Мотовилова С.Н. на съезде писателей

В июне 1934 года С.Н. Мотовилова пыталась торговаться с В.Д. Бонч-Бруевичем за билет на предстоящий съезд писателей :

"<...>Теперь самая главная моя просьба. Достаньте мне, пожалуйста, билет - входной, гостевой, какой угодно, на съезд писателей, мне очень бы хотелось на него попасть. Я уже не надеюсь, что Вы из любезности это сделаете, поэтому решила сторговаться с Вами. За то, что Вы мне достанете этот билет, я Вам дам для Литературного Музея единственное у меня письмо Короленко . Письмо - от 2 июня 1896 года. Это ответ мне на мой вопрос, что читать для крестьян. Когда-то, еще девочкой я думала устроить в деревне такие чтения. Значит, письмо привезу сама и отдам Вам по окончании съезда. Как станет понятно из дальнейшей переписки, "самую главную просьбу" "старый большевик" опять не выполнил. В сентябре-октябре наша героиня в письмах В.Д. Бонч-Бруевичу продолжала разворачивать летопись большевистских идиотизмов:

Я таки была в Москве на съезде писателей. Билет себе достала с трудом, но все-таки достала. К сожалению, не смогла пробыть с начала до конца съезда. Новый директор того института, где я сейчас работаю, человек малокультурный и, по-видимому, тупой бюрократ, не согласился мне дать отпуск на месяц, как я просила, даже без сохранения содержания. Уперся: я, де, работаю здесь всего четыре месяца и, хотя не пользовалась отпуском в предыдущем учреждении, но оно, де, нам не "родственное", а посему права на отпуск по совокупности службы я не имею. Тупость бюрократическая на каждом шагу! Объясни такому тупице, что съезд писателей - явление из ряду вон выдающееся, что для учреждения выгоднее всего, чтоб я сейчас ушла в отпуск, так как большая часть научных работников сейчас в отпуску, а я их обслуживаю, как библиограф. Понимает, но вот мне - закон!

От кого мы только не зависим и какие мы жутко бесправные люди. Я вернулась к сроку, ибо боялась, что лишусь службы, отнимут комнату. А без "площади", как жить?! Я уже писала Вам, что у нас в Киеве, в смысле уплотнения, что-то жуткое творилось. Вот сестру-врача, часто работающую на эпидемиях, ее сына-архитектора и мою мать, всех упихали в одну комнату! Кажется, это называется улучшением быта трудящихся?! Во всяком случае, на этом "улучшении быта" много спекулянтов нажилось, торговали комнатами.

Съезд мне был, конечно, очень интересен - явление историческое, и мне хотелось все видеть конкретно. Но не буду Вам писать о своих впечатлениях, их много и они сложны."

Автор лелеет надежду, что ознакомившись с "большевистскими экспериментами" над живыми людьми (см. главку "О жизни "в стране большевиков"" из Воспоминаний С.Н. Мотовиловой), нынешнее молодое поколение получит хоть какое-нибудь отвращение к коммунистическому или к любому другому, навязанному сверху "строительству нового мира".

Дадим здесь обстоятельства того, как наша героиня смогла проникнуть на закрытое для "простой публики" столичное мероприятие и какие вынесла из него впечатления: <...> Это Федин достал мне билет на первый съезд писателей в 1934-м году. Большинство писателей тогда были злыми, скучными: Вересаев, Ценский, Чуковский. Я тогда их много перевидала, так как не сразу получила билет от Федина. Вересаев, Ценский зло говорили: "Это не наш съезд". Ну, а Федин, он, кажется, входил в правление съезда или что-то такое, был молод, весел, молодой блондин. <...> В 1934 году я попала на первый съезд писателей. На здании бывшего Благородного собрания (теперь говорят: Колонный зал Дома Советов ) висели, на красном кумаче, два плаката. Один - изречение Горького, другой - изречение Ленина. На третий день прихожу, висят уже три плаката. Посередине - изречение Сталина, по бокам - Горького и Ленина.

На картинах вообще изображалось так: Ленин вопросительно смотрит на Сталина. Ну, причем тут "культ личности?" Подхалимство это и все! <...> Вересаев говорил: "Это не наш съезд". Это же говорил и Ценский . <...> Ты знаешь, когда я была на первом съезде писателей в 1934 году, внутри здания устроили три заграждения. Всяк сверчок знай свой шесток. Одни писатели имели право пройти в президиум. Другие - только в первый круг и т.д. Мой билет находился у Федина, он был в составе президиума и так затуркался, что забыл отдать мне билет. Пройти я никак не могла. Один раз мне дали билет в Обществе старых большевиков, на одно заседание. В другой раз меня зайцем провел Сергеев-Ценский . Это устроила его жена. Сперва они прошли вдвоем. Потом он вышел, будто бы купить папиросы, и дал мне билет жены. Я прошла первое заграждение, жена Сергеева-Ценского стояла у раздевальни. Покуда я раздевалась, она прошла наверх. Ценский опять спустился, дал мне ее билет - я прошла второе заграждение. Но в зал-то все равно по одному билету не пройдешь. Она пошла на риск. Обняла меня и весело говорит "заградителю", милиционеру, чекисту (не знаю): "У нее билет наверху, но я хочу, чтоб она была с нами!" Он любезно улыбнулся, билета у меня не спросил, и мы прошли в зал. Она сердито мне го-ворит: "В антракте не выходите, а то ведь обратно не попадете".

<...>На другой день я стояла в толпе у входа, среди молодежи, как и я жаждущей попасть на съезд. Посылала со всеми писателями записки Федину, чтоб он вынес мне билет. Он все не выходил. Ко мне подходит один из нижних "заградителей" (кто, не знаю - милиционер, чекист?) и говорит:

"Гражданка, я вас наблюдаю несколько дней. Если вы сейчас же не уйдете, вы попадете туда, куда вы попасть не хотите!" Вот те-бе на! Пишу очередную записку Федину: "Если вы сейчас же не вынесете мне билет, меня арестуют". Он вылетел с билетом, тогда еще молодой, веселый блондин, таким он мне на всю жизнь и запомнился. <...> Чуковский мне рассказывал тогда же в 1934 году, что Зощенко хотел к кому-то пройти в президиум, и его не пустили! Всяк сверчок знай свой шесток! Н-да!

<...> Во время первого съезда писателей, как рассказывал мне Чуковский (сам он не пьет), они возвращались вечером на четвереньках. <...> На первом конгрессе Советских Писателей Чуковский мне все повторял: "Какой же это съезд писателей, где нет ни Ахматовой, ни Мандельштама?" (из писем сестре В.Н. Ульяновой). В марте 1935-го С.Н. Мотовилова, получая грубые письма от высокопоставленного большевика В.Д. Бонч-Бруевича , достигла в ответах ему почти сатирических высот М.Е. Салтыкова-Щедрина (но в коммунистической действительности), и на этом их переписка оборвалась:

"Сейчас получила Ваше письмо и крайне возмущена. Для меня Вы были не покупатель - директор музея, старающийся за минимальную сумму приобрести побольше всяких вещей для музея и заплатить попозже. В моих глазах, Вы были ответственный коммунист, старый большевик, друг Ленина, идейный человек, который, естественно, должен реагировать на все то, что происходит у нас в нашем строе, который должен чувствовать себя ответственным за то, что у нас творится, который должен понимать, что сделать переворот было не все, а надо сознательно, внимательно бороться против той гнили, гадости, бесправия, которой у нас еще так много.

Я писала Вам об ужасах, которые у нас творились на Украине в 33 г., и Вы брезгливо отмахивались. <...> Конечно, не Вы один такой, а таковы приблизительно все. Каждый говорит: "Моя хата с краю, ничего не знаю".

<...> Вы просите не писать Вам жалоб. Вы стараетесь охранить свой покой. Я Вам поэтому раз двадцать писала, что я не для Вас пишу. Я надеюсь, что мои письма сохранятся у Вас, что они останутся для будущих поколений, что эта атмосфера ужаса, произвола, бесправия, беззакония, которая царит у нас, о которой редко-редко проскользнет что-либо в газетах, запечатлится в моих письмах.

Да, я, конечно, хотела бы, чтоб Вы на них реагировали, как должен, по- моему, реагировать настоящий, идейный коммунист, но я уже за два или три года переписки с Вами знаю, что это совершенно бесполезно. Вы писали мне про Короленко, что он, де, был "импотент". Вы меня извините, но это слово я могу применить ко всем почти, коих я знаю, коммунистам, так сказать, идейным. <...> Сейчас получила Ваше письмо от 23 марта, где Вы пишете, что мои письма "развязны" и что мое отношение к Вашему музею "возмутительно, некорректно и отталкивающе". <...> Не думаете ли Вы, что нам, действительно, лучше прекратить нашу переписку? Я считаю, что тон Ваших писем становится не только груб, но и нагл. Скажите, какое право Вы имеете требовать от меня письмо Короленко? А Вы, вероятно, раз десять писали мне о нем.<...>.

Ссылки: