Рабичев Л.Н.: Назад в Восточную Пруссию, зверства советских солдат

Да, это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов, гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно, по всем дорогам и магистралям страны, уходили на запад.

Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали ИХ, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.

Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.

Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны.

А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует, нет, скорее регулирует. Это, чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам - этот адский смертельный групповой секс. Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы.

Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот что только что дирижировал не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.

- "Кончай! По машинам!" А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.

Шоссе освобождается для движения. Темнеет. Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух метрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков и изнасилованных и застреляных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем.

"Смех сержанта, старшины портрет? / Гильза, карта, пачка сигарет? / В яме у кирпичного сарая / девочка четырнадцати лет? / Это форма разрушает цвет, / и скорбит победа, умирая"?

Утром разворачиваем рацию, по РСБ связываемся с фронтом. Получаем указание наводить линии связи. Передовые части столкнулись, наконец, с занявшими оборону немецкими корпусами и дивизиями. Немцы больше не отступают, умирают, но не сдаются. Появляется в воздухе их авиация.

Боюсь ошибиться, мне кажется, что по жестокости, бескомпромиссности и количеству потерь с обеих сторон бои эти можно сравнить с боями под Сталинградом. Это вокруг, и впереди. Я не отхожу от телефонов. Получаю приказания, отдаю приказания. Только днем возникает время, чтобы вынести на двор трофейные трупы. Не помню, куда мы их выносили. На двор? В служебные пристройки? Не могу вспомнить куда, знаю, что ни разу мы их не хоронили. Похоронные команды, кажется, были, но это далеко в тылу. Итак, я помогаю выносить трупы. Замираю у стены дома. Весна, на земле первая зеленая трава, яркое горячее солнце. Дом наш островерхий с флюгерами, в готическом стиле, крытый красной черепицей, вероятно ему лет двести, двор мощеный каменными плитами, которым лет пятьсот.

Ссылки: