но и отношение Сталина к Пастернаку.

См. Реакция Пастернака на самоубийство Фадеева и XX съезд

Ссылки: