Школа Карпачевой ("Лебедевка")

Четырехэтажное здание из красного кирпича стояло во дворе, огороженное высоким каменным забором. Все здесь было продумано. Двери классов выходили в большие залы, каждый из которых имел свое назначение: гимнастический - на первом этаже, рекреационные - на втором и третьем, театральный, со специальной сценой и уборными для актеров, - на четвертом. На первых трех этажах, в боковом отсеке, были предусмотрены квартиры для ведущих педагогов, на втором этаже - большая комната школьного совета. В подвале размещались непривычные для того времени кабинеты химии, физики, биологии.

Здесь уже учились Фаина и мой сосед по квартире Миша Кусаков . Мне четырнадцать, я - пионерка с твердым убеждением: мы, молодые, призванные построить социализм, а потом и коммунизм, обязаны вырасти передовыми принципиальными людьми; вокруг много врагов - буржуи, нэпманы, а также люди, не понимающие величия нашего времени. К последним я относила всех, кто старше тридцати лет, исключая, конечно, членов партии большевиков.

Школа в то время переживала период ломки старого и становления нового. Нам тогда казалось, что зубрежка и страх перед учителями уходят безвозвратно. Однако новое - заинтересованное изучение открывающихся перед нами горизонтов науки, взаимное уважение учеников и педагогов - не всегда приживалось, а в послевоенный период, увы, и вовсе угасло.

Совместное обучение мальчиков и девочек, отмена системы оценок, подход к общественным наукам и литературе с классовых позиций, эксперименты с методиками преподавания, участие учащихся в управлении школой имели как положительные, так и отрицательные стороны.

В частности, совместное обучение воспринималось как один из первых основных способов утверждения равноправия полов. Однако в 20-е годы довольно часто встречалось недружелюбное отношение к такому подходу.

Уверяли, что объединение мужских и женских школ приведет к половой распущенности, что многие ученицы беременеют уже в 14-15 лет и т.д. И хотя такие случаи бывали, причина заключалась совсем в другом, о чем здесь говорить не стоит.

Насаждаемые Наробразом (Комиссариатом народного образования) педагогические методы изменялись чуть ли не каждый год. Вульгарно- социологический подход к пониманию литературы и истории нанес большой урон нашим знаниям. Впрочем, все годы советской власти со школой экспериментировали так, что и сейчас наши интеллигенты остались полуобразованными.

1924 год мы начали по старинке. Во время обычных уроков отвечали у Доски, писали сочинения. Затем, с целью развития самостоятельности, наробразовцами был введен "бригадный метод", при этом учителю отводилась роль надзирателя за группами (бригадами) учеников. 3-4 ученика занимались вместе по учебникам, а затем один из них шел отвечать задание учителю. Иногда даже сочинения писались коллективно. Отметка ставилась общая, всей группе. Класс превращался в жужжащий улей - много шума, но мало смысла. Разбудить интерес к освоению трудного нового материала такой метод не мог.

О дальтон-плане я даже рассказать не сумею, так быстро и бестолково он "пролетел" через нас. Появились и исчезли педологи - педагоги, исследовавшие наши умственные способности. В конце концов мы снова вернулись к обычным урокам, потеряв половину учебного года на методические изыскания наробразовцев.

Преподавание гуманитарных наук примитивно увязывалось с идеей классового разделения общества. Никакой хронологии. Знать, когда и какой царь правил Россией, что он сделал хорошего и что плохого, не полагалось Даже о Петре Великом не говорилось доброго слова. Все передовое и прогрессивное возникало исключительно в силу исторической необходимости через действия народных масс. Может быть, я несколько преувеличиваю, но суть была такова. В результате мы многое узнали о первобытном коммунизме, но толком не представляли себе историю своего отечества.

Страшно изуродовали преподавание литературы. Милая и одухотворенная Наташа Ростова, смелая и прямодушная Татьяна Ларина стали "продуктами" своего времени, а положительных героев в дореволюционных произведениях, кроме, пожалуй, Базарова, да Катерины - "луча света в темном царстве" не осталось.

К счастью, в нашей замечательной "Лебедевке" учителя старались смягчить напасть, идущую из отделов народного образования.

Педагоги подобрались талантливые, работали с интересом, увлекая ребят своими знаниями. Директор школы Иван Сергеевич Тельнов , работавший там с 1910 года, пользовался особым уважением учеников, довольно распущенных и в других школах не признававших авторитета учителей. Когда Иван Сергеевич, всегда аккуратно одетый, сдержанный и даже суховатый, входил в класс, все затихали, а уж если он вынимал книжку, в которой ставил отметки (он пользовался ею вместо классного журнала), то и самые непоседливые замирали, затаив дыхание. Он преподавал историю и обществоведение. Думаю, что о Французской революции, которую мы успели пройти до введения "бригадного метода", вряд ли кто-либо из молодежи знал больше, чем наши ученики. Марат, Дантон, ошибки Робеспьера, термидор - мы могли рассказать об этом десяток лет спустя.

Другой преподаватель, Анатолий Дмитриевич, очень умело и тактично воспитывал интерес и любовь к литературе. Мы не просто читали дома и на уроках предусмотренные программой книги, нет, я до сих пор помню театрализованный суд над Варькой из рассказа Чехова "Спать хочется". Защитник (один из учеников) страстно доказывал, что Варька ни в чем не виновата и ее следует оправдать. Прокурор (другой ученик) возражал, что задушенный ребенок должен быть отомщен. Однако остальные ребята требовали ее оправдания. Изучая Гоголя, мы выступали на школьных вечерах с хоровой мелодекламацией. Читая "Чуден Днепр при тихой погоде", нежными девичьими голосами выделяли: "не зашелохнет", а им вторили начинающие басы и баритоны: "не прогремит". Мы ставили сценки из "Мертвых душ" и "Майской ночи" и, конечно, запомнили эти произведения на всю жизнь.

Когда писали домашнее сочинение по "Запискам охотника", то учитель, разбирая и зачитывая в классе отрывки, написанные разными учениками, прочитал один, настолько поэтичный и нежный, что все захлопали и закричали: "Кто это? Чья это работа?"- Оказалось, это - Тургенев.

К окончанию школы мы осмелели и на выпускном вечере сыграли "На всякого мудреца довольно простоты" Островского. Постановщиком и руководителем у нас всегда был Анатолий Дмитриевич.

В наших театральных опытах не обходилось, конечно, без казусов. В выпускном спектакле я играла роль Мамаевой, а моя подруга, талантливая девочка, которая, вероятно, могла бы стать хорошей актрисой, - Глумову. Вдруг она забыла слова. Я стала ей подсказывать, но не совсем правильно, суфлер растерялся, и несколько минут мы импровизировали, пока не запутались. Тут нам стало смешно, мы начали хохотать, а за нами - и весь зал. Несколько раз пытались вернуться к тексту - ничего не получалось, зал взрывался хохотом. Наконец все успокоились, спектакль продолжился и закончился под бурные аплодисменты. Но за кулисами нас едва не поколотили.

В школе были прекрасные математики. В нашем классе преподавал маленькая худенькая Надежда Николаевна, к которой мы относились уважением и нежностью. Она была настолько деликатна, что смущалась, исправляя грубые ошибки учеников, но оставалась при этом непреклонной и строгой.

Наиболее интересным учителем, пожалуй, даже кумиром школы, был преподаватель химии Владимир Иванович Пелевин - блестящий рассказчик и эрудит. Уроки совершенно непоэтического предмета - химии он строил так, что класс слушал, не отвлекаясь. Он рассказывал о том, сколько доброго и полезного можно сделать, правильно используя химические процессы, но сколько, вместе с тем, в них таится страшного. Как-то на школьном вечере Владимир Иванович рассказал о смертоносносном химическом оружии, которое может уничтожить население большого города, а мертвые камни оставить целыми (примерно так мы сейчас представляем последствия применения нейтронной бомбы ).

Но химия была не единственным его увлечением. Он любил и хорошо знал русскую литературу - не только классику, но и современную. Владимир Иванович вместе с Анатолием Дмитриевичем стал руководителем нашего литературного кружка. Каждый его рассказ о писателях сопровождался великолепным артистичным чтением стихов, и после занятий мы бросались доставать новые книги. Члены кружка часто пользовались его библиотекой. До сих пор мы, его ученики, благодарны ему за знакомство с полуопальными тогда писателями: А. Блоком, С. Есениным, А. Ахматовой, П. Гумилевым. По его советам многие из нас прочитали Д. Мережковского, стихи М. Лохвицкой... Спасибо ему за то, что я, признававшая раньше только Маяковского, стала понимать и полюбила Блока, Ахматову, забытого в то время Тютчева.

Владимир Иванович Пелевин оказал влияние не только на мой выбор специальности, но и на всю мою жизнь в целом.

В начале 1924 года комсомольская и пионерская организации еще только создавались. Во всех классах (девять основных и столько же параллельных) было всего пятеро пионеров: я, Коля , Фаина и еще двое ребят из пятого класса. Все входили в разные отряды по месту работы родителей. Подобная ситуация складывалась и с комсомольцами. Решено было организовать в школе комсомольские ячейки, а пионеров объединить в "форпосты " для ведения идеологической работы с остальными школьниками.

Председателем "форпоста" выбрали меня, и целый год я руководила этой постепенно растущей организацией. А затем начали создавать отряды в школах. Это было хорошо, но только до тех пор, пока в этих организациях не стали полноправными хозяевами учителя, требовавшие подчинения. К счастью, до моего окончания школы в 1927 году этого не случилось.

Дни были заполнены не только учебой. Почти всегда мы задерживались в школе до четырех, а то и до шести часов: занятия в кружках, походы в кино или театр, самодеятельные постановки. Большой школьный двор служил местом для игр, о которых теперь забыли: крокет, городки, "флаги". Мы и ребята из соседних школ показывали друг другу свои спектакли. В общем, скучать было некогда.

На большой перемене мы подкреплялись хлебом или бутербродами, которые приносили с собой. Директор школы предложил организовать свой буфет. На шумном собрании учеников второй ступени (т.е. старшеклассников) решили создать кооператив. Выбрали правление, в которое вошли три семиклассника, в том числе и я, и поехали к председателю Центросоюза Хижняку. Того не смутил визит детской делегации - была пора демократии. Он принял нас очень приветливо, обещал дать указание ближайшей булочной и гастроному о снабжении необходимыми продуктами, которые должны были подвозить к школе к 11 часам, и посоветовал проконсультироваться по поводу отчетности в бухгалтерии Центросоюза. Нашу радость трудно описать.

Я поехала договариваться с булочной, мой друг Миша отправился учиться бухгалтерским премудростям, остальные помчались в школу добывать обещанные столы, посуду, буфетную стойку. Через неделю в зале второго этажа выставили самовар в окружении французских булок и бубликов- цукатников. За длинными столами с шумом и криком рассаживались ребята. В буфете ежедневно работал кто-либо из правления. Готовили самовар и мыли посуду наши, как тогда их называли, "технические работники" - дядя Вася и тетя Поля, дружная и милая пожилая пара, успевавшие убирать все помещения, следить за гардеробом, знавшие в лицо чуть ли не всех школьников и умевшие утешить обиженных.

Вошедшие в правление ребята, ободренные успехом первого начинания, стали инициаторами и в других делах. Мы создали школьный литературный журнал, который издавался более двух лет, организовали "клубные дни" с чтением стихов, танцами и чаем, устраивали походы в театр. Нам всегда помогал в этом учитель литературы.

Кооператив просуществовал довольно долго, гораздо больше тех трех лет, в течение которых мы, его первые организаторы, учились в этой школе. Потом организацию завтраков взяла на себя школа.

Состав учеников в нашей школе, вероятно, несколько отличался от других школ. Интеллигенция Таганки и те, кто хотел дать своим детям приличное образование, старались отдать их именно в "Лебедевку" . Некоторым ученикам приходилось добираться до нее издалека. В нашем классе учились дети педагогов из других школ, служащих разного ранга, бывших хозяев и хозяйчиков, а вот детей рабочих из двадцати шести учащихся было всего трое. В старших классах сложилось примерно такое же положение: набор проходил в основном до революции. В младших классах детей рабочих было побольше, но не намного.

У учеников были различные политические взгляды. Например, я и мои кузены твердо верили в грядущий социализм. Кто-то вместе с родителями присматривался к новой власти и ждал, что же еще может произойти; после НЭПа. Кто-то оставался равнодушным. Были и такие, как Миша Кусаков, понимавший, что высокое положение родителей осталось в npoшлом, и не представлявший, что его может ожидать в будущем. Многие спорили о вере, некоторые, даже очень активные ребята, верили в Бога, хотя в церковь почти никто не ходил. Велись споры и о мещанстве. Как-то на классной доске появилась надпись: "Герань на окошке и канарейка - мещанство это или нет?", и почти два часа после занятий весь класс дискутировал на эту тему.

Не меньший интерес вызывал вопрос о семье: нужна ли она в новом обществе? Нас, девушек, эта проблема волновала особенно, ведь она была связана с тем, как добиться равноправия женщины с мужчиной, освободить ее от "семейного ига". Для этого предполагалось строить дома-коммуны (и даже было построено несколько таких домов), в которых кухни в семейных квартирах заменялись общими столовыми на каждом этаже, для стирки обустраивались подвалы со стиральными машинами и т.д.

Литература тоже не осталась в стороне от этой проблемы. А.М. Колонтай в своей книге "Любовь пчел трудовых" настаивала на свободной любви. А Гладков в "Цементе" с уважением рассказывал, как Даша заявила вернувшемуся с фронта мужу, хотевшему ее приласкать, что она не вещь, а чтобы полностью посвятить себя работе, отдала дочку в детдом.

Несмотря на все споры и новые представления о "свободной" любви, наши старшеклассники оставались вполне целомудренными. Вероятно, я одна ухитрилась выйти замуж в шестнадцать лет, но тщательно скрывала этот факт и рассказала обо всем уже после поступления в институт. Мои друзья - мальчишки или не имели интимной близости с женщинами, или так же, как и я, скрывали это. Что же касается подруг, то некоторые вообще до 23-25 лет не решались сойтись с кем-либо или выйти замуж. Так что совместное обучение, которым так запугивали ревнители старины, не привело к "падению нравов". Конечно, в старших классах вспыхивали "романы" - и короткие влюбленности, и серьезные глубокие чувства, но до интимных отношений доходило очень редко.

В нашей школьной жизни большую роль играл родительский комитет, председателем которого была мать нашего одноклассника Юры Сканави - профессор химии Мария Семеновна Сканави , окончившая до революции Сорбонну . Ее муж, профессор электротехники Сканави Иван Александрович , был ближайшим помощником Глеба Кржижановского и кумиром кафедры в МВТУ , где он преподавал. В семье сложился музыкальный квартет: Юра и Мария Семеновна играли на фортепиано, Иван Александрович - на виолончели, а их младший сын Марк - на скрипке. Благодаря обширным знакомствам Марии Семеновне удавалось устраивать в школе вечера, на которые она приглашала таких артистов, как Зуева и Кудрявцева из МХАТа, Игоря Ильинского от Мейерхольда. Помню, Ильинского так растрогал восторг школьной аудитории, что он несколько часов читал нам Чехова и Зощенко.

Однажды мы попытались пригласить на вечер Маяковского, жившего совсем рядом, в Гендриковом переулке. Поднявшись по узкой лестнице к квартире поэта, мы робко попросили открывшую дверь Лилю Брик , чтобы поэт пришел к нам на вечер. Из соседней комнаты вышел огромный Маяковский и довольно решительно заявил, что выступать в школе у него нет никакой возможности. Огорченные отказом, мы ушли, но все же остались довольны, что хотя бы посмотрели на поэта.

В классе образовалось несколько компаний или, как сейчас говорят, неформальных групп. Та, в которую входила я, состояла из четырех мальчиков и пяти девочек. Мы часто собирались у кого-нибудь дома, хотя жилищные условия у всех были весьма скромными. Семья Сканави вместе с работницей жила в двух комнатах в бывшей школе, у нас от пятикомнатной квартиры остались только мамин кабинет и жилая комната (к тому времени няня вышла замуж, и третья комната была отдана молодой семье). Примерно такое же положение было и у остальных. Но никто не роптал, ведь так жили все, даже ответственные партийцы.

Так, семья нашего знакомого - председателя Московской РКИ (Рабоче-крестьянской инспекции) , носившего партийную кличку "дядя Ваня" , сподвижника Лазо и Блюхера , жила впятером в двухкомнатном номере в Доме советов, который раньше был гостиницей. Естественно, кухня не предусматривалась, а ведь здесь жили люди семейные. Выход нашелся. В большой туалетной комнате (совмещенном санузле) поставили газовые плиты, что, конечно, приводило к определенным затруднениям.

В 1925 году началась очередная перестройка школы. Общее образование ограничивалось семилеткой, после которой можно было поступать в техникум, а два последних класса превращались в спецкурсы различной направленности: химические должны были выпускать лаборантов, электротехнические - мастеров и т.п. В "Лебедевке" ввели библиотечную специальность, которая позволяла получить углубленное общее образование с гуманитарным уклоном, а уж дальше нужно было выбирать себе профессию более серьезно и ответственно. На библиотечные спецкурсы поступил весь наш класс, ради них несколько человек даже перешли к нам из других школ. Но я, увлекшись лекциями Владимира Ивановича и примером Марии Семеновны, решила стать химиком, и не лаборантом, а техником или инженером, и потому бросилась подавать заявление в техникум им. Карпова . К счастью, (это я понимаю теперь, а тогда восприняла трагически) меня не приняли - из-за происхождения ".

В школе же к общеобразовательным предметам у нас добавились курсы психологии и библиотечного дела. Наши педагоги организовывали самые разнообразные экскурсии. После лекции о живописи старой Руси Анатолий Дмитриевич повел нас на выставку иконописи, где мы увидели строгие лики рублевских святых, а затем пошли смотреть Симоновский монастырь, уцелевшие башни и мощные крепостные стены, некогда охранявшие Москву от набегов. Правда, там уже началось строительство клуба Автозавода, отхватившее половину территории монастыря, как будто на полупустом берегу Москвы-реки другого места не было. На обратном пути мы, конечно, подошли к пруду, в который по слухам бросилась героиня Карамзина - бедная Лиза.

Наибольшее впечатление у меня осталось от музеев нового западного искусства, коллекций, любовно собранных купцами Щукиным и Морозовым. Прямо над огромной парадной лестницей в одном из музеев висели "Чайки" Моне - эта картина осталась для меня самой дорогой на всю жизнь. В бешеной пляске неслись по зеленому полю розовые люди из "Хоровода" Матисса. Прятала лицо изгнанная из рая, согнувшаяся в страхе "Ева" Родена. Обстановка в школе давала нам свободу мыслей и действий.

Ссылки: