Леонтович А.В.: какой он был человек

Я была последней из пяти детей моего отца (от Веры Викторовны Кирпичевой - трое детей: Михаил, 1903 г.р. , Евгения, 1905 г.р. и Вера, 1911 г.р. и от моей мамы Натальи Всеволодовны Флеровой - двое: Борис, 1921 г.р. и я, Татьяна, 1923 г.р. ).

Когда папы не стало, мне было всего 20, и ведь с тех пор прошла целая долгая жизнь, но я до сих пор вижу его перед собой как живого и как бы ощущаю исходящую от его образа теплоту. Во всем облике папы была какая- то утонченность, породистость - прямая сухощавая фигура, средний рост, длинные тонкие пальцы рук, небольшие ноги, тонкое интеллигентное лицо с высоким лбом, голубые глаза, небольшие бородка и усы, пепельные (или тогда уже седые?) волосы, негромкий голос. Ходил он почему-то с палкой (может, это тогда было принято?). Однако папа рассказывал, что в младшие гимназические годы он был очень возбудимым, часто приходил в ярость от каких-нибудь пустяков и лез драться. Этим пользовались его соученики, которые часто дразнили его, доводя до исступления. Пока, наконец, он не решил покончить с этим и заставил себя никак не реагировать на дразнилки. Со временем такая тактика привела к полной потере интереса у мальчишек к этому занятию, и его оставили в покое. Вообще папа еще с гимназических лет, помня о болезни матери, установил для себя определенный "щадящий" режим жизни - старался вовремя ложиться спать, систематически отдыхать и т.д. Наверно, приобретенная выдержка помогала ему не раз. Он рассказывал о таком случае. Где-то в начале 20-х годов он возвращался в Тимирязевку из Москвы в почти пустом вагоне ходившего тогда по этому маршруту паровичка. На одной из остановок вошедший мужчина "простой" наружности подошел к отцу, занимавшему одно из сидений, вытащил из кармана револьвер и, размахивая им над его головой, стал орать: "А ну вставай, паршивый интеллигент, я сяду (хотя почти все места были свободны), а то сейчас пулю в лоб!". Эта сцена продолжалась достаточно долго, но отец продолжал невозмутимо сидеть (другие пассажиры замерли), и в конце концов мужик отстал и сошел на остановке.

Мой папа был счастлив в семейной жизни - оба его брака были счастливыми.

См. Вера Викторовна Кирпичева , Наталья Всеволодовна Флерова

В семье А.В. был очень внимательным и, хотя работал очень много, выкраивал время для общения с домашними. Так, до сих пор я как бы слышу его размеренный спокойный голос, читающий нам "Айвенго", "Давида Копперфильда" и другую классику, а все мы (я, брат Боря, сестра Вера, наша воспитательница, мама), устроившись у круглого стола, внимательно его слушаем (удивительно, что в мои 5-6 лет мне не было скучно, и я до сих пор помню некоторые фразы из этих романов с интонациями его голоса).

В Тимирязевке отец любил гулять с нами по парку и лесу, в Киеве - по приднепровским садам, несколько раз, живя в Киеве, мы ездили за город.

На всю жизнь запечатлелась весенняя поездка под Киев - необычайная красота огненно-красного от заката Днепра, окаймленного снежно-белыми цветущими кустами. А.В. очень любил природу, знал названия многих растений и животных, в том числе латинские. Вообще он помнил латынь и любил иногда декламировать вслух отрывки из древних авторов. Нашу дачу на Николиной Горе под Москвой, построенную в 1929 г., он очень любил и называл "наша дураковщина" из-за (мягко говоря) полного отсутствия архитектурных излишеств. Он развел там огород и сад, сажал подсолнухи и кукурузу (по-видимому, как воспоминание об Украине). У яблонь разные ветви давали яблоки разных сортов. Посадил он также несколько видов дальневосточных кустов - некоторые из них оказались такими агрессивными и настолько разрослись теперь, что душат местные кустарники. Было у него три улья, и мы лакомились собственным душистым медом в сотах. Перед глазами до сих пор стоит папа у ульев с сеткой на голове и дымной "фукалкой" в руке для отпугивания пчел. Были у нас одно время породистые куры (до сих пор помню их породы - ротайленд, плимутрок, виандот, леггорн и др.), они несли яйца с громким кудахтаньем. Одно лето мы держали даже поросенка. На зиму отдавали кур кому-то в деревню - я помню, мама говорила, что эти куры золотые - столько оставляли им корма на зиму. Обычно папа делил свой двухмесячный отпуск на Николиной Горе пополам - первый месяц отдыхал, а второй садился за рукописи.

Приезжали мы на лето на Николину даже после переезда в Киев. В Крыму рядом с Форосом на склоне скалы, круто спускающейся к морю, на небольших горизонтальных площадках приютились маленькие домики, которые в 20-е годы были кооперативными и принадлежали московским ученым. Как мне говорила позже мама, в одном из них была и наша комнатка с террасой. И я хорошо помню такую картину (мне было года 3-4): ясный день, отец спит на кушетке на террасе, а мы в саду собрались есть котлеты, лежащие на сковороде на столике. И вдруг его кушетка стала ездить по террасе, а котлеты прыгать на сковородке!! (это было знаменитое крымское землетрясение, кажется 1927 г. , больше ничего не помню). Отец потом рассказывал мне, что было очень страшно - сверху сыпались камни, а внизу - бушующее море, и бежать некуда. У нас была своя Арина Родионовна - всю свою жизнь (десятки лет) как член семьи жила в семье папы няня ( Александра Ивановна , фамилию не знаю). Интересно, что эта традиция продолжилась и в семье М.А., в которой таким членом семьи стала также приехавшая из деревни Марфуша ("Марфея", как ее называл Миня). Наша няня приехала из деревни в семью отца и Веры Викторовны совсем молоденькой, вынянчила всех детей, начиная с М.А., и осталась в семье после смерти Веры Викторовны и прихода моей мамы. Маму она сначала также приняла в штыки (что понятно), однако потом стала относиться к ней очень хорошо. Няня была исключительно порядочным, умным, добрым и, несмотря на свое только начальное образование, интеллигентным человеком, хотя и властным, и иногда даже истеричным. Она готовила пищу и вообще держала в своих руках все хозяйство - взрослые, по-моему, ее немного побаивались. Она могла и накричать (в том числе на папу, который тушевался в таких случаях), но всю себя отдала семье Леонтовичей и относилась к детям как к своим. Помню, и мне с братом она читала и рассказывала какие-то сказки. Наверно, в первые десятилетия своего пребывания в семье Леонтовичей она брала жалованье, но на моей памяти (в трудные 20-е, 30-е годы) даже слышать об этом не хотела, и я помню, какую бурную реакцию вызывали у нее даримые ей подарки (одежда, обувь и т.д. - я, например, помню такую реакцию на валенки). Она зашвыривала эти обновки с негодующими истеричными криками на чердак, и лишь спустя какое-то время удавалось их оттуда вызволить и употребить по назначению.

Когда у Веры Викторовны должен был родиться последний - третий - ребенок и об этом сказали няне, она заявила, что не уйдет и будет его нянчить только в том случае, если этот ребенок будет полностью ее и никто не будет вмешиваться. Родители согласились. Родилась младшая дочь Вера , и так это и получилось, как было условлено, особенно поскольку ее мама умерла, когда девочке было только 8 лет. Няня полагала ее своей дочкой, а Вера относилась к ней как к самому родному человеку.

Выйдя замуж и переехав к мужу, она забрала няню с собой, и дай Бог каждой родной матери видеть столько любви и заботы, сколько видела няня (называвшаяся в этой семье уже бабулей) в годы жизни в семье Веры. Несколько последних лет своей жизни няня была прикована к постели, и вся семья Веры самоотверженно ухаживала за ней. Мне кажется, что отцу в течение его жизни очень хотелось путешествовать, но его время не было самым лучшим для этого, да и, по-видимому, не принято это было тогда.

Однако ему каким-то образом удалось устроиться врачом, как будто в 1921 г., на пароход, следующий по Северному морскому пути или во всяком случае в сторону Северного полюса (по-моему, мама тогда ожидала рождения моего брата). А.В. был бесконечно рад и потом рассказывал о необычных впечатлениях и с гордостью показывал фотографии этого путешествия - его фигура в каком-то толстом теплом одеянии на палубе парохода, а вокруг льды. Всю жизнь отец мечтал также повидать Дальний Восток, но это ему не удалось (когда я там была, то подумала - это за папу). С компанией дочери Веры он однажды совершил поездку на татарской телеге (маджаре) по побережью Крыма, о чем молодежь сочинила стишок:

Леонтович, старый хрен,

На маджару взял нас в плен.

Но он был настолько мил,

Что арбузом угостил.

Чувство юмора было в высшей степени присуще папе. Он любил по-доброму шутить - помню особенное лукавое выражение его глаз и лица при этом. Вспоминаются некоторые эпизоды, окрашенные папиным мягким юмором, о которых мне рассказывали родители. В день венчания с Верой Викторовной Кирпичевой папа с утра проводил какой-то срочный эксперимент в лаборатории, и когда пришел в церковь, она уже была переполнена и внутрь никого не пускали. Задержали и его, в частности из- за его скромной одежды (невеста была дочерью тайного советника, ректора Киевского политехнического института и соответственно были приглашенные). Папа скромно сказал:

- Я могу уйти, но тогда свадьба не состоится!

- Что за глупости, уходите, в церкви больше нет места.

- Но ведь тогда свадьба не состоится! - негромко повторял папа. Лишь через некоторое время он открылся, что он и есть жених. Поверили ему не сразу, но в конце концов пропустили.

В 1935 г. в Ленинграде проходил известный Международный съезд физиологов . Участников (в том числе и моих родителей) поселили в самой фешенебельной гостинице и кормили дорогими деликатесами (пуская пыль в глаза иностранцам даже в то голодное время).

Отец однажды подозвал метрдотеля и жалобно попросил:

"А нет ли у вас гречневой кашки?". Чем вызвал глубокое замешательство и негодование последнего. Где-то в 20-е годы моя мама, отправляясь с папой в гости к кому-то из "именитых и важных лиц", попросила его обязательно самого подать ей пальто при уходе, так как подкладка была ветхая. Когда мама в конце вечера вышла в прихожую одеваться, А.В. спокойно стоял в стороне, и только когда кто-то стал подавать ей пальто, он ринулся к ним с громким криком:

"Нет, нет, только я должен подать пальто - там дырки!".

Ссылки: