Характер Бухарина Н.И.

Бухарин не походил на типичного рафинированного интеллигента, несмотря на то что интеллектом мало кто мог с ним сравниться. Он носил русские сапоги не потому, что в пору гражданской войны и после нее это было довольно распространено в среде большевиков; он влез в них задолго до революции - смолоду, потому что такая обувь была удобна для его образа жизни; носил кепку, а не шляпу и считал, что шляпа сидит на нем, как на свинье ермолка, хотя, уезжая за границу, все же надевала ее. Однако, когда впервые его пригласили на дипломатический прием и предупредили по телефону из Наркоминдела, что надо быть соответственно одетым, Н.И. ответил: "Меня русский пролетариат знает в кожанке и кепке, сапогах и косоворотке, таким я и явлюсь на прием".

Характер Н.И. проявлялся и в манере себя держать, он мог плюнуть по- мужицки сквозь зубы, мог свистнуть, как уличный мальчишка, он разрешал себе озорные выходки. В то же время Н.И. был человеком поразительной душевной тонкости, почти девичьей застенчивости и, как я уже отмечала, человеком, эмоциональность которого граничила с болезнью.

И внешне Н.И. не всегда воспринимался мною одинаково: то походил он на простого русского мужичка с веселыми, хитренькими, бегающими глазами, то на мыслителя со взглядом задумчивым, глубоким и грустным, устремленным вдаль.

Его красноречивые манифесты и памфлеты, старательно написанные бисерным почерком, сложные теоретические исследования, перемежающиеся иностранными словами и фразами, доступные пониманию ограниченного круга, чередовались с речами, статьями, брошюрами и книгами популярными, рассчитанными на широкую публику ("Азбуку коммунизма" отец дал мне для изучения, когда мне было 13 лет).

Он никогда не подделывался под народ, он не заигрывал с ним - сам был живой плотью его, простолюдином и интеллектуалом одновременно и бессребреником до конца своей жизни. Это-то и привлекало в Бухарине его шофера - Клыкова, и он, Бухарин, в силу своего характера, чувствовал себя с Клыковым легко и свободно.

Итак, последние счастливые минуты. Все готово к отъезду. - Поехали, Клычини! - Н.И. простился со мной и ребенком, поцеловал его и сказал: - Будешь расти, как Царевич из "Сказки о царе Салтане" - не по дням, а по часам, приеду, а ты уже коршуна подобьешь. Вот тогда-то мы с тобой побегаем!

Малыш смотрел на отца яркими, светящимися глазками и улыбался, должно быть, еще неосознанно, но невероятно радостно. - Посидим минутку перед отъездом, - предложил Н.И. День был жаркий, дачный участок пересекал огромный овраг, теперь напоминающий мне рельефом своим тот, сибирский, куда привели меня на расстрел . Уселись у обрыва в тени елей, и раздалась любимая песня: "Саша, ангел непорочный, прожил я с тобой пять лет, наверно, пробил час урочный, и я нарушил свой обет!.." Пели громко и весело. Соседские ребятишки сбежались послушать. Наконец встали, подошли к машине. Н.И. уселся рядом с шофером и, предвкушая удовольствие от предстоящей поездки, сияющий, выглянул в окошко машины. Таким Бухарина я видела в последний раз.

Но только собрались трогаться в путь, как неожиданно разрыдался тринадцатилетний племянник Н.И. Коля Бухарин (сын младшего брата Н.И. Владимира ), живший с нами на даче. Сквозь слезы, всхлипывая, он истерически кричал: "Дядя Коля, не уезжай, не уезжай, дядя Коля, не уезжай!". Было нечто мистическое, прямо-таки жутковатое в том рыдании, словно предчувствовал мальчик, что видит своего дядю в последний раз.

- Ты что меня хоронишь, Коля! успокаивал племянника Н.И. - Я скоро вернусь, подрастешь, мы с тобой вместе в горы поедем. У меня хватит благоразумия, чтобы не свернуть себе шею. Наконец машина выехала за ворота, скрылась из глаз и направилась в аэропорт. Тогда я не могла и предположить, что в ближайшие дни погаснет для нас радость жизни. Летний день был по-прежнему солнечный и жаркий, малыш улыбался, а племянник Коля некоторое время еще продолжал рыдать.

Вспоминается, что незадолго до отъезда Н.И. принес огорчительную весть об аресте Григория Яковлевича Сокольникова . Самое примечательное заключается в том. что Н.И. настолько не предвидел надвигающегося массового террора и предстоящих - в скором времени - процессов, что абсолютно исключал политические мотивы ареста Сокольникова. Он предположил, что арест его скорее связан с перерасходом государственных средств в то время, когда тот был послом в Лондоне. Словом, с какими-то финансовыми нарушениями, и надеялся на скорое его освобождение.

В отпуск Н.И. отправился не один. Вместе с ним поехал его секретарь Семен Александрович Ляндрес (отец писателя Юлиана Семенова ). Здоровьем Семен не отличался, и Н.И. отговаривал его от поездки, требующей физических сил и тренировки, но тщетно.

Семен Александрович любил Н.И. еще с тех пор, когда работал с ним в ВСНХ, затем в Наркомтяжпроме в качестве секретаря, вместе с ним перешел в "Известия". Могу сказать, что и Н.И. был привязан к нему. Две недели после отъезда Н.И. прошли без особых волнений, тревожило лишь то, что никаких сведений о нем я не имела. Он забрался в такие дебри, где почты, тем более телеграфной связи не было. Я успокаивала себя лишь тем, что Н.И. в горах не один. Кроме Семена, как я предполагала, обязательно должен был быть проводник, что в какой-то степени гарантировало безопасность путешествия.

Ссылки: