Шульгин В.В. решился на поездку в Россию и сотрудничество с "Трестом"

В ночь на 23 декабря 1925 года в районе Стобцов Шульгин, отрастивший специально длинную седую бороду (для этого ему пришлось около трех месяцев пожить в Ровно у дальних родственников), одетый в долгополое пальто на вате, что делало его, по собственным словам, похожим на старого раввина 25 , с документами на имя Ио сифа Карловича Шварца с помощью людей "Треста" перешел границу. "Проводником-контрабандистом" был некий Иван Иванович - на самом деле сотрудник ОГПУ Михаил Иванович Криницкий . В сопровождении другого провожатого, некоего Антона Антоновича, Шульгин доехал до Киева, где и остановился в третьеразрядной гостинице "Бельгия". Антоном Антоновичем был также сотрудник ОГПУ Сергей Владимирович Дорожинский . Любопытное совпадение: до революции Дорожинский служил товарищем прокурора Киевского окружного суда, каковым тогда являлся уже известный читателю Чебышев , единственный человек в эмиграции, который никогда в "Трест" не верил! Шульгин жадно присматривался к стране, которую покинул в бесконечно, казалось, далеком 1921 году разоренной, по образному выражению писателя Артема Веселого, "кровью умытою". Сейчас, при нэпе , все ужасы Гражданской войны, внешне, во всяком случае, остались позади. Фабрики и заводы функционировали, люди сыты, в магазинах можно купить и продовольствие, и одежду, и товары домашнего обихода. Простой люд живет скромно, можно даже сказать, бедновато. Но не голодает, не нищенствует. Страна явно приходила в себя после разрушительной и братоубийственной, в буквальном смысле слова, войны. Гражданские войны братоубийственны по самому определению, отличаются особой жестокостью с обеих сторон, а потому из всех войн являются самыми аморальными. И душевные раны по их окончании не заживают при жизни нескольких поколений.

Шульгин, как и его антагонист (которого он считал союзником) Якушев, более всего на свете опасался анархии, слепого русского бунта, "бессмысленного и беспощадного", ведущего страну к разрухе, обнищанию, утрате веры и в Бога, и в Человека. И он пришел к парадоксальному для белоэмигранта, монархиста и убежденного врага советской власти выводу: а стоит ли начинать новую войну, пробуждать заново в людях звериные инстинкты и устремления? Чтобы этот умиротворенный сегодня народ "разнес последние остатки культуры, которые восстановили неокоммунисты при помощи нэпа"? К своему крайнему удивлению, Шульгин увидел на прилавке книжного магазина собственную книгу "Дни" , выпущенную ленинградским издательством "Прибой", и поразился еще больше, когда узнал, что ее внимательно прочитал Ленин.

После Киева была Москва. 13 января 1926 года Дорожинский, соблюдая все меры предосторожности, привел Шульгина на квартиру Якушева. Кроме хозяина дома во встрече принял участие генерал Потапов . Между ними состоялся весьма содержательный разговор. Якушев высказал соображение, что в случае падения власти большевиков может произойти крайне опасная для судьбы страны и народа коренная ломка. Он также снова резко высказался против иностранного вмешательства, тем более вооруженной интервенции, в российские дела. Якушев по-прежнему поддерживал идею просвещенной монархии, и Шульгин в этом вопросе был с ним вполне солидарен. Потом разговор перешел на личную проблему Шульгина. Василий Витальевич попросил Якушева помочь ему добраться до Винницы , где, по его предположениям, основанным на предсказании Анжелины Сакко , в больнице для душевнобольных находится его сын. Якушев ответил категорическим отказом:

- В тех краях, уважаемый Василий Витальевич, вас слишком многие хорошо знают в лицо. Арестуют вас, нащупают ниточку и к "Тресту". Не нужно идти на ничем не оправданный риск. К тому же вы не знакомы с советскими реалиями. В лечебницу просто так посторонних не пускают. Ну приедете туда, каким образом начнете наводить справки? Даже если Вениамин там, то вряд ли под своей фамилией. А ваши вопросы могут вызвать у милиции и чекистов внимание к особе товарища Шварца. Город небольшой, там все становится известно за день-два.

- Как же быть?- растерянно спросил Шульгин. Он не задумывался над тем, каким именно образом будет осуществлять поиск.

- Сделаем так,- решительно произнес Якушев.- Мы пошлем в Винницу своего человека. Он отыщет Вениамина, если, разумеется, ваша информация верна. А чтобы Вениамин поверил, что этот человек действительно от вас, напишите ему записку. Закодируйте ее так, чтобы содержание мог понять только ваш сын. Поразмыслив, Шульгин вынужден был согласиться с доводами Якушева. Затем Якушев предложил Шульгину временно, пока его человек съездит в Винницу, пожить в Подмосковье на даче - пребывание в гостинице слишком опасно. Конечно, Москва не Киев, где Шульгина знало множество людей, но и в столице может найтись человек, который узнает бывшего депутата Госдумы, тем более что Василий Витальевич сбрил свою "раввинскую" бороду. Дача была подобрана в районе станции Лосиноостровская, все заботы, связанные с пребыванием там Шульгина, возьмет на себя человек, которого Шульгин впоследствии называл Василием Степановичем 26 : "Он был в романовском 27 полушубке, в барашковой шапке с наушниками. Ему не было тридцати лет. У него были очень красивые, выразительные глаза, которые я, несомненно, видел где-то. Может быть, не эти самые, но этого рода, племени. И было это племя хорошее". Василий Степанович и сам жил с женой неподалеку, в получасе ходьбы. Звали супругу Василия Степановича Прасковьей Мироновной , и это имя, по выражению Шульгина, подходило к ней, "как лапти к шелковому чулку". Много лет спустя, когда надобность в конспирировании отпала, Шульгин так описал Прасковью Мироновну: "По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все- таки кое-что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. Она была помощницей Якушева. Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала:

"Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В "Трест" я вложила всё, если это оборвется, я жить не буду. Теперь самое время рассказать об этой необычной семейной паре, которая вошла в историю операции как супруги Красноштановы . Они свалились на Артузова как майский снег на голову и с тех пор стали для него хуже непроходящей зубной боли. Формально Красноштановы прибыли как эмиссары РОВС для повседневной связи с руководством "Треста", на самом деле - как соглядатаи Кутепова (ходили слухи, что Красноштанова приходится генералу племянницей). Красноштанов был поручиком Георгием Радкевичем . Но верховодила у супругов жена, которая к тому же была лет на пять старше мужа - Мария Владиславовна Захарченко-Шульц , сущий дьявол в юбке.

Экзальтированная фанатичка Белого движения, она, похоже, мнила себя не то русской Жанной д'Арк, не то по меньшей мере второй "кавалерист- девицей" Надеждой Дуровой. Мария Владиславовна, урожденная Лысова, была воспитана и получила образование в знаменитом Смольном институте благородных девиц. Замуж вышла за поручика лейб-гвардии Семеновского полка Михно , который умер от ран в первые же месяцы мировой войны. Оставив крохотного ребенка на попечение родственников, Мария Владиславовна сумела пробиться в армию (правда, в отличие от героини Отечественной войны 1812 года Надежды Дуровой, ей не пришлось выдавать себя за мужчину; она вступила вольно-определяющейся в Елисаветградский гусарский полк, не раз ходила в разведку и была награждена двумя Георгиевскими крестами).

После Октября Мария Владиславовна сколотила в Пензенской губернии небольшой отряд и во главе его воевала с большевиками. Потом она очутилась в белой армии, где вторично вышла замуж за ротмистра Захарченко. Этот муж тоже погиб - под Каховкой. С третьим - без памяти влюбленным в нее Георгием Николаевичем Радкевичем она, по ее собственным словам, обвенчалась "под ракитовым кустом". Иначе говоря, они состояли в гражданском браке. Вдвоем они очутились в эмиграции, вдвоем оказались в близком окружении генерала Кутепова и заслужили его полное доверие. С документами на имя четы Шульц Кутепов и послал их за кордон. "Супруги Красноштановы" - это была их совместная конспиративная кличка. Артузов поручил Красноштановых попечительству Стауница . Тот вначале поселил их на своей квартире в Серебряном переулке, затем подобрал для них надежную дачу в Лосиноостровской. Стауниц официально считался казначеем "Треста", ведал в нем всеми техническими и организационными делами. По той же причине Якушев познакомил и Шульгина со Стауницем, назвав последнего "нашим министром финансов". Стауниц Шульгину понравился, и он, в свою очередь, назвал его "мотором", человеком огромной воли и инициативы, соединяющим коммерческие умения с превосходными конспиративными способностями. Столь лестная характеристика лишний раз подтверждает правоту Артузова, включившего Опперпута в операцию "Трест". Уж если он понравился самому Василию Витальевичу, то что уж говорить о куда менее значительных личностях, регулярно прибывавших из-за границы.

Та же Мария Владиславовна со временем вообще безоглядно влюбилась в Эдуарда Оттовича , что имело трагические последствия для их "любовного треугольника". "Трест" легализовал Захарченко-Шульц паспортом на имя Пелагеи Васильевны Березовской , Радкевича - паспортом на имя Дмитрия Тихоновича Карпова . Радкевичу - "Карпову" предоставили ларек на Центральном рынке. Торговля в нем легализовала отчасти его доходы. Но главное - ларек стал надежным "почтовым ящиком" организации.

Из Лосиноостровской Шульгин иногда в сопровождении Марии Владиславовны, иногда в одиночку время от времени выезжал в Москву. Как- то он зашел в кинотеатр "Метрополь" и посмотрел фильм "Броненосец "Потемкин" , о котором тогда говорили повсюду. Картина произвела на Шульгина отвратительное впечатление. Он сразу понял, что фильм, который несколько поколений советских, да и зарубежных кинокритиков по сей день называют гениальным,- всего лишь пропагандистская фальсификация, сработанная по социальному заказу талантливым режиссером Сергеем Эйзенштейном. (Отметим, что антисемитизм Шульгина в данном случае ни при чем, он знал, что Эйзенштейн не еврей, как полагали многие, а обрусевший немец.) Шульгину было прекрасно известно, что восстание на "Потемкине" было на самом деле бунтом анархиствующих матросов, что ни о каких червях в мясе и речи быть не могло (о тогдашнем рационе не то что привилегированных военных моряков, но и обычных солдат, бойцы Красной, затем Советской, а ныне Российской армии и мечтать не могли), что знаменитая сцена, когда группу матросов накрывают брезентом для расстрела, как и еще более известная сцена с лестницей,- плоды буйной фантазии режиссера, которые наивный советский зритель принял за достоверные факты. И уж совсем отвратительными, способными пробудить в зрителе самые низменные чувства, справедливо посчитал Шульгин сцены зверской расправы осатаневшей матросни с офицерами броненосца.

Мучительно долго для Шульгина тянулись дни в ожидании чуда. Наконец из Винницы "вернулся" человек "Треста". На самом деле туда никто и не выезжал. Всю поисковую работу по распоряжению Артузова провели оперативные работники на месте. Они достоверно установили, что сын Шульгина действительно находился на излечении в Винницкой психолечебнице, но скончался задолго до поездки Василия Витальевича в СССР. Однако о смерти Вениамина решено было по ряду соображений Шульгину не сообщать. Якушев с искренним сожалением сказал ему, что ни среди больных, ни среди обслуживающего персонала лечебницы никого, кто мог бы оказаться Вениамином, не обнаружено. В сущности, это соответствовало действительности 28 . В эти московские дни Шульгин еще несколько раз встречался с Якушевым и другими руководителями "Треста". Следует сообщить читателю, что генерал Врангель , если и не отвергал "Трест" , подобно сенатору Чебышеву, относился к нему со значительным сомнением. Артузов знал об этом. Посему Якушев несколько раз вполне определенно высказал Шульгину свое огорчение, даже обиду на Врангеля. Шульгин его понял и принял такое решение:

"Если, даст Бог, яя благополучно вернусь в эмиграцию, попытаюсь изменить точку зрения генерала Врангеля на "Трест" в благоприятную сторону. Должен сказать, что я с величайшим удовольствием и даже, можно сказать, с энтузиазмом принял это поручение". Из Москвы Шульгин направился в Ленинград - новая масса ярких впечатлений. Не преминул посетить Зимний дворец, где, в частности, осмотрел экспозицию Музея революции. "Перед одним портретом я простоял довольно долго. Это был господин средних лет, с большими усами. Лицо такое, какое бывает у еще молодых мужчин, когда у них уже начинает сдавать сердце. Этот господин был мне, скорее, несимпатичен, во всяком случае, очень далек от меня. Между тем это был я собственной персоной".

На последней, после возвращения в Москву, встрече с Якушевым (именно тогда Василию Витальевичу и сообщили о безрезультатности поисков сына) Шульгин, приняв горькую весть с мужеством, спросил, что он может сделать в благодарность для "Треста". Помимо, разумеется, данного ранее обещания переговорить с Врангелем. Подумав с минуту (хотя соответствующее решение уже было принято руководством ОГПУ), Якушев ответил, что, мол, хорошо бы, если бы Шульгин по возвращении написал о поездке книгу.

Поначалу Шульгин запротестовал. Как же так, это может навредить "Тресту", направить чекистов на след. Но после долгих переговоров и уговоров он согласился, но с условием: перед публикацией он пришлет экземпляр рукописи в Москву, чтобы из текста убрали все лишнее и опасное.

- Невероятно!- воскликнул Артузов, когда Якушев доложил ему о требовании будущего автора.- Я думал об этом, но просто духу не хватило высказать такое предложение через вас первым! Это могло бы натолкнуть Шульгина на некие размышления, не в нашу, разумеется, пользу.

6 февраля 1926 года Шульгин выехал из Москвы в Минск в сопровождении все того же Антона Антоновича. Через границу в Польшу его перевел старый знакомец - "контрабандист Иван Иванович". Книгу под названием "Три столицы" (имеются в виду Киев, Москва и Ленинград) Шульгин написал довольно быстро. Лейтмотивом ее стали замечательные слова автора: "Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть".

Резонанс в эмигрантской среде книга вызвала необычайный. Как и было оговорено, до сдачи рукописи в издательство Шульгин прислал по каналам "Треста" один экземпляр в Москву. Так что еще до ее выхода в свет (в январе 1927 года) рукопись внимательно прочитали Менжинский и Артузов.

Из текста убрали всего-навсего две строчки, которые могли "расшифровать" кое-кого. Оставили даже резкие высказывания Шульгина в адрес Ленина. (Кстати, спустя десятилетия Василий Витальевич пожалел, что допустил эти пассажи 29 .)

Еще до выхода книги у Шульгина было множество встреч с деятелями эмиграции. Один только бывший сенатор Чебышев (который, кстати, прекрасно помнил своего прежнего помощника Дорожинского) после очередного восторженного рассказа Шульгина о своей замечательной поездке, о чудесных людях из "Треста", с которыми познакомился в пути и на местах, вернулся домой в подавленном настроении и 26 октября 1926 года записал в своем дневнике: "Странно! Или я чудовищно ошибаюсь в своих предположениях, или Кутепов, Гучков, Шульгин - жертвы чудовищной провокации". Чебышев употребил слово "провокация". Ничего другого в силу своих взглядов и убеждений написать просто не мог, так что обижаться на него не стоит. Автор данной книги придерживается другого мнения: операция "Трест" была не политической провокацией, а именно операцией, масштабной, многоходовой, классической, блистательно проведенной. Но в одном Чебышев прав: он оказался единственным, кто догадался, что названных им трех весьма умных людей, мягко говоря, обвели вокруг пальца не менее умные люди с Лубянки. Если угодно, от "А" до "Я", в буквальном смысле - от Артузова до Якушева 30

Ссылки: