Маяковский, последний месяц

В день, когда Маяковский сражался со студентами Института народного хозяйства, Лили и Осип обедали в британском парламенте, куда их пригласили знакомые политики-лейбористы.

"Видели процессию спикера, - записала Лили в дневнике. "Послушали. Хохочут; сидят, развалясь. Палата лордов почти такая же только поменьше и похожа на пульмановский вагон".

Вечером они пошли в кино, где смотрели голливудское ревю с "феноменальными номерами". Они жили у Елены Юльевны , которая переехала в небольшую квартиру на Голдерс Грин, с каминами и садом. Время проводили так же, как и в Берлине. Осип покупал букинистические книги, Лили - наряды, чаще всего в "Селфриджез", в сравнении с которым, по ее словам, меркнут все берлинские универсальные магазины. Они приобрели грампластинки марки His Master's Voice и прослушивали их на "грамофоне в чемодане" Елены Юльевны. Так же, как и в Берлине, практически ежедневно посещали кабаре и кинотеатры, где смотрели, в частности, Love parade с Морисом Шевалье (у которого "прелестный англ. акцент") и последний фильм Эйзенштейна "Генеральная линия". Среди зрителей в советском посольстве был Джордж Бернард Шоу, и, по словам Лили, он воспринял фильм "как эксцентрику" и "умирал со смеху". Обедали и ужинали в китайском квартале и в итальянских ресторанах в Сохо - в гостинице "Савой" требовался смокинг, и их туда не пустили. Посетили Виндзорский замок и Итон, где "мальчики в цилиндрах" заставили Лили вспомнить Диккенса. Часто сидели у радио, следили за соревнованием по гребле между Оксфордом и Кембриджем и слушали голос дочери Ллойда Джорджа.

О жизни Маяковского в Москве они не знали ничего, поскольку он не писал. После того как 31 марта они прибыли в Лондон, от него и Бульки пришла только одна телеграмма - "ЦЕЛУЕМ ЛЮБИМ СКУЧАЕМ ЖДЕМ", - датированная 3 апреля и подписанная "Щенки". "Письменная диета" на этот раз была очень строгой: с тех пор как 18 февраля Брики уехали из Москвы, они получили лишь два письма и четыре - такие же бессодержательные - телеграммы. "Володик, очень удивлена твоим молчанием", - упрекала Лили и призывала его писать, но у Володика не было ни желания, ни времени, он был занят борьбой за свою творческую и личную жизнь - и ухаживанием за Норой, той "соломинкой, за которую он хотел ухватиться" во все более безнадежной ситуации.

10 апреля, на следующий день после встречи со студентами, Маяковский получил от Лили и Осипа открытку с изображением палаты общин. Советник посольства Дмитрий Богомолов передавал ему "дружеский привет", а лейбористы Р. С. Уолхед и В. П. Коутс спрашивали, когда Маяковский собирается в Лондон. Но Маяковский о Лондоне не думал. В этот день к нему пришла Наташа Брюханенко , которая помогала ему перебелить "Москва горит" и хотела, чтобы он исправил и одобрил текст. "Делайте сами", - ответил он. Протестуя, она начала вычеркивать и менять слова. На вопрос, что он думает о ее правке, он каждый раз отвечал "можно" или "все равно". "Я не помню буквальных выражений, но его настроение, мрачность и безразличие я помню", - вспоминала Наташа. Когда она собралась уходить, Маяковский спросил:

"Вы можете не уходить, а остаться здесь?" Она отказалась. "Я хотел предложить вам даже остаться у нас ночевать", - произнес Маяковский. Но у Наташи было много дел, и остаться она не могла. Больше она его никогда не видела. Вечером Маяковский смотрел "Баню" в театре Мейерхольда. "Очень мрачный, он стоял опершись локтем о дверной косяк и курил", - вспоминал Александр Февральский. Для того чтобы разрядить обстановку, он поздравил Маяковского с тем, что "Правда" напечатала положительную рецензию на пьесу - верным признаком того, что травле пришел конец.

"Все равно теперь уже поздно", - ответил Маяковский.

Через день после привета из палаты общин Маяковский получил еще одну открытку от Лили и Осипа, в которой, ссылаясь на текст его обычных телеграмм ("ЦЕЛУЕМ ЛЮБИМ СКУЧАЕМ ЖДЕМ"), они просят его придумать новый: "Этот нам надоел". Если мнение Лили еще имело значение для Маяковского, то подобная брюзгливость вряд ли подняла ему настроение, а после разрыва с Кирсановым и Асеевым он крайне нуждался в положительных импульсах.

Если отношения с первым более или менее наладились еще в марте, то с Асеевым все обстояло сложнее - хотя бы потому, что они знали друг друга дольше и были более близки. Лев Гринкруг , который в отсутствие Лили и Осипа взял на себя роль посредника, рассказывал:

"Долгое время никто не хотел сделать первого шага, хотя обоим хотелось примириться. <...> В первых числах апреля я решил во что бы то ни стало помирить Маяковского с Асеевым, и апреля я с утра до вечера висел на телефоне и звонил то одному, то другому. <... > Маяковский говорил: "Если Коля позвонит, я немедленно помирюсь и приглашу его к себе". Когда я об этом говорил Асееву, тот ответил, что "пусть Володя позвонит", если Володя позвонит, он тотчас же приедет. И это продолжалось целый день. Наконец, к семи часам вечера, я сказал Маяковскому, что мне надоело звонить по телефону: "Будь ты выше, позвони Коле и пригласи к себе".

Асеев пришел и вечером мы впятером (Полонская, Яншин, Маяковский, Асеев и я) играли в покер. Маяковский играл небрежно, нервничал, был тихий, непохожий на себя. Помню, перед игрой он распечатал пачку в 300 рублей, и нельзя сказать даже, что он их проиграл. Он просто безучастно отдавал их. А это для него было совершенно необычно, так как темперамента в игре <... > у него было всегда даже слишком много. Асеев (который, кстати, утверждает, что телефонный разговор имел место днем раньше) был поражен равнодушием Маяковского во время игры. Обычно он громко разговаривал, шутил и угрожал призывами в духе "Лучше сдайся мне живьем". Но в этот раз он был "необычайно тих и безынициативен. Он играл вяло, посапывал недовольно и проигрывал без желания изменить невезенье".

В тот же вечер Женя отправила Осипу в Лондон письмо. "Коля помирился с Володей на почве карточной игры, - писала она, подводя итог. "То, что не смогла сделать долголетняя дружба и совместная работа, сделал покер. Гадость ужасная..." После карточной партии Маяковскому предстояло выступать в Московском университете - но он там не появился, что случалось с ним крайне редко: он был очень обязательным и пунктуальным.

Собралось много народу, и через час ожидания устроитель вечера Маяковского Павел Лавут послал за ним машину, сначала в Лубянский, затем в Гендриков. В то время частные автомобили в Москве были наперечет, и когда посланный Лавутом человек увидел перед собой "рено", он попросил шофера преградить ему дорогу. Поняв в чем дело, Маяковский сказал, что не знал о выступлении в университете, и после резкого разговора захлопнул дверцу и приказал своему шоферу ехать дальше.

Маяковский прекрасно знал, что у него вечером выступление, но из-за депрессивного состояния он вытеснил эту информацию из сознания. Когда их остановили, Нора находилась в машине, между ними разыгрывалась "очень бурная сцена", начавшаяся, по ее словам, "из пустяков":

"Он был несправедлив ко мне, очень меня обидел. Мы оба были очень взволнованы и не владели собой. Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде". Под "пустяками" подразумевалась ложь, на которую несколько дней тому назад пошла Нора: устав от настойчивых требований Маяковского, который хотел, чтобы она бросила Яншина, Нора сказала Маяковскому, что у нее репетиция, а сама пошла в кино с мужем. Узнав об этом, Маяковский поздно тем же вечером отправился к дому Норы, где ходил под ее окнами; она пригласила его войти, но он был в таком удрученном настроении, что не смог произнести ни слова. На следующий день он привел Нору в свою комнату в Лубянском проезде, где объяснил, что "не выносит лжи", никогда не простит ей случившегося и что между ними все кончено.

Он вернул полученные от нее кольцо и носовой платок и сказал, что один из двух бокалов, из которых они обычно пили, утром разбился. "Значит, так нужно", - сказал он и разбил второй бокал о стену. Он грубил.

"Я расплакалась, - вспоминала Нора, "Владимир Владимирович подошел ко мне, и мы помирились". Но примирение было недолгим, "на другой же день были опять ссоры, мучения, обиды".

После этой лжи Маяковский не верил Норе "ни минуты". "Без конца звонил в театр, проверяя, что я делаю, ждал у театра и никак, даже при посторонних, не мог скрыть своего настроения. Часто звонил и ко мне домой, мы разговаривали по часу. Телефон был в общей комнате, я могла отвечать только "да" и "нет". Он говорил много и сбивчиво, ревновал. Много было очень несправедливого, обидного".

Родственники Яншина, с которыми они жили в одной квартире, недоумевали по поводу происходящего, и терпеливый муж Норы начал выражать недовольство ее встречами с Маяковским. Нора жила "в атмосфере постоянных скандалов и упреков со всех сторон", и и апреля наступила развязка в форме "бурной сцены", закончившейся "во взаимной вражде".

Ссылки: