Стогов Э.И. женится на Анне Мотовиловой

О дочерях Егора Николаевича Мотовилова ничего нельзя было узнать, их никто не видал, но городовые и горничные говорили, что старшую больно хвалят, дворня вся любит ее. На других деревенских семействах незачем было останавливаться. Однажды высказал мое любопытство Марии Петровне; она хохотала, говорила, что она соседка в двадцати верстах, но не знакома, потому что никто не знаком. Я просил ее съездить и посмотреть, не годится ли мне старшая дочь. Мария Петровна поехала и на другой день писала: "Если судьба назначила тебе иметь жену, то такому тирану нет другой жены, как бедная, кроткая Анюта!" На другой день я был в Цыльне - это верст шестьдесят от Симбирска. Приехал я часу в пятом после обеда. Дом небольшой, деревенский, прост даже для очень небогатого помещика; внутри дома еще проще, стены не оклеены, не окрашены, мебель самая простая, домодельная, обтянутая кожею и жесткая, как камень. В зале, у стены кровать, на которой лежал пожилой человек, посреди комнаты небольшой стол, у которого сидела благообразная старушка и поп. Я отрекомендовался, говоря, что еду на следствие, но заехал напиться чаю. Больной старик встал и сказал, что он поручик Мотовилов, а старушка - жена его. На старике тулупчик и брюки были разорваны. Никакой церемонии при встрече со мною, никакой суеты не было. Старик сел на кровать и молчал, зато я говорил, как шарманка. Лакей, тут же в зале, начал готовить чай, и он же разливал. Коснулся я хозяйства и насилу вызвал старика на кой-какой ответ, он говорил неохотно и как-то странно:

"Да, бацка, наше дело хозяйничать, а ваше служить, каждому до своих дел". Вошли две девицы. "Это две мои дочери, - сказал старик, - вот старшая Анюта , эта младшая Александра ". Девочки в корсетах, в ситцевых поношенных платьях, молча сели. Надобно знать, что владею способностью по голосу женщины, не видавши ее, заключить об ее характере и почти безошибочно. Не обращая внимания на девиц и поддерживая кое-как разговор со стариком, я хотел слышать голос старшей. Сестры были так непохожи между собою, будто разного семейства: старшая - блондинка, круглого лица, младшая - брюнетка с продолговатым лицом. За чаем что-то девицы отвечали матери; мне было довольно, чтобы заключить все хорошее о старшей. Наступила темная октябрьская ночь, надобно было ночевать, старик без церемонии сказал: "А вы ночуйте за рекой, там живет мой брат, да его нет дома, я прикажу вас проводить" ("Брат за рекой" был, скорее всего, кузеном Николаем Александровичем ("Серафимовым служкой"), который тоже владел имением в Цыльне МК ). Из всего я увидел, что старик независимый и даже гордый человек. Уехал я ночевать к другому Мотовилову, меня там приняли очень вежливо. Прощаясь со стариком, я напросился на утренний чай. Этот чудак старик имел более 1000 душ [крепостных], отлично устроенных и незаложенных. В 5 часов меня разбудили и звали пить чай к старику. Я нашел все семейство в той же комнате, дочерей в корсетах и причесанных, а старика, сидевшего около стола у окна, в том же костюме. Я уселся по другую сторону стола. Мимо окна прогоняли превосходных лошадей, коров, мериносов, и старик, указывая на стада, рассказывал мне о своем хозяйстве. "Да, бацка, - сказал он, вздохнув, - слава Богу, все хорошо, только не дает Бог здоровья. Я знаю, что долго не проживу, старуха скоро отправится за мною, сыновья у меня отделены, вот только не подумал я о дочерях, их жалко оставить, - без родителей им будет трудно жить". "Кто жил для детей, - сказал я, - тот исполнил святую обязанность, и Бог не оставляет такие семейства. Впрочем, что же вам беспокоиться: дочери ваши пользуются прекрасною репутациею, никто не скажет о них ничего, кроме хорошего". "Все оно так, - отвечал старик, - может быть, вы говорите и правду, но ныне времена тяжелые, одним молодым девицам жить трудно, есть у меня сын женатый, да сестры мужа не жилицы при невестке. Вот как подумаю о дочерях, так мне и жалко их". "Я не понимаю, Егор Николаич, почему так тревожно положение ваших дочерей, отдайте за меня старшую. Мы все смертны; если Богу угодно, то я вас похороню, тогда младшая будет жить у сестры, а со временем и ее судьба устроится". Старик серьезно посмотрел на меня и, сделав сердитые глаза, сказал: "Шутить так неприлично, вам не дано повода к тому". "Ни ваше положение, ни мое звание, - сказал я, - не дают мне права шутить. Я не из тех людей, чтобы дозволить себе подобную шутку, скажу прямо, я нарочно к вам приехал, чтобы просить руку вашей старшей дочери, и повторяю мою просьбу".

"Да вы не могли знать моей дочери!" "Извините, я жандарм, я обязан знать все и знаю". "Но я должен вам сказать, что мы вас не знаем". "Вот это правда: предоставляю вам узнать о мне, а я вам доложу, что я превосходный человек во всех отношениях, и вы не найдете недостатков во мне". "Ну, бацка, аржаная каша сама себя хвалит?", - и старик рассмеялся, что мне и нужно было. "Ну, так как же, Егор Николаич, какой ваш будет ответ?" "Послушайте, бацка, нам надобно подумать да узнать, что вы за человек?". ?Вот и это можно; только если я имею не много ума, то я надую вас отлично, лучше верьте, что я прекрасный человек". "Правда, нынешний народ хитер, трудно узнать человека, но все же надобно подумать и узнать". "Итак, прощайте, я еду обратно в Симбирск, а вам хочу сказать: как родители, можете располагать рукою дочери и если откажете, то я, может быть, более буду уважать вас, этому верьте".

Перед отъездом я спросил, когда получу ответ. Старик обещал прислать. В Симбирске никто и предполагать не мог о моем намерении. Через четыре дня является ко мне лакей Мотовиловых, Тит. "Что скажешь?" - спросил я. "Егор Николаевич и Прасковья Федосеевна приказали кланяться и просить вас пожаловать к ним в Цыльну". "Более ничего?" - "Ничего-с?. "Ступай". Это было рано утром, почтовые лошади, тарантас, и я опять к чаю в Цыльне. Тот же час, в той же комнате, те же лица (кроме попа) и так же одеты, тот же лакей делал чай. Говорил опять только я почти один. Прошло два часа, старик ни слова не говорит о своем согласии или отказе. Не любя проволочки в делах, я сам начал: "Егор Николаич, если вы припомните, я просил руки вашей старшей дочери; вы за мной прислали, вот уже два часа я здесь, но не слышу вашего слова". "Мы с Прасковьей Федосеевной думали, старались узнать о вас, да ведь один Бог вас узнает. Но вот, видите ли, вы в голубом мундире, этого мундира никто не любит, но вас все хвалят, видно, и вправду вы хороший человек, а если так, то Бог вас благословит". Я подошел к старику, поцеловал его руку и уверял его, что я такой хороший человек, что чем более меня узнает, тем более полюбит. Старик смеялся: "А ты, бацка, все-таки себя хвалишь?". "Да кто же меня похвалит, если я сам не скажу о себе правды".

После этого я подошел к старухе и просил ее дать свое согласие. У этой добродетельнейшей из женщин и лучшей из матерей показались слезы на глазах. "Мы вас не знаем, - сказала она взволнованным голосом, - я никогда не решилась бы отдать дочь неизвестному человеку, но сорок лет говоря моему мужу "да", всегда видела в том добро, не хочу и теперь сказать "нет", надеясь на Бога, что дочь моя будет счастлива".

"Пожалуйте вашу руку и позвольте назвать вас матерью. А что ваша дочь будет счастлива, в том не сомневайтесь, во-первых, потому, что я превосходный человек, а во-вторых, потому, что я сам хочу быть счастливым, а без счастия жены нет счастия для мужа. Будьте уверены, что вы полюбите меня не менее своих родных детей". Старуха усмехнулась: "Ну, батюшка,- хвалить-то себя ты мастер". Потом подошел я к невесте:

"С родителями вашими уладил, остается дело за вами". "Я вас совсем не знаю", - отвечала она. "<...> Мы друг в друга не влюблены, то можем рассудить хладнокровно. Нам не с стариками жить, если в вас есть ко мне малейшее чувство антипатии, заклинаю вас - скажите откровенно, потому что чувство антипатии я не волен изменить, тогда я буду несчастлив, и все несчастие падет на вас бедную. Вот, пожалуйста, посмотрите, я буду ходить, голос мой вы слышали, наружность видите, подумайте и скажите, нет ли во мне чего-нибудь противного?" И я начал ходить по комнате; старики молчали. "Скажите, заклинаю вас, - спрашиваю я, остановившись перед невестою, - нет ли во мне чего-нибудь противного?" "Нет", - отвечает она. "В таком случае пойдемте к образу, перекреститесь". И только она перекрестилась, как я быстро поцеловал ее и сказал: теперь и с вами кончено, теперь вы моя невеста. Ночевал я опять за рекой, поутру в 5 часов пил чай и был уже не чужой в семье.

Старик был болен, и я упросил его переехать ко мне в город. Он согласился. Это был такой человек, что, сказавши раз "да", слова своего не переменит, а сказавши "нет", тоже не изменит до смерти. После я узнал, что этот по наружности чудак был замечательно умный и даже начитанный, но гордый и самостоятельный. В городе никому и на ум не приходило, что я жених. Скоро старик переехал ко мне, и это обратило общее внимание. Пошли толки по всему Симбирску; предположений, пересудов, догадок и не сосчитать, а я никому ни одного слова. Странное отношение мое было с обществом, я был знаком со всем городом, бывал в семействах по-старому, спросить меня совестились, а я молчал. Раз идя по улице, встречаю своего корпусного товарища - Андрюшу Сомова. Он очень давно оставил флот, был в комиссариате и теперь в отставке. Он был помещик Саратовской губернии, жене его принадлежало 50 душ. Он приехал в Симбирск продать их, нашел плохого покупщика и просил меня помочь ему в этом деле. "Каково это имение?" - спросил я будущего тестя. Старик знал все имения и сказал: "Очень хорошо". Я рассказал старику о желании Сомова продать, а что я хочу его купить. "На что тебе?" - спросил старик. "Да вот видите ли, есть такой обычай дарить невесту: шалями, бриллиантами и проч. По-моему, это деньги пропащие, только хвастовство, а я хочу подарить моей невесте - деревню, это будет громко; но когда женюсь, то мой подарок придет к моим рукам без убытка?. "А как ты подаришь деревню невесте, а мы тебе откажем" - сказал старик. "Тогда скажу, слава Богу, что я развязался с подлецами; потеря денег еще не важное дело, наживу вновь". Старик рассмеялся и сказал: "Видно, тебя голой рукой не возьмешь, ты порядочный плут; видно, ты знаешь, когда старик сказал "да", то никто этого не переменит. Бог тебя благословит, покупай, о подарках рассуждаешь умно. Что просят за имение?" "Шестьдесят тысяч рублей". "Покупай, не торгуйся, имение, купленное дорого, выгоднее проданного, вот на продажу нет тебе моего благословения". Чрез полчаса с Сомовым было дело кончено.

Далее Э.И. Стогов описывал саму свадьбу и начало своей семейной жизни с Анной Егоровной (последний сюжет мы опустим): Между прочим, покупка имения Воецкого у Сомова состоялась, у меня недоставало 10000 руб., но я знал, что 10000 руб., мои деньги, лежат в банке и билет хранится у отца; пока я написал к отцу о билете и просил благословения на брак, старик [Е.Н. Мотовилов] дал мне 10000 руб. на вексель и все дразнил меня, что он поступит со мною, как с должником, строго. Видимо, старик хотел подарить эти деньги. Для совершения купчей на имя Анюты потребовалось ее присутствие в Симбирске. В то время казалось неприличным ехать невесте в дом жениха и жить там, но старик приказал, мать и дочь прожили у меня три дня. Старик становился плох, того и гляди скончается, тогда траур и свадьба затянулась бы. Доктора по просьбе моей, можно сказать, искусственно тянули жизнь старика: ему постоянно делали ванны из бульона с вином, давали сильные возбуждающие средства внутрь. Наконец, возвратился курьер [из Петербурга] с дозволением на брак. Я в тот же день поскакал в Цыльну, посаженой матерью моею была мой друг, Марья Петровна [Прожек], а [посаженым] отцом я схватил в Симбирске отставного лейтенанта, старика Бестужева, шафером - отставного прапорщика Мякишева. Со стороны Анюты был посаженый отец дядя Ахматов, а шаферами братья. Старик благословил меня. На другой день свадьба была совершена без гостей и без шампанского; мне стоила она 15 руб. ассигнациями. Следом судьба послала жениха и Александре Егоровне : "Между тем с Кавказа приехал в годовой отпуск капитан Гельшерт . Так как в Симбирске я был старший, то все военные приезжие являлись ко мне. После смерти моей тещи (Е.Н. и П.Ф. Мотовиловы умерли в 1837-м. МК ) через три месяца приносит ко мне денщик Гельшерта письмо от него. Как я ни бился, серьезно говоря, всего разобрать не мог, однако понял, что он просит руки Саши, сестры Анюты. Я сказал денщику, чтобы он просил барина ко мне, что письма его прочитать не могу. На другой день утром явился Гельшерт, а я между прочим собрал о нем кой-какие сведения и все в пользу его. Посадив его, я спросил, что ему угодно? Он долго мялся, конфузился, наконец высказал свое желание жениться на Саше. <..>

Я Сашу очень любил, она вполне была добрая, кроткая и невинная сердцем девочка, тоже была привязана ко мне, часто говорила, что любит меня более всех своих братьев. Я дал слово покойникам устроить ее судьбу. Собирая подробные сведения о Гельшерте , я узнал, что это был простой, но совершенно добрый человек. Он был сын доктора, служил долго на Кавказе, имел много крестов и персидские на шее - Льва и Солнца. <...> Явился Гельшерт, расфранченный по-армейски, от каждой части тела пахло разными духами. <...> Капитан расцвел, целует руки и болтает. Оказалось, что они несколько раз виделись в монастырской церкви, но не говорили ни слова. Саша после мне призналась, что она очень любила смотреть на него. Братьев на этот раз не было ни одного, траура мы никто не носили, откладывать свадьбу причин не было. Свадьба была такая же скромная, как моя. Как опекун, я сдал Гельшерту деньги Саши и имение. Впоследствии Гельшерт вышел золотой человек и сделал Сашу совершенно счастливою. Он считается честнейшим человеком в своем уезде, об этом мне говорил губернатор в 1848 году. фото (класс) 076 Александра Егоровна Мотовилова-Гельшерт Брюнетка с продолговатым лицом - Александра Егоровна Мотовилова-Гельшерт (из альбома С.И. Мотовиловой-Классон)

Ссылки: