 |
Бухарин Н.И. после приезда из Ташкента
Первые дни после приезда из Ташкента Н.И. проводил значительную часть времени в своем кремлевском кабинете, боясь пропустить телефонный звонок. Ах, как ждал он звонка от своего "благодетеля"! Наконец долго молчавший аппарат зазвонил. Н.И. ринулся к телефону. Это был К. Радек, в то время член редколлегии "Известий", тоже находившийся под следствием.
Радек , узнавший, что Н.И. прервал свой отпуск и прибыл в Москву, поинтересовался причиной его отсутствия в редакции, на что Н.И. ответил:
- Пока в печати не будет опубликовано опровержение гнусной клеветы, моей ноги в редакции не будет! Радек сообщил, что в ближайшие дни ожидается партийное собрание редакции и что партбюро просит его обязательно явиться. Но Н.И. и на партийное собрание прийти отказался, мотивируя свой отказ тем, что на уровне редакции ничего решено быть не может и его появление там - только излишняя трепка нервов; наконец, Радек выразил желание встретиться с Н.И.. В этом ему Н.И. отказал, чтобы не осложнять следствие (он еще надеялся на добросовестное следствие), сказав, что даже Алексею (Рыкову), которого ему так хотелось бы повидать, из тех же соображений он не звонит и не стремится встретиться. А.И. Рыков тоже не звонил.
- С вами ничего плохого не будет, - сказал Радек.
- Это мы еще посмотрим, - ответил Бухарин. Так, в напряжении, прошли первые дни сентября.
Однажды я совершила невероятную глупость: я тихо спросила Н.И. - тихо, на случай, если стены нас слушают, - неужто он думает, что Зиновьев и Каменев могли быть причастны к убийству Кирова ?
Н.И. изменился в лице - побледнел и посмотрел на меня глазами, полными отчаяния. Я поняла, что такого вопроса в тот момент Н.И. задавать не следовало. Он прятал в глубину сознания подозрение, быть может, даже уверенность, что без направляющей руки Сталина не свершилось бы преступление. Своим вопросом я напомнила Н.И. о его собственной дальнейшей судьбе. Если можно было добиться самооговора, клеветы на товарищей по партии от Каменева и Зиновьева, следовательно, этого же можно будет добиться от Бухарина, Радека и других. Однако осознать это сразу же для Н.И. было слишком тяжко. И то, что можно было легко понять, в особенности Бухарину, познавшему Сталина и в политической жизни, и в личной, знавшему потенциальные возможности его коварства, оказалось в тот момент за пределами его сознания, ибо сознание было шоковое. И на мой вопрос он ответил:
- Но меня же и Алексея (Рыкова) эти мерзавцы, эти подлецы-клеветники убивают! Томского уже убили, следовательно, они на все способны!..
НКВД не ЧК. НКВД превратился в безыдейную организацию чиновников, они зарабатывают себе ордена, играют на болезненной подозрительности Сталина, гнать их всех оттуда надо - первого Ягоду !
Можно заподозрить, что Н.И. не хотел раскрывать передо мной карты - берег меня. Нет, это не так. Н.И. был слишком эмоционален, чтобы в страшную минуту не раскрыться. Считанные дни потребовались, чтобы оправиться от нанесенного удара, начать мыслить и откровенно сказать мне, что разложение в НКВД происходит не без давления Сталина. Однако это не было устойчивым мнением. И наиболее часто повторяемой фразой была такая: "Ничего не понимаю, окончательно ничего не могу понять, что же происходит?".
Через несколько дней после разговора с Радеком вновь зазвонил телефон, сообщили по поручению Кагановича , что Н.И. надо явиться в ЦК для разговора с ним. Н.И. недоумевал, почему он вызван именно к Кагановичу, и решил вновь позвонить Сталину. Последовал тот же ответ - "Иосиф Виссарионович в Сочи". Н.И. отправился к Кагановичу. Я ждала его в большом волнении, хотя в тот момент почему-то у меня не было опасения, что Н.И. не вернется. Предчувствие меня не обмануло.
Н.И. появился дома довольно скоро. Я заметила, что он крайне возбужден. Войдя в комнату, Н.И. сказал:
- Ты не представляешь себе, что я пережил, это невообразимо, наконец, это необъяснимо!
Н.И. рассказал мне, что в присутствии Кагановича в здании ЦК у него была очная ставка с арестованным Григорием Яковлевичем Сокольниковым .
Гриша, друг его юности, с которым они вместе начинали свой революционный путь, показывал против него и лгал. Он выдумывал, будто бы существовал "параллельный" троцкистский центр (параллельный уже "разоблаченному" и судимому открытым процессом "объединенному" - троцкистско-зиновьевскому с главными обвиняемыми Зиновьевым и Каменевым). Центр этот, в который входил якобы и Сокольников, давал установку на вредительство, диверсии, террор против членов правительства, организацию покушения на Сталина, "правые" будто бы разделяли взгляды троцкистского центра на свержение правительства и восстановление капитализма в СССР. Сокольников якобы лично разговаривал по этому поводу с Бухариным, и тот предупреждал его, что действовать надо как можно скорее. Он описывал вымышленную обстановку, называл даты, где и в чьем присутствии происходили эти переговоры. До ареста с Н.И. провели не одну очную ставку, но эта была, если можно так выразиться, "боевым крещением".
Нормальный человек не в состоянии все это воспринять. Очевидно, предварительно надо было произвести невозможную операцию - трансплантацию разума, что успешно достигалось методами "следствия" лишь в стенах НКВД.
Я спросила Н.И., как же он опровергал показания Сокольникова.
- Да разве такой бред, - ответил он мне, - можно опровергать? Я смотрел на него как баран на новые ворота и сказал ему:
"Гриша! Ты, может, рассудка лишился и не отвечаешь за свои слова?!"
"Нет, - спокойно ответил Сокольников, - я за них отвечаю, и ты скоро ответишь за свои..." (Очевидно, намекая на то, что с Бухариным произойдет то же самое, что и с ним.) Н.И. терялся в догадках, он не мог объяснить происходящего. На него смотрели знакомые глаза друга, лицо его было бледно, но не измучено. См. Сокольников
Очевидно, он сдался сразу, ведь только перед отъездом на Памир Н.И. рассказали об аресте Сокольникова, а такие сенсационные слухи распространяются мгновенно. Вот чем обернулось предположение Н.И., что Сокольников не мог быть арестован по политическим мотивам.
Они находились в кабинете втроем: Каганович, Бухарин и Сокольников. Конвой оставался в другой комнате, ответственного представителя НКВД при Сокольникове не было. Очевидно, Л.М. Кагановича было вполне достаточно, чтобы заменить его и обеспечить необходимое поведение арестованного, а впрочем, я в этом не уверена. Каганович выглядел равнодушным наблюдателем, он не давил на Сокольникова, но при нем и не поддерживал Бухарина. Наконец пришло время, явился конвоир и Сокольникова увели.
И тут-то произошло нечто совсем неожиданное. Каганович, по словам Н.И., сказал в адрес Сокольникова.
Все врет, б... от начала до конца! Идите, Н.И., в редакцию и спокойно работайте.
- Но почему он врет, Лазарь Моисеевич, ведь этот вопрос надо выяснить.
- Будем выяснять, обязательно будем выяснять, Николай Иванович, - ответил Каганович. Не могу сказать, касался ли Н.И. при разговоре с Кагановичем клеветы на процессе, точно этого я не помню. Не исключено, что Н.И. был под сильным впечатлением от очной ставки с Сокольниковым и этот момент опустил. А по поводу работы Бухарин заявил Кагановичу:
- Пока в печати не будет опубликовано заявление прокуратуры, опровергающее клевету и о прекращении следствия за отсутствием состава преступления, к работе я не приступлю.
Каганович обещал, что это будет сделано обязательно. 10 сентября 1936 года в газетах появилось заявление Прокуратуры СССР, но несколько иного содержания, чем хотел Н.И.. В нем говорилось, что следствие по делу Бухарина и Рыкова прекращено не за отсутствием состава преступления, а за неимением юридических данных для привлечения к уголовной ответственности, что в понимании Бухарина означало: не пойман, не вор! Но, так или иначе, поскольку сообщалось, что дело производством прекращено, стало дышаться легче. Безусловно, такой исход очной ставки с Сокольниковым был продиктован Сталиным. Дальнейшее развитие событий показало, что то был тактический шаг Хозяина, дабы показать "объективность" следствия.
Н.И. позвонил в редакцию и через С.А. Ляндреса (который его от души поздравил с реабилитацией) предупредил, что он появится там через несколько дней, хотел доиспользовать свой отпуск и немного отдохнуть. Очная ставка с Сокольниковым произвела на Н.И. такое удручающее впечатление, что у Н.И. были наивные намерения поговорить о ней со Сталиным, но он не был убежден, что это удастся.
А пока мы решили провести несколько дней на даче. Перед отъездом Н.И. получил телеграмму от Р. Роллана с поздравлением в связи с реабилитацией и такого же характера письмо от Бориса Леонидовича Пастернака , чем был глубоко взволнован. Пробыв на даче несколько дней, Н.И. отправился в редакцию. Я же с ребенком оставалась на Сходне. Обычно после окончания работы в редакции Н.И. приезжал на дачу за полночь. На этот раз он возвратился неожиданно скоро. Н.И. рассказал, что в редакции его тепло встретили сотрудники, но, когда он вошел в кабинет, за своим письменным столом застал зав. отделом печати ЦК ВКП(б) Бориса Таля , исполняющего обязанности главного редактора газеты. Н.И. заявил Талю (впоследствии разделившему судьбу Н.И.), что при политкомиссаре он работать не намерен. Хлопнул дверью и вышел из кабинета. Это был единственный раз, когда Н.И. после возвращения из отпуска посетил редакцию и, не приступая к работе, покинул ее, хотя газету подписывали его именем еще несколько месяцев.
Ссылки: