Горький, Ленин и "ПОМГОЛ"

Знаменитый обыск, после которого Горький поехал в Москву требовать у Ленина защиты и справедливости, случился не в последнюю очередь из-за Марии Закревской , поскольку ее подозревали то в шпионаже для англичан, то в связях с немцами, и уж в любом случае в социальной чуждости. Именно в ее комнате искали особенно тщательно. Горький хотя и часто ссорился с Лениным в эти годы, но после покушения на него направил Ленину встревоженную и горячую телеграмму, и прекратил всякую оппозиционную деятельность, и регулярно искал у Ленина заступничества против террора питерских чекистов , - в 1920 году отношения были восстановлены если не до первоначального уровня, то по крайней мере до благожелательного нейтралитета. Горький встретился в Москве с Лениным, Дзержинским и Троцким. Для объяснений был вызван Зиновьев , с которым от страха случился сердечный приступ (Горький уверял, что симулированный). Зиновьеву за обыск ничего не было, но Горький получил гарантии неприкосновенности. Насколько их могло хватить - он не знал, но иллюзий не питал.

К Ленину он в эти годы обращается часто, и почти всегда - с вещами, которые сегодняшнему историку покажутся абсурдом, но Ленин вникал в горьковские просьбы и старался его беречь. Почему - сказать трудно: вряд ли из сентиментальных соображений, они были Ленину не свойственны.

Авторитет Горького в глазах Запада тоже ни при чем. Вероятнее другое: Ленину был присущ врожденный, на генетическом уровне усвоенный пиетет к русской литературе. И ему, и его прослойке - провинциальной интеллигенции , воспитанной на подпольном чтении Чернышевского , - так и не удалось избавиться от этого предрассудка до конца. Может быть, поэтому Ленин ограничился высылкой творческой интеллигенции на "философском пароходе" , а не уничтожил ее. Может быть, Горький представлялся ему действительно могучим художником - вкусы у него были традиционалистские, и горьковский социальный реализм был ему близок. Возможно, он просто считал Горького полезным в качестве связного между партией (членства в которой Горький не возобновил после перерегистрации) и интеллигенцией (которая Горькому теперь верила больше, чем когда-либо).

Словом, если Горький просил за профессора - профессора отпускали. Если указывал, что из типографии "Копейка", где печаталась "Всемирка" , забирают слишком много рабочих на фронт или иные трудовые повинности, - "Копейку" оставляли в покое.

А если Горький обращал внимание Ленина на то, что на улицах Петрограда гниет слишком много мешков с песком, оставшихся от уличных боев лета и осени 1917 года, - Ленин помечал: "В Утильсырье". И "Утильсырье" начинало выполнять горьковскую программу - собирать тряпки и отправлять их на бумажное производство.

Горьковское заступничество помогло бы и Блоку - но, увы, разрешение на его выезд за границу (с женой, без которой он был уже беспомощен) было получено лишь за день до его смерти.

А вторая смерть, последовавшая в том же августе, Горького добила: несмотря на все его протесты, заступничества и ходатайства, по обвинению в контрреволюционном заговоре был расстрелян Николай Гумилев .

Именно после этих двух смертей - в первой новая власть была виновата косвенно, во второй прямо - Горький понял, что и его имя никого уже не защитит и принадлежность к великому делу русской литературы ничего не гарантирует. Так созрела у него мысль об отъезде - но он не признавался в этом даже себе самому.

Писатель, всю жизнь призывавший к перевороту и уехавший после него, тем самым признавался в крахе главных жизненных установок.

Ленин видел горьковские колебания и подал ему отличную мысль - в 1907 году он услал его подальше от расправы в Штаты для сбора денег на русскую революцию, теперь же отправлял собирать средства для борьбы с голодом, от которого Россия в 1921 году сильно страдала вследствие засухи.

Так называемый "Помгол", или "Прокукиш" - организация помощи голодающим, или "Прокопович, Кускова, Кишкин" , по фамилиям организаторов, - прокукишем и закончился: несколько десятков московских и петроградских интеллигентов, не сотрудничавших с большевиками напрямую и даже враждебных им, попытались, используя давние связи, добыть у Запада денег на спасение российских голодающих.

Денег толком не добыли, а главное, сама советская власть чинила комитету препятствия на каждом шагу. "Помгол" не имел никаких административных функций, от него ничего не зависело, и большую его часть скоро арестовали (потом почти все помголовцы сами оказались в эмиграции). Пока же Горький активно пишет западным друзьям и коллегам - многие отзываются, но помощь их трудно назвать действенной.

Ленин продолжает настаивать на отъезде Горького - то под предлогом сбора средств, то для лечения (и тут у Горького есть полное право на отъезд - он действительно истощен, болен неврозом и замучен кровохарканьем).

В уже упоминавшейся дилогии Ромма есть эпизод, в котором Горький посещает Ленина в Кремле - и Ленин долго спорит с ним о необходимости пролетарской жестокости, а великий гуманист, тряся усами, все никак не желает признать ее необходимость, пока случившийся тут же простой крестьянин не поясняет ему наконец всего величия классовых битв.

Вряд ли в действительности между ними шли такие споры: Ленин в 1918, 1920, а паче в 1921 году слишком занят, чтобы убеждать Горького в пользе террора, да и вряд ли верит в силу собственных аргументов.

Идеализировать их отношения не следует - хотя больше всего для этой идеализации сделал сам Горький, написав в мемуарном очерке, что Ленин в это время виделся с ним многажды и был к его просьбам необычайно внимателен.

Горький - не самый достоверный мемуарист в силу отмеченной многими (прежде всего Ходасевичем) склонности к лакировке действительности. Конечно, в мемуарных очерках, написанных в первые заграничные годы, много удивительно мощных глав, живых и ярких характеристик.

Но, во-первых, все горьковские герои, включая Ленина, говорят с одинаковой интонацией, с горьковскими бесчисленными тире и тяжеловесными постпозитивами ("жизни моей", "письмо твое"). Во-вторых, он склонен задним числом преувеличивать трепетность и уважительность их отношения к себе: пожалуй, лишь заметки о Толстом, основанные на записях по горячим следам тогдашних разговоров, вполне достоверны.

Что касается Ленина - более чем сомнителен эпизод, в котором Горький везет Ленина к каким-то военным специалистам и Ленин там блещет эрудицией, задавая исключительно точные вопросы. Вопросы его, приведенные Горьким, довольно заурядны, да и вряд ли поехал бы предсовнаркома - даже с пролетарским классиком - по первому же его зову осматривать новое военное изобретение.

Впрочем, Ленин вождизмом не страдал и военным делом живо интересовался - может, Горький тут и не преувеличивает.

Но вот в чем преувеличивает точно - так это в ленинском вечном детстве, в задоре, юморе; вообще во второй редакции очерка (писанной семь лет спустя после ленинской смерти) сильный перебор по части сюсюканья. Вспомнить хоть "Прекрасное дитя окаянного мира сего" - в Ленине не было ничего детского, юмор его был довольно жесток и временами циничен, а в агрессии не просматривалось ничего умилительного. Чего у него не отнять - так это гениальной политической прозорливости (правда, в основном на небольших дистанциях, как это всегда бывает у политиков, не брезгующих никакими средствами).

Кажется, старался он избегать и лишней жестокости - но кто скажет, где начинается лишняя и не является ли вся она лишней вообще? Спрашивал же он Горького сам: кто считается ударами в драке? Какой именно удар - уже чрезмерен? В июле 1920 года Горький присутствовал на Втором конгрессе Коминтерна в Петрограде - это был последний приезд Ленина в город, который вскоре назовут его именем. Он побывал у Горького в гостях перед отъездом в Москву, подарил ему с дружеской надписью только что вышедшую, изданную к конгрессу "Детскую болезнь левизны в коммунизме", они сфотографированы вместе у колонн Таврического дворца - наголо бритый, осунувшийся Горький стоит чуть поодаль, не желая мельтешить в толпе, окружившей Ленина. Считается, что выражение у него на этой фотографии восторженное, - кажется, что скорее все-таки недоуменное.

См Горький, Ленин, интеллигенция и голод 1921 г

Ссылки: